15. Штюрмер любил считать себя железным кулаком в бархатной перчатке, но все считали его пустышкой. «Второразрядный человек», «слишком старый, слишком эгоистичный и слишком глупый для высокого поста» – так современники оценивали нового премьера16. Слышали, как Распутин говорил, что Штюрмера нужно держать на привязи, иначе он шею себе сломает17.
Другой конец веревочки держал Распутин. Александра вынудила Николая назначить Штюрмера, всячески расхваливая главное его качество – абсолютное уважение к Распутину18. В свое время Штюрмер обратился к Питириму и попросил познакомить его с Распутиным. Они встречались не менее двух раз и обсуждали будущую деятельность Штюрмера. Кухарка Штюрмера, Анна Нечаева, говорила, что видела, как Распутин приходил в их дом обедать незадолго до назначения19. «Штритер», как он его называл, не произвел особого впечатления на Распутина. «Хотя он старый, но ничего! – справится…» – сказал он. И Штюрмер немедленно начал доказывать ему свою благодарность и преданность. Сразу же после назначения он тайно посетил Распутина и пообещал выполнять все его просьбы20.
Как пишет Глобачев, ни один министр так не заботился о благополучии Распутина, как Штюрмер, – но только до тех пор, пока он понимал, что его положение целиком и полностью зависит от распутинского расположения. Штюрмер потребовал, чтобы Глобачев предоставлял ему подробнейшие донесения о времяпрепровождении Распутина. Он видел угрозы жизни Распутина даже там, где их и в помине не было. Он постоянно требовал от Глобачева, чтобы тот больше заботился о его безопасности. Агенты Глобачева отметили регулярные встречи Штюрмера с Распутиным в кабинете Питирима в Александро-Невской лавре, а также в квартире графа Бориса Борха в доме 18 на Фонтанке. Штюрмера беспокоило то, что Распутин может встречаться с кем-то втайне от него. Он боялся конкуренции со стороны других кандидатов на его пост. Более всего Штюрмера волновало то, что Распутин предлагает на пост министра внутренних дел Сергея Крыжановского. Но беспокойство это оказалось безосновательным. После падения Хвостова в самом начале марта этот пост остался за Штюрмером. Он сосредоточил в своих руках огромную власть – к чему стремился и Хвостов, но безуспешно21. С течением времени уверенность Штюрмера в себе росла, и он начал вести себя более независимо, пытаясь вырвать «веревочку» из рук Распутина. Распутин эту перемену заметил. В августе он посоветовал Штюрмеру чаще бывать у Александры и сообщать ей (и ему!) обо всех своих планах.
27 марта Александра писала Николаю в Ставку:
«Мое милое сокровище!
Посылаю тебе яблоко и цветок от нашего Друга, – мы все получили фрукты как прощальный подарок. Он уехал сегодня вечером спокойно, говоря, что наступают лучшие времена и что он оставляет нам весеннюю погоду. Он сказал ей [Вырубовой], что считает Иванова подходящим на пост военного министра благодаря его огромной популярности не только в армии, но и во всей стране. В этом он безусловно прав, но ты поступи так, как найдешь лучшим. Я только просила его молитв о том, чтоб твой выбор оказался удачным, и вот так он ответил»22.
Отъезд тревожил Распутина. Он боялся, что его попытаются убить по дороге. До отъезда он отправил Николаю письмо: «Благословение Божие на нас и успехом с нами успех Божий, с нами и горы повинуются, и у врагов наших безумие в сердцах, в очах туман – без сомнения, радость, победа. Обижаюсь о маленьком неудовольствии, небольшом недоразумении. Что-то строят на мне, создают – не надо»23.
Несмотря на плохое настроение, Распутин снова попытался повлиять на состав правительства. Генерал Алексей Поливанов было гораздо лучшим военным министром, чем отправленный в отставку в июне 1915 и арестованный в конце апреля следующего года Сухомлинов. К весне 1916 года русская армия находилась в гораздо лучшем положении, чем после Великого отступления. Но Поливанов вызвал неудовольствие Александры своей готовностью сотрудничать с Прогрессивным блоком и общественными группами, желающими способствовать военным действиям. Неясно, кто именно предложил генерала Николая Иванова на пост военного министра, Александра или Распутин. Иванов до 17 марта 1916 года был главнокомандующим Юго-Западным фронтом, где впоследствии его сменил Брусилов. Но хотя в середине марта Николай хотел снять Поливанова, к советам жены и Распутина он не прислушался, выбрав на пост военного министра исполнительного, хотя и не самого компетентного генерала Дмитрия Шуваева24. Все это не мешало Александре и дальше диктовать Николаю, что делать. 30 марта она вновь написала ему письмо с важнейшими инструкциями: «Мой любимый! […]. Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще не образован, – m-r Филипп и Гр. того же мнения».
В тот же день Николай в Ставке принял протопресвитера русской армии и флота, отца Григория Шавельского. Шавельский уже давно добивался аудиенции. Он обсуждал необходимость поговорить с императором о Распутине с генералами Воейковым и Алексеевым. Воейков весной уже пробовал поднимать эту тему, но безуспешно. Впрочем, он посоветовал Шавельскому попробовать, думая, что у священника это получится лучше. Алексеев тоже считал это разумным. Он сказал, что и сам поговорит об этом с царем после Шавельского. Вечером Шавельский пришел в кабинет императора. Он напомнил Николаю, что еще на их первой встрече в 1911 году он поклялся всегда говорить императору правду, несмотря ни на что. А затем Шавельский рассказал императору о том, что говорят о Распутине в армии: что он ведет порочную жизнь, что он пьянствует с «евреями и всякими темными личностями», что он погряз в коррупции и взяточничестве, что он продает военные тайны врагу. Шавельский пересказал Николаю все, что он слышал от офицеров и солдат, ничего не утаив.
Николай слушал его спокойно. Когда Шавельский закончил, царь спросил, не боялся ли он говорить с ним на эту тему, на что священник ответил, что хотя говорить столь неприятные истины ему было тяжело, но страха он никогда не испытывал. Что бы император ни решил, он знает, что выполнил свой долг. Но в последующие дни и недели Шавельский с изумлением заметил, что царь не только не отдалил его от себя, но и стал к нему более внимательным. Он всегда садился рядом с ним за обедом и даже предлагал наполнить его тарелку. Хотя Николай рассказал об этом разговоре Александре, а она передала все Питириму, Шавельский продолжал пользоваться доверием их величеств25.
Хотя Александра была хорошо расположена к Шавельскому, его слова о Распутине ее расстроили. Через несколько недель, во время пасхальных праздников, она писала Николаю:
Дорогое мое сокровище!
[…]
Испорченность мира все возрастает. Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина (как они теперь далеки от этого!). Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько его молитв было услышано. А там, где есть такой слуга Господа, – лукавый искушает его и старается делать зло и совратить его с пути истины. Если б они знали все зло, которое они причиняют! Он живет для своего государя и России и выносит все поношения ради нас. Как я рада, что мы все были у св. причастия вместе с ним на первой неделе поста! […]
Наш Друг пишет с большой грустью, что, так как его удалили из П.[етрограда], там будет много голодных на Пасху. Он столько раздает бедным – каждая получаемая им копейка идет на них, и это приносит благодать также и тем, кто дал ему деньги. […]
Если Шав. заговорит о нашем Друге или митрополите, будь тверд и дай ему понять, что ты их ценишь и что ты желаешь, чтоб он, услышав истории о нашем Друге, энергично заступился бы за него против всех и запретил говорить об этом. Они не смеют говорить, что у него есть что-либо общее с немцами. Он великодушен и добр ко всем, каким был Христос, независимо от религии, каким и должен быть истинный христианин. И раз ты находишь, что его молитвы помогают переносить испытания, – а у нас было довольно примеров, – они не смеют говорить против него, – будь тверд и заступись за нашего Друга»26.
Но они посмели говорить против него. Весной отец Шавельский присутствовал на торжественном обеде для нескольких сотен солдат и офицеров Западного фронта. Разговор за обедом, естественно, зашел о Распутине. Шавельский был потрясен, когда генерал Александр Гернгросс громко, чтобы все слышали, сказал: «Я согласился бы шесть месяцев отсидеть в Петропавловской крепости, если бы мне позволили выдрать Распутина. Уж и выдрал бы я этого мерзавца!» Слова его вызвали смех всех собравшихся. Шавельский ушам своим не верил – ведь рядом с Гернгроссом сидел генерал Александр Рагоза, командующий Четвертой армией27.
Николай вернулся в Царское Село 26 апреля, примерно в то же время, когда Распутин приехал в столицу из Сибири. 6 мая, в день именин императрицы, Распутин встретился с их величествами во дворце. На следующий день Николай вернулся в Ставку28. В течение последующих пяти месяцев Распутин редко бывал во дворце: с конца апреля до начала октября – всего шесть раз29.
Распутин вернулся в столицу, чтобы решить проблемы Матрены. Матрене в марте исполнилось восемнадцать. Она была высокой девушкой с пшеничными волосами, яркими голубыми глазами, отличной фигурой – портили впечатление только, по выражению одного из современников, «неправильные черты лица»30. В ее жизни появились мальчики. Она уже не была девственницей – провела ночь с юным лейтенантом, память о чем наполнила ее «страстным желанием жить более полной жизнью». В то время в ее жизни появился некий Симонико Пхакадзе, грузин, «от которого загорелось мое сердце». Симеона Пхакадзе в дом Распутина привел один и