13.
Если конфронтация Столыпина с Распутиным, которая описана практически в каждой биографической книге, действительно имела место, то это могло произойти только в первые дни февраля, когда Распутин вернулся в столицу. Скорее всего, с весны 1910 года (и тогдашних скандалов в прессе) он не виделся с Николаем и Александрой. Впервые он посетил их после ужина вечером 25 февраля – в тот самый день, когда Илиодор с Гермогеном прибыли в Тулу. Царственная чета долго беседовала с Распутиным14. Николай и Александра были рады видеть его после долгой разлуки. Распутин подарил Александре чистый блокнот, в котором она могла записывать его слова. На первой странице он написал: «Здесь мой покой славы источник во свете свет подарок моей сердечной Маме». На следующей странице Александра начала записывать слова своего друга: «Трудная моя минута, дни мои скорби! Более скорби нет, когда своя своих не познаша»15. На следующий день Распутин уехал. Расстроенная Александра написала дочери Марии о том, что она «очень грустила, что наш дорогой Друг уезжает – но, пока его не будет, мы должны стараться жить так, как он желал бы. И тогда мы почувствуем, что он с нами в наших молитвах и мыслях»16.
Распутин отправился в самое большое путешествие своей жизни – в паломничество в Святую землю. Почему он решил поехать, нам неизвестно. Есть предположение, что враги Распутина застали его в квартире финской балерины Лизы Танзин, напоили его и сделали фотографии, на которых он был запечатлен обнаженным в окружении проституток. Когда эти снимки увидел царь, он приказал Распутину уехать, пока скандал не уляжется17. Гурко утверждал, что Распутину было приказано покинуть столицу в связи с докладом Мандрыки18. Муня Головина в мемуарах пишет, что решение уехать возникло после того, как любимая поклонница Распутина Елена Тимофеева по настоянию Феофана исчезла, не оставив даже записки. Головина пишет, что Распутин был очень огорчен этим происшествием. Его вызвали во дворец для встречи с их величествами. Они отнеслись к Распутину с прежней любовью, но потом сообщили ему, что удовлетворили желание министров, и теперь ради своего и их блага ему следует совершить паломничество в Святую землю – и отправиться немедленно. Распутин не спорил. Нет никаких сомнений в том, что основной причиной поездки стали проблемы прошлого года. Николай и Александра, по-видимому, прислушались к советам министров и решили на время отослать Распутина – или, по крайней мере, не стали возражать. Отсутствие Распутина положило бы конец разнообразным скандалам. Посещение святых земель, где жил и умер Христос, окончательно убедило бы всех в святости Распутина. Перед отъездом из Петербурга Распутин встретился с несколькими своими последователями. «Министры отправляют меня на гору Афон и в Иерусалим, – сказал он им. – Они считают, что небольшая поездка пойдет мне на пользу»19.
В те времена русские часто совершали паломничество в Святую землю. Каждый год с помощью Императорского православного палестинского общества около двух тысяч русских отправлялись в Иерусалим. Общество могло разместить в Иерусалиме семь тысяч паломников и еще тысячу в Назарете. Распутин отправился в путь в 1911 году, и в то время в Иерусалиме находилось более девяти тысяч русских паломников; более четырех тысяч остались на Пасху20. Распутин отсутствовал в России больше трех месяцев. Путешествие, по-видимому, оплатил царь, поэтому Распутин пользовался относительным комфортом – он ехал поездом, а не шел пешком, как большинство русских паломников. Эта поездка произвела на Распутина глубокое впечатление. Он часто писал Николаю и Александре, а также Анне Вырубовой. Позже его путевые заметки были опубликованы в небольшой брошюре «Мои мысли и размышления», которая была издана на средства Александры. Эта книжка никогда не продавалась, Распутин дарил ее своим почитателям21.
26 февраля Распутин выехал из Петербурга в Киев, колыбель русского православия. В Киев он приехал 3 марта и посетил великолепную Киево-Печерскую лавру. Оттуда он направился в древний Почаевский монастырь на западе Украины, где молился перед знаменитой иконой Богоматери. Далее он поехал на юг, в Одессу. Здесь Распутин присоединился к шестистам другим русским паломникам и пароходом прибыл в Константинополь22. Распутин впервые был на море, и оно произвело на него глубокое впечатление.
«Что могу сказать о своей тишине? Как только отправился из Одессы по Черному морю – тишина на море и душа с морем ликует и спит тишиной, видно блистают маленькие валочки, как златница, и нечего более искать. […]
Без всякого усилия утешает море. Когда утром встанешь, и волны говорят, и плещут, и радуют. И солнце на море блистает, словно тихо, тихо поднимается, и в то время душа человека забывает все человечество и смотрит на блеск солнца, и радость у человека возгорается, и в душе ощущается книга жизни, неописуемая красота! Море пробуждает от сна сует, очень много думается, само по себе, безо всякого усилия. […]
О, какая становится тишина… Нет даже звука птицы, и от раздумья человек начинает ходить по палубе, невольно вспоминает детство и всю суету и сравнивает ту свою тишину с суетным миром и тихо беседует с собой и желает с кем-нибудь отвести душу (скуку), нагнанную на него от его врагов… […]
Виднеются берега и блистают деревца, как не порадоваться? […] смотрим на природу Божию и хвалим Господа за Его Создание и красоту природы, которую не описать человеческим умом и философией».
Возможно, это было и прекрасно, но на море Распутина одолела морская болезнь.
Паломники высадились в Константинополе, чтобы осмотреть Айя-Софию. Распутин был тронут: «Что могу сказать своим маленьким человеческим умом про великий чудный Софийский собор, первый во всем свете? Как облако на горе, так и Софийский собор, первый во всем свете Как облако на горе, так и Софийский храм». Хотя ему было больно видеть святой храм в руках «нечестивых турок», он во всем винил христиан, поскольку за их гордости Господь отобрал храм у них и отдал иноверцам, которые «кощунствовали» над его святыней. И все же Распутин писал: «Обождем, Господь смилуется и вернет ее с похвалой, почувствуем и покаемся».
Из Константинополя паломники отплыли в Эгейское море и пошли вдоль турецкого побережья мимо Метелены, Смирны и Эфеса, островов Хиос и Патмос – в I веке таким путем шел святой Павел. Распутин ощущал свое родство с древней церковью. Он был потрясен верой, силой и страданиями первых христиан: «Боже, сколько апостолы по этим берегам зажгли веры! Без конца сделали любителей Христа, и за это повсюду мученики и по эту и по ту сторону Средиземного моря».
Но после времен апостолов все пришло в упадок: «Греки со своей философией возгордились. Господь прогневался и передал туркам все труды апостолов». Греческие епископы были грамотными и соблюдали обряды, но, по мнению Распутина, им не хватало духовной сущности веры. Епископы сосредоточились на внешнем – им нужны были золотые кресты, а не «худые рясы». И Распутин вынужден был признать, что и России эта проблема не чужда. Он писал: «В храме духа нет, а буквы много – храм пуст». Многие епископы обленились и боятся простых монахов, в которых горит истинная «искра Божия».
Продвигаясь на юг, паломники миновали Родос («Чего там нет в Родосе?»), Бейрут и высадились в древнем порту Яффа. Оттуда они по суше направились в Иерусалим. Эмоциональность момента оказалась почти невыносимой для Распутина. Он разрыдался:
«Окончил путешествие, прибыл в святой град Иерусалим переднею дорогою.
[…] Впечатление радости я не могу здесь описать, чернила бессильны – невозможно, да и слезы у всякого поклонника с радостью протекут.
[…] Господь здесь страдал. О, как видишь Матерь Божию у Креста. Все это живо себе представляешь, и как за нас так пришлось Ему в Аттике поскорбеть. […]
Что реку о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа!
Так я чувствовал, что Гроб – гроб любви и такое чувство в себе имел, что всех готов обласкать, и такая любовь к людям, что все люди кажутся святыми, потому что любовь не видит за людьми никаких недостатков. Тут у гроба видишь духовным сердцем всех людей своих любящих, и они дома чувствуют себя отрадно. […]
О, какое впечатление производит Голгофа! […] Как взглянешь на место, где Матерь Божия стояла, поневоле слезы потекут, и видишь перед собой, как все это было.
Боже, какое деяние совершилось: и сняли тело, и положили вниз. Какая тут грусть и какой плач, на месте, где тело лежало! Боже, Боже, за что это? Боже, не будем более грешить, спаси нас Своим страданием!»23
Такова была сила Святой земли, что Распутин чувствовал, словно царская семья здесь, с ним:
«Золотые мои малютки, достиг град свят слово повели по святым местам, чего я здесь напишу о всей церемонии, умели ноги, я расскажу, приеду, вы – истинныя мои боголюбивыя, вы, хотя без вас умыванье ног, Господи, гроб – это такая радость, и вы со мной стояли, Аннушка, ты была, и Мама, и Папа, и все были мои, кабы боле захотелось стать близко друг ко другу и хоть перстиком задеть, потому тут любовь более, Мама, поймите, Аннушка, тут стыда нет, целую, мои, мои все, все, все мои»24.
Он побывал в Гефсимании («когда видишь то место, где Спаситель стоял, и знаешь, что в Гефсиманском саду слезы Божии текли реками, то боязно ступить на землю, всякий камышек свят – описать этого невозможно»), на реке Иордан, в Иерихоне и Вифлееме. Мысли Распутина были устремлены не только к Христу. «Еврейки здесь особенно красивы», – писал он своим друзьям в Петербург25. 10 апреля православные христиане праздновали Пасху в Святой земле. И это стало для Распутина особо трогательным событием, хотя и не без разочарований. Он был потрясен тем, что не все замирают в почтении перед святыми местами, как он сам. Ему противно было смотреть на множество торговцев религиозными предметами, на женщин в дешевых побрякушках, которые гонялись за ним и другими паломниками. Монахини продавали вино в самых святых местах, и, поскольку вино стоило дешево, все пили его. И это убедило Распутина в том, что дьявол повсюду. Устоять перед искушением было невозможно. Распутин честно описывал то, что видел вокруг. Он не преувеличивал – повсюду было пьянство, распутство, драки и всякие безобразия. Вот что ожидало паломников в Святой земле в те годы