6. На следующий день министерство внутренних дел начало расследование в отношении обеих газет. Управление по делам прессы конфисковало отпечатанные газеты, а редакторов вызвали для допроса. В редакции «Голоса Москвы» был проведен тщательный обыск. Московский генерал-губернатор на неделю закрыл газету. Действия властей еще больше подогрел интерес публики к истории. Сохранившиеся экземпляры газет продавались на черном рынке за большие деньги. Письмо тайно перепечатывали и распространяли7.
Дума отреагировала немедленно. Депутаты Думы собрались в тот же день, чтобы выразить протест против действий правительства и незаконного подавления свободы слова. Вопрос был официально поставлен на заседании Думы 7 февраля. Естественно, депутаты много говорили о Распутине, но только в кулуарах, между собой, но никогда – с трибуны, поскольку такие прямые нападки угрожали самому существованию Думы. Недостаточно было просто выступить против Распутина – депутатам необходимы были веские политические основания для такого выступления. И вот эти основания появились. «Что это за странная личность Григорий Распутин, который изъят из-под ведения обыкновенных законов о печати и который поставлен на странный пьедестал недосягаемости и недоступности? – спрашивал депутат Владимир Львов, председатель Комиссии по делам Русской православной церкви. – В этом виде и предложен нами запрос, чтобы низвергнуть эту личность с ее пьедестала… Но затыкать рот печати, единственной возможности в этом темном деле раскрыть правду, это, по-моему, недостойно великой страны, и поэтому я надеюсь, что вы примете и спешность, и самый запрос».
Затем страстную речь произнес Гучков:
«Тяжелые и жуткие дни переживает Россия. Глубоко взволнована народная совесть. Какие-то мрачные призраки средневековья встали перед нами. Неблагополучно в нашем государстве. Опасность грозит нашим народным святыням. А где же они, охранители этих святынь?.. Почему безмолвствует голос иерархов, почему бездействует государственная власть?..
Долг нашей совести – возвысить свой голос, дать исход тому общественному негодованию, которое накапливается в стране… Этот долг мы совершим сегодня, внося и поддерживая этот запрос»8.
В Москве говорили, что, когда Николай узнал об этом, он сказал: «Повесить Гучкова мало»9. За запрос проголосовали все депутаты, кроме одного, правого октябриста, барона Николая Черкасова10.
Львов выступил не просто так. Им двигало безграничное личное честолюбие. Вместе с несколькими депутатами он написал запрос и передал его председателю Думы Родзянко, чтобы он вручил документ Макарову. Дума потребовала расследования роли министра в незаконной конфискации газет. От Макарова требовался ответ на два вопроса. Знал ли министр о том, что представители его министерства потребовали, чтобы редакторы московских и петербургских газет не печатали никаких статей о Распутине, а в противном случае тираж будет конфискован и против газет начнется юридическое преследование? А если он это знал, то какие шаги были предприняты для восстановления законного порядка? К запросу Дума приложила копию письма Новоселова, которое в тот день было зачитано вслух в присутствии всех депутатов, встретивших чтение громкими аплодисментами11. Некоторые депутаты тайком передали запрос и письмо Новоселова редакторам «Петербургской газеты», и 26 января они были опубликованы12. Родзянко передал Макарову запрос Думы, но из этого ничего не вышло13. Однако черта была пересечена: Дума впервые осмелилась затронуть вопрос, связанный с личной жизнью правящей семьи.
Коковцов предупреждал Макарова, что из-за Распутина поднимется грандиозный скандал. Он оказался прав. Распутин смог сделать то, чего не мог никто другой: он объединил все фракции, оппозиционные Николаю. Все – либералы, консерваторы, левые и правые, традиционные православные и современные, скептически настроенные космополиты – сплотились, как никогда раньше. Теперь конфликт перешел на самый высокий уровень. Дума выступила против царя. Это был третий конфликт из-за Распутина – сначала с Синодом, затем со Столыпиным, теперь с Думой. И последний конфликт оказался самым разрушительным. Новоселов торжествовал. Московская духовная академия избрала его почетным членом. Редакторы российских газет не поджали хвост, а стали смело публиковать статьи о Распутине, даже если за это приходилось платить большие штрафы. Они не только разделяли чувства нации, но еще и видели материальную выгоду: Распутин продавал газеты.
Но были и те, кто видел опасность в публичных нападках на Распутина. И одним из таких людей был друг Новоселова, Лев Тихомиров, редактор «Московских ведомостей». В 1910 году он нападал на Распутина на страницах своей газеты, полагая, что сможет уничтожить его. Но, поняв, что из этого ничего не выйдет, он прекратил свои нападки, поскольку понял, что публичное унижение Распутина подрывает уважение к русскому престолу14. Поняв это, монархист Тихомиров прикусил язык. А вот русские революционеры поступили совершенно иначе. Они поняли, что Распутин может стать прекрасным орудием борьбы с режимом. Православный философ и экономист Сергей Булгаков писал, что интеллигенция прекрасно это понимала. Когда Гучков спросил у Эллы, как дела с думским запросом, она ему не ответила, потому что знала, какую опасность несет в себе публичный скандал. Она предпочитала бороться с Распутиным тайно, за сценой. Она надеялась, что сохранить престиж царского дома все же удастся15. Но другие пошли дальше. Сторонник теории заговоров князь Жевахов утверждал, что критики Распутина, намереваясь громко заявить о своей верности династии и любви к царю, в действительности играли на руку не только Думы и «еврейской прессы», но и «Интернационала», мифической тайной международной сети евреев, банков и масонов, которая стремилась уничтожить святую Русь16.
К концу января 1912 года имя Распутина было известно практически в любой деревне. Все слышали грязные слухи не только о том, как он «сексуально ублажает» светских дам столицы, но еще и о его «интимных визитах» к императрице17.
Члены большой семьи Романовых тревожились все сильнее. Сестра царя Ксения 25 января написала в дневнике о том, как это ужасно, что все говорят о Распутине. А то, что они говорят даже об Александре, просто чудовищно. Куда бы она ни пошла, везде говорили только о Распутине. «Чем все это кончится?» – спрашивала Ксения18.
Ситуация при дворе еще более накалилась к концу месяца. Газеты продолжали писать о Распутине, а Дума призывала выслать его из столицы. 11 февраля Николай снова вызвал Макарова и приказал ему утихомирить прессу. «Я просто не понимаю – неужели нет никакой возможности исполнить мою волю?»19 Царь приказал Макарову обсудить возможные варианты действий с Коковцовым и Саблером. Коковцов выхода не видел. По слухам, Саблер получил свой пост благодаря Распутину и даже ползал перед ним на коленях в знак благодарности. Более того, его помощник Петр Даманский тоже был человеком Распутина, так что помощи ждать не приходилось. Но Коковцов ошибался. Саблер выступил однозначно: Распутин должен уехать в Покровское, чтобы защитить репутацию престола. Обер-прокурор Синода был готов заявить об этом императору.
Вечером 12 февраля Коковцов и Макаров отправились к барону Фредериксу, престарелому, но безукоризненно честному и преданному царской семье человеку. Барон Фредерикс управлял царским двором. К нему министры и обратились за помощью. Барон сказал, что он полностью разделяет их мнение о Распутине и понимает, какую опасность представляет этот человек. Он пообещал поговорить с императором при первой же возможности. Барон сдержал обещание. 14 февраля он позвонил Коковцову и сообщил, что потерпел сокрушительное поражение: император и императрица пришли в ярость и отказались выслушивать и Фредерикса, и всех остальных. Царская чета во всем обвинила Думу и Гучкова, Макарова они считали слишком слабым и неспособным справиться с журналистами. Николай категорически отказался высылать Распутина: сегодня Распутин, а кто завтра? Для царя это стало делом принципа20.
Распутин же провел в Санкт-Петербурге целый месяц. Он жил у Сазоновых на Кирочной, и полиция следила за каждым его шагом. В конце месяца агенты видели, как он шел в «семейные бани» на Шпалерной с женой Сазонова, из чего был сделан вывод, что она является его любовницей. Они видели его в обществе поклонниц в разных церквях, в том числе и в церкви Спаса на Крови на Екатерининском (ныне Грибоедовском) канале. Эта церковь была построена там, где революционеры в 1881 году взорвали экипаж Александра II. Распутин и женщины присутствовали на службах и молились перед иконами. Судя по полицейским документам, Распутин проводил время с другими женщинами, в том числе и с проститутками, которых он подбирал на улицах: 17 февраля неких Ботвинкину и Козлову, а 19 февраля – Петрову21.
Николай и Александра вместе с детьми принимали Распутина в Александровском дворце 24 февраля. «Большое утешение было увидеть его и послушать его беседу». Скандалы вокруг имени Распутина никак не повлияли на их отношения. Через четыре дня во дворец приехала мать Николая, чтобы поговорить с сыном и невесткой. Вот что пишет об этой встрече в своем дневнике великая княгиня Ксения:
«Мама рассказывала про вчерашний разговор. Она так довольна, что все сказала. Они [Царь и Царица] знали и слышали о том, что говорится, и А[ликс] защищала Р[аспутина], говоря, что это удивительный человек и что Мама следовало с ним познакомиться и т. д. Мама только советовала его отпустить теперь, когда в Думе ждут ответа, на что Ники сказал, что он не знает, как он это может сделать, а она [Александра Федоровна] объявила, что нельзя give in [уступать]!
Вообще она говорила все не то и, видимо, не понимает многого – ругала общество (dirty-minded gossips [грязные сплетни]), Тютчеву, которая много болтает и врет, и министров – «all cowards» [все подлецы]