али его документы. Но полиция не нашла ничего, что позволило бы связать его с покушением, поэтому Давидсону и его секретарю, некоему Николаю Леваковскому (также Левановскому), было приказано покинуть Покровское. На приказ репортер внимания не обратил и остался в деревне, откуда слал телеграммы своим редакторам27.
До этого времени Давидсон оставался темной лошадкой. Никто так и не объяснил, почему он оказался в то время в Покровском. Матрена Распутина вспоминает следующее.
Весной 1914 года Матрена и ее подруга Мария Сазонова любили развлекаться шутливыми телефонными звонками. И вдруг однажды кто-то точно так же разыграл их самих. Раздался звонок, и мужской голос попросил позвать Матрену Распутину. Мужчина сказал, что дважды следовал за ней по Невскому проспекту и влюбился в нее. Он просил о свидании. Матрена отказала, но мужчина настаивал. Он звонил еще несколько раз, точно описывал, где она была в тот день, чтобы она понимала – он действительно следует за ней. Мужчина просил о свидании, но Матрена не согласилась. В июне Матрена вместе с отцом и сестрой отправились из Петербурга в Сибирь. В поезде они встретили «смуглого молодого человека, невысокого, с еврейским профилем, очень разговорчивого и остроумного». Он оказался репортером из Санкт-Петербурга и ехал в том же направлении. В Тюмени он сошел с поезда вместе с ними, а затем сел на тот же пароход. У Матрены зародились подозрения. Когда они плыли вниз по Туре, мужчина подошел к Матрене и признался ей в любви. Матрена была «весьма польщена тем, что вдохновила его на такие приключения и чувства», но вскоре ее охватила тревога – молодой человек сошел с парохода в Покровском. Боясь, что он расскажет отцу о своих чувствах, она попыталась уговорить его уехать, но он отказался вернуться на пароход28.
Вплоть до покушения Матрена Давидсона не видела. После происшествия она заметила его у дверей своего дома. «Уходите, – закричала она. – Это вы навлекли на отца это несчастье! Это все из-за вас!» В тот же день в 15.45 Матрена дала телеграмму Вырубовой, в которой упоминала о «подозрительных репортерах Паганини, которые шныряют в нашем доме» – этот факт был отмечен полицией. Были ли это Давидсон и его секретарь? На следующий день, 13 июля, тобольский губернатор Станкевич получил телеграмму от имени Григория Распутина (который оставался без сознания). В телеграмме содержалась просьба наделить исправника Н. Е. Скатова полномочиями арестовать этих подозрительных журналистов. Станкевич просьбу тут же выполнил. Скатов вызвал Давидсона (Паганини) на допрос, но не заметил ни в нем, ни в его секретаре ничего подозрительного. Тем не менее Скатов приказал Давидсону покинуть Покровское, что тот и сделал 15 июля29.
Был ли Давидсон причастен к покушению? Было ли это настоящим заговором? Несмотря на все обвинения, Матрена Распутина не считала Давидсона частью заговора, но думала, что он знал обо всем заранее, – именно поэтому он и последовал за семьей в Покровское30. Некоторые историки-националисты в последнее время утверждали, что Давидсон был частью большого заговора, нити которого уходили в высшие слои петербургского общества. В качестве доказательств они приводят его знакомство с записями допросов Гусевой. Кроме того, хотя ему было приказано покинуть Покровское, он смог пробыть в селе еще несколько дней, что может быть связано с указанием неких влиятельных лиц из столицы. Главным (но совершенно неубедительным) в подобной интерпретации событий является еврейство Давидсона. Согласно этой параноидальной антисемитской теории, Распутин стал жертвой международного жидомасонского заговора, направленного не только на старца, но и на саму Россию31.
Никаких доказательств причастности Давидсона к покушению не существует. Похоже, его присутствие в Покровском в тот момент оказалось всего лишь совпадением. В Покровское его привел не заговор против Распутина. Скорее всего, дело было в деньгах. Имя Распутина продавало газеты, и Давидсон следовал за ним в желании раздобыть какую-нибудь сенсацию32. «Петербургский курьер» получил на руки все козыри. Остальные газеты сочли это подозрительным. Крайне правая газета «Земщина»[18] задавалась вопросом, почему «жидобанкирский» «Курьер» стал единственным изданием, корреспондент которого оказался на месте преступления. Не было ли это сделано умышленно, чтобы другие «жидовские» и «прогрессивные» издания могли цитировать материалы газеты для распространения «клеветы», которую не могли проверить другие газеты? «Земщина» явно намекала на существование некоего темного заговора33.
Давидсон прибыл в Тюмень 15 июля и рассказал обо всем «Вестнику Западной Сибири». Назвался он «В. А. Паганини». Он утверждал, что только что прибыл из Покровского, претерпев «огромное множество испытаний». Он – журналист из Петербурга, работал над статьей о жизни Распутина и приехал в Сибирь собирать информацию. Давидсон сказал, что случайно встретился с Распутиным по дороге, и они сразу же поладили. О Распутине он не говорил ничего плохого, заметил, что все односельчане говорят о его щедрости и доброте. Он находился в Покровском во время покушения и стал одним из первых, кто пришел Распутину на помощь. После этого он поспешил за «одеколоном и нашатырем» для раненого. Когда же он вернулся в дом Распутина, то заметил, что его жена смотрит на него с подозрением, словно он в чем-то виноват. Она заявила, что он пытался дать ее мужу яд. Телеграммы, которые он отправлял в редакцию, вызвали подозрение местных жителей, и Давидсон стал опасаться за свою жизнь. Ему даже угрожали расправой. Каким-то чудом ему удалось выбраться из Покровского живым.
Конечно, по большей части это был чистейшей воды вымысел. Правдой было лишь одно: Давидсон действительно был там вместе со своим секретарем Леваковским и приехал туда, чтобы собрать информацию о Распутине для статьи. Именно Давидсон и Леваковский за пару дней до покушения расспрашивали чиновника Налобина о том, действительно ли Распутина арестовывали за конокрадство. Выдавали репортеры себя за агентов санкт-петербургского генерал-губернатора34. При допросе после покушения оба репортера этот факт от Скатова скрыли, а Налобина и вовсе не допрашивали, иначе он был многое рассказал о двух журналистах из столицы. (Это было не единственное столкновение Давидсона с полицией при сборе информации о Распутине. 29 августа 1916 года в газете «Раннее утро» появилась небольшая заметка о том, что репортер Давидсон был арестован за «свою книгу о Распутине». Через несколько дней охранка начала расследовать эту историю, поскольку полиции не было известно ни об аресте, ни о подобной книге. Источником информации стал «некий Вайнштейн», работавший на «Петроградскую газету» и «Петроградскую копейку». Полиции удалось установить только это. Похоже, что заметка была либо ошибочной, либо сознательной провокацией35.)
После статьи в «Курьере» в стране развернулись споры о том, следовало ли вообще писать о таком событии. 18 июля в «Речи» Александр Стахович выражал сомнение в том, что кому-то может быть интересно читать о таком «ничтожестве», как Распутин. Интерес к покушению и к самому Распутину – не что иное, как результат действий «желтой прессы», которая раздула незначительное событие, важное исключительно для последователей Распутина и истерических дамочек36. Другие же газеты придерживались другого мнения. Статьи о Распутине, вне зависимости от содержания, жизненно важны для того, чтобы понять истинный смысл этой личности и ее значение для России. 15 июля, когда многие считали, что Распутин умер, «Наша рабочая газета» писала:
«За ним скрывались те тайные силы, которые у нас, при отсутствии настоящей европейской свободы, при отсутствии настоящей конституции невидимо ведут свою работу, невидимо направляют правительство и министров, сменяют и заменяют их другими, готовят стране те или другие реакционные сюрпризы. (…)
И разоблачать Распутина при таких условиях, значит, разоблачать гниль и грязь тех темных реакционных сил, которые нависли над страной и держат ее в своей власти»37.
Спустя несколько часов после выхода этой статьи власти закрыли газету.
Разговоры о Распутине интересовали не только интеллектуалов и городскую элиту. В Государственном архиве Российской Федерации в Москве хранится любопытное письмо, отправленное в полицию неизвестным провинциальным чиновником:
«Я прошу вашего внимания. Десять лет назад я писал в “Государственные ведомости” и изо всех сил пытался убедить правительство использовать все имеющиеся в распоряжении средства, чтобы избежать войны с Японией. […]
Теперь я снова к вам обращаюсь, но что можно сделать, если честному чиновнику приходится писать правду карандашом, и он не осмеливается даже подписать свое имя… Из любви к Родине я должен сказать то, чего никто, по-видимому, не хочет видеть. В это трудное время, когда при столь высоких ценах на товары людям приходится работать вдвое больше, чем раньше, когда этот трудный год заставил всех понять, какими будут последствия этих трудностей, наше правительство открыто занимается… здоровьем Григория Распутина? Придите в чувство! Поймите, что этот Распутин – не что иное, как гигантская козырная карта в руках революционеров. И вы должны знать, что провинция информирована о роли Распутина не хуже, чем петербургские рабочие. И провинция серьезно обеспокоена. Ни один губернатор не имеет возможности сообщить вам столь достоверную информацию о состоянии дел в губерниях, как я, из своей любви и желания мира нашей несчастной Родине. Ни один губернатор не слышит то, что говорится в узких кругах в губерниях, а говорят там все весьма нелицеприятно: “У нас два императора», “мы видим возрождение Потемкиных, Орловых и Зубовых”… Достаточно ли я сказал, чтобы вы изменили курс? Достаточно ли я сказал, чтобы вы поняли, что губернии находятся в состоянии волнения, и каждый раз, когда министры проявляют “беспокойство” о “дорогом раненом”, это приводит население в бешенство?