14.
Тогда Распутин сделал последнюю попытку удержать Николая и Россию от вступления в войну. Он попросил ручку и бумагу и написал самое замечательное и пророческое письмо из всех, написанных русским монархам их подданными:
«Милый друг! Еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно и просвету нет; слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нет, неописуемый ужас. Знаю, все от тебя войны хотят, и верные, не зная, что ради погибели. Тяжко Божье наказание, когда уж отымет путь, – начало конца. Ты – царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Россия? Подумать, так все по-другому. Не было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой, погибель без конца, печаль.
Григорий»15.
Удивительно, что это письмо сохранилось. Вряд ли Николай держал это письмо при себе во время войны, как это утверждалось. Тем не менее он явно придавал ему большое значение и даже взял его с собой в изгнание в августе 1917 года, когда всю семью выслали из Царского Села. В начале 1918 года Романовых отправили в Тобольск, и Николаю удалось тайно передать письмо мужу Матрены Распутиной, Борису Соловьеву, который в Сибири пытался организовать заговор с целью спасения царской семьи. Уже покинув Россию, Матрена оказалась в Вене. В 1922 году она продала это письмо князю Николаю Орлову. Письмо еще дважды переходило из рук в руки, а затем оказалось в распоряжении некоего Роберта Д. Брюстера, который в 1951 году подарил его Йельскому университету16.
Письмо Распутина ставит перед нами судьбоносные вопросы «что, если…?». Что было бы, если бы Николай прислушался к словам Распутина? Если бы нарисованные Распутиным картины открыли царю глаза? Если бы он осознал, какие ужасы и опасности грозят России летом 1914 года? Если Николай последовал совету Распутина, изменился бы ход не только русской, но и мировой истории. Если бы Россия не вступила в войну, то революция вряд ли произошла бы, а если бы и произошла, то не была бы столь жестокой и катастрофической. Удалось бы избежать невообразимых несчастий. А без русской революции 1917 года не было бы и нацистской Германии. Но Николай не обратил внимания на слова Распутина, хотя слова эти могли спасти его корону, жизнь и жизнь его близких. Эти слова в полной мере компенсировали бы любой вред, якобы причиненный Распутиным престижу династии.
Когда Распутин поправился и вернулся в Петербург, он часто говорил, что если бы он был в то время в столице рядом с царем, то сумел бы уговорить его не вступать в войну17. Граф Витте, повторяя его замечания по Балканскому кризису, говорил примерно то же18. Мы не можем сегодня с уверенностью сказать, что из этого правда. История красивая, но это не делает ее убедительной. В 1914 году Николай редко спрашивал совета Распутина по важным государственным вопросам, а когда делал это, то ограничивался вопросами религии. Лишь год спустя, когда Николай принял верховное командование вооруженными силами и отбыл в Ставку[20], он редко и неохотно следовал советам Распутина.
Не следует забывать, что Распутин был не единственным сторонником мира. Бывший посол в США, барон Роман Розен, князь Владимир Мещерский (издатель «Гражданина» и давний друг Александра III и Николая) и граф Витте – все выступали против войны. После Распутина никто так откровенно не обсуждал с царем катастрофы, которые могут постигнуть Россию, если она вступит в войну, как Петр Дурново, бывший министр внутренних дел. В феврале 1914 года Дурново направил царю знаменитый меморандум на эту тему19.
Когда Распутин писал царю, журналисты обсуждали, что именно старец думает о международной ситуации. «Петербургский курьер», к примеру, 29 июля писал, что Распутин был «чрезвычайно подавлен» полученной из столицы телеграммой об объявлении Австрией войны Сербии20. Как и во время Балканского кризиса, европейская пресса тоже живо интересовалась мнением Распутина. Аксель Шмидт из «Hamburger Fremdenblatt» 21 июня (по новому стилю) писал, что «бывший апостол мира» ныне заговорил на языке панславистов и призывает к объединению славян и православных под русским скипетром. Если это правда, писал журналист, то это представляет серьезную опасность для мира в Европе, поскольку только религия может побудить русский народ к вступлению в войну. «Какова бы ни была причина, – писал Шмидт, – ужасно думать, что сегодня мир в Европе зависит от неясных желаний и воли хитроумного мистика или простого авантюриста. Но в стране неограниченных невозможностей возможно все»21.
Слухи и домыслы ширились. Тулузская газета высказывала мнение о том, что Витте может использовать Распутина для того, чтобы объединить Германию и Россию против «безбожной» Франции. Немецкие газеты (Vossische Zeitung, Berliner Tageblatt) замечали, что в прошлом Распутин был достаточно влиятелен и мог удержать царя от войны, и теперь он тоже может использовать свою силу – но уже для вступления в войну. Еще одна немецкая газета – Deutsche Warte – в первые дни после покушения Гусевой, когда считалось, что Распутин убит, задавалась вопросом, не погиб ли он от руки тех сил в России, которые выступали против его миролюбивой политики и желали вступления России в войну22.
30 июля Николай под сильнейшим давлением военного командования объявил в России полную мобилизацию. Война стала неизбежной. Узнав об этом, Александра бросилась в кабине супруга, где они яростно спорили около получаса. Поступок царя оказался для императрицы полной неожиданностью, и она была вне себя. Она выбежала из кабинета, кинулась к себе, бросилась на диван и расплакалась. «Все кончено, – сказала она Вырубовой. – У нас война». Николай же, как вспоминала Вырубова, был совершенно спокоен. Мучительный вопрос, витавший в воздухе, наконец-то получил ответ23.
19 июля (1 августа) Германия объявила войну России. Распутин отправил Вырубовой послание для Николая и Александры: «Милые, дорогие, не отчаивайтесь!»24 На следующий день он отправил телеграмму самому Николаю: «О, милый, дорогой, мы к ним с любовью относились, а они готовили мечи и злодействовали на нас годами. Я твердо убежден, все испытал на себе, всякое зло и коварство получит злоумышленник сторицей, сильна благодать Господня, под ее покровом останемся в величии».
24 июля (6 августа) Австро-Венгрия объявила войну России. Распутин отправил Александре такую телеграмму: «Господь с вас своей руки никогда не снимет, а утешит и укрепит»25. Сколь бы ни желал Распутин мира, война уже началась, и теперь он стремился к победе и никогда более не сомневался в праведности мотивов России и необходимости поразить врагов26. 26 июля он послал Вырубовой телеграмму: «Все от востока до запада слились единым духом за родину, это радость величайшая».
Распутин писал Николаю о своей уверенности в победе России: «Милый, не скорби от их лукавых хитростей. Бог мудрый через крест показывает славу, сим крестом победиши. То время настанет. С нами Бог, убоятся враги»27.
Через неделю Распутин выписался из больницы и направился прямо в столицу. Вечером 4 сентября Николай принимал его в Царском Селе 28. После возвращения Распутина в светских салонах начались новые сплетни. Морис Палеолог, недавно назначенный послом Франции в России, писал, что Распутин рассказал императрице о том, что его чудесное спасение есть новое доказательство заботы Бога о нем. Ходили разнообразные слухи о позиции Распутина относительно войны. Палеолог считал, что Распутин заставлял Николая вступить в союз с Германией, хотя, как и многие другие члены высшего общества, посол не мог представить, что у крестьянина могут быть подобные идеи. Он был уверен в том, что Распутин просто повторяет то, чему научил его князь Мещерский29.
«Петербургский курьер» писал, что Распутин не только является сторонником войны, но и сам собирается отправиться на фронт. Об этом говорили в салоне графини Софии Игнатьевой. Когда поклонницы Распутина узнали об этом, они взмолились, чтобы он не подвергал себя такой опасности30. Статья в «Курьере» настолько встревожила одного чиновника, некоего И. А. Карева, служившего в Дагестане, что он лично написал Распутину:
«Из газет я узнал, что вы собираетесь отбыть на поле боя и, как каждый русский, пожертвовать собой во имя защиты Отечества. Ваше намерение чрезвычайно достойно, но, пожалуйста, остановитесь и подумайте – это ужасная война, и ее ужасы уже забрали огромное множество жизней, и вы тоже не избежите этой судьбы. Но, оставаясь там, где вы есть, вы сможете принести великую пользу человечеству. Если ваше желание пойти на войну непоколебимо и вы тем не менее хотите отправиться на фронт, то идите с Богом, и многие будут молиться Богу за вас […]»31.
Естественно, Распутин на войну не пошел – и даже не имел такого намерения. Тем не менее, не желая оставаться в тени и узнав о военном патриотизме Распутина, сторонники Илиодора начали действовать. Они связались с редакцией «Курьера» и сообщили, что Илиодор уже отправился на сербский фронт. Держа в руках большой крест, он вдохновлял сербских воинов на героические подвиги32.
Распутин вернулся в Петербург 2 сентября. Он все еще был слаб и испытывал значительные боли, хотя доктор Владимиров примерно в то время записал, что рана Распутина находится в хорошем состоянии и признаков заражения нет. Он считал, что излечение Распутина – вовсе не чудо. Но твердую пищу Распутин смог есть только в начале сентября – он съел кусочек хлеба и рыбную котлету33.
Если телеграммы и письма Распутина из Тюмени и раздражали Николая, царь никак этого не показывал. 5 сентября царь принимал Распутина после обеда, а вечером 18 сентября провел с ним более двух часов. 27 сентября он записал в дневнике: «Вечером долго ждали приезда Григория. Долго потом посидели с ним»