14.
Кроме танцев, Распутин любил вино, в особенности мадеру. «Я люблю вино», – признавался он в 1916 году и никогда не скрывал своей любви к бутылке15. Но его нельзя было назвать типичным русским пьяницей. Матрена говорила, что, выпивши, он любил плясать и делал это чрезвычайно хорошо. В опьянении он никогда не терял контроля, выпивка не делала его грубым или злым, но, напротив, вдохновляла его. Матрена заметила, что никогда он так вдохновенно не говорил о Боге, как в состоянии опьянения. Она вспоминала, что отец ее бросил пить во время странствий, но, начав ездить в Санкт-Петербург, вновь пристрастился к спиртному. Есть информация о том, что после покушения Гусевой Распутин стал пить больше. Отчасти это объяснялось тем, что рана причиняла ему мучительную боль. Кроме того, ему тяжело было сознавать, что он – меченый. В последние два года жизни Распутин стал настоящим алкоголиком. Спиртным он пытался заглушить, хотя бы на время, растущий страх – голоса, призывавшие уничтожить его, становились все громче и решительнее. Чаще всего он пил в ресторанах и у друзей, порой пил дома. Матрена писала, что царская семья знала о его пьянстве, но никогда не осуждала его за это и, похоже, никогда не затрагивала эту тему в разговоре. А вот родные не могли молчать, но он всегда грубо обрывал их. Матрена была убеждена, что пьянство в последние годы жизни было связано с предчувствием грядущей катастрофы16.
Слова Матрены о пьянстве Распутина подтверждают и другие. Князь Михаил Андроников сообщил Комиссии, что Распутин мог выпить бутылку мадеры, не проявляя никаких признаков опьянения. Он всегда вел себя достойно и никогда не терял контроля. Андроников сказал, что никогда не считал Распутина алкоголиком17. Начальник петроградской охранки Константин Глобачев же утверждал, что Распутин терял контроль и в пьяном виде становился беспомощным, хотя он же отмечал, что собственными глазами видел, как пьяный Распутин каким-то чудесным образом мгновенно трезвел – и объяснения этому не было. Даже после ночной попойки Распутин рано утром отправлялся в баню, потом спал дома пару часов – и весь день был бодрым и полным сил18. Филиппов писал, что к 1914 году Распутин уже сильно пил. В какое-то время квартира Филиппова превратилась для него в кабак. Но он же с изумлением отмечал, что пьяный Распутин никогда не был жестоким, грубым и склонным к насилию. После долгой попойки он на следующий день был бодрым и энергичным, хотя почти не спал19.
Пьянство, пляски и Бог шли в жизни Распутина рука об руку. Он целиком уходил в движение и опьянение – или в молитву. Матрена вспоминала:
«Он отдавался танцу под влиянием чувства, которое будила в нем музыка, и это опьянение ритмом духа мало чем отличалось от религиозных чувств, которые охватывали его в другие моменты. Точно так же мой отец не отделял религии от радости; его экзальтация часто возникала из наслаждений самого временного рода, и когда другим он казался неуклюжим или странным, он ощущал в своей душе непреодолимую веселость, почти неотличимую от страсти молитвы»20.
Любовь Распутина к спиртному широко известна. Но мало кто знает о его участии в русском движении трезвости. Распутин не раз говорил об опасности водки и о необходимости бороться с вековой страстью русских к пьянству21. В 1907 году Распутин поддержал создание «Общества трезвости» в Покровском. В мае 1914 года газета «Новь» сообщала, что Распутин и Русский монархический союз решили провести крупную кампанию трезвости, в рамках которой планировалось выпускать собственную ежедневную газету и создать общества трезвости по всей России22. В конце мая Распутин выступил в прессе: «А что касается насчет слухов, о которых ты говоришь, так на это скажу вот что: нет дыма без огня»23. Крестьянин с востока России Иван Чуриков (Братец Иванушка), начавший борьбу за трезвость в среде петербургской бедноты еще в конце XIX века, высоко оценил усилия Распутина на страницах «Петербургского курьера»24. Интересно, что Чуриков, как и Распутин, частенько становился предметом скандалов. На него не раз ополчались в прессе, в Думе его называли опасным сектантом, скорее всего, хлыстом, а за проповедью трезвости и здорового образа жизни видели желание склонить простой народ к опасной ереси25.
Распутин в течение всего вечера не оставлял Тэффи в покое. Он продолжал настаивать, чтобы она пришла к нему, одна, без Розанова и прочих. Он обещал построить ей «палаты каменные».
«Это я могу. Палаты каменные. Увидишь. Я много могу. Только приходи ты, ради Бога, скорее. Помолимся вместе. Чего ждать-то! Вот меня все убить хотят. Как на улицу выхожу, так и смотрю во все стороны, не видать ли где рожи. Да. Хотят убить. Ну, что ж! Не понимают, дураки, кто я таков. Колдун? А может, и колдун. Колдунов жгут. Так и пусть сожгут. Одного не понимают: меня убьют, и России конец. Помни, умница: убьют Распутина – России конец. Вместе нас с ней и похоронят».
Тэффи отправилась домой с Розановым. Постепенно Тэффи стало ясно, что Распутин совсем не глуп, а напротив, очень умен и даже хитер. Она окончательно уверилась, что он звал ее к себе не для секса (по крайней мере, не только для секса). Он хотел сделать ее своей «новой женой-мироносицей». Она могла стать его рупором. Распутин мог продиктовать ей то, что хотел сказать миру, и она могла бы это опубликовать. Тэффи признавалась, что подобная идея ей нравилась. Но если у Распутина и были подобные мысли, больше он о них не говорил. Более они не виделись26.
43. Религиозные лики Распутина
ХЛЫСТ. Именно так, по словам Тэффи, назвал Распутина Розанов, увидев его пляску и кружение. Возможно, он действительно так сказал, но если Распутин и был хлыстом, то вовсе не в том смысле, какой вкладывали в это слово Тэффи и большинство русских. Розанов сказал это с изумлением.
О том вечере у Филиппова он написал 17 апреля. Розанов описал, как все сидели и слушали французского актера Дезари, который пел и играл на гитаре. Все были глубоко тронуты, но более всех Распутин. Он воскликнул: «Дайте бумаги!» А потом стал диктовать соседу записку для француза: «Твой талант утешил нас всех… Твой талант – от Бога, но ты этого не понимаешь, и он тебя к Богу не приведет». Все закричали: «Гриша, танцуй!» И он начал плясать «русскую, – с художеством, как я не видал ни у кого, ни в одном театре […] Он был глубоко свободен, не смотрел никому в глаза». К Распутину присоединилась тихая, скромная молодая женщина в черном, они начали плясать вместе. Все хлопали и подбадривали их. Она улыбалась. Измайлов шепнул Розанову, что ночью она ему отдастся и что это будет «трагедия». Розанов подумал: «Э, какие трагедии… Кто смеет судить, когда она хочет и он хочет».
«Гриша – гениальный мужик, – записал Розанов через два дня. – Он нисколько не хлыст». Теперь уже не хлыст. Розанов видел в Распутине современного Илью Муромца, древнего богатыря, мифического героя, в котором огромная физическая сила и храбрость сочетались с глубокой духовностью. Этот защитник земель русских позже был канонизирован Церковью. Распутин был воплощением Древней Руси, допетровской России, которой неизвестны были европейские идеи, привычки, техника. Эту новую Россию, созданную Петром Первым в начале XVIII века, Розанов называл «штунда» от немецкого слова Stunde: «час» – абсолютная дисциплина, самоконтроль, ранний подъем, работа целый день, чистые полы, воспитанные дети, все чисто, аккуратно, скучно и мертво. Воплощением «штунды» была русская бюрократия и граф Сергей Витте.
«В сущности, Русь разделяется и заключает внутренне в себе борьбу между:
– Витте
– и старцем Гришею, полным художества, интереса и мудрости, но безграмотным.
Витте совсем тупой человек, но гениально и бурно делает. Не может не делать. Нельзя остановить. Спит и видит во сне дела.
Гриша гениален и живописен. Но воловодится с девицами и чужими женами, ничего “совершить” не хочет и не может, полон “памятью о Божественном”, понимает зорьки, понимает пляс, понимает красоту мира – сам красив.
Но гений Витте не достает ему и до колена. Гриша – вся Русь»1.
Как пишет один историк, Розанов был, пожалуй, первым «Распутиным русской литературы, ее enfant terrible». Как и поэт Николай Клюев, он был единственным великим писателем Серебряного века, который пошел против общественного мнения и принял Распутина. Анна Ахматова чувствовала, что они родственные души. О знаменитом петербургском кафе «Бродячая собака» она писала так: «И я не поручусь, что там, в углу, не поблескивают очки Розанова и не клубится борода Распутина»2.
После ужина у Филиппова Розанов постоянно думал о Распутине. Он возвращался к нему снова и снова. В конце апреля он написал отцу Павлу Флоренскому, богослову и человеку энциклопедических знаний: «Григория Расп[утина] два раза видел […] Удивительное впечатление, и “все ясно”. Никакого хлыста, полная темнота, но вполне гениальный мужик, и, конечно, при дворе гораздо интереснее говорить с ним, чем с вылощенным камергером. Он мне во всех отношениях понравился»3.
Розанов какое-то время изучал Распутина. В очерке для книги «Апокалиптическая секта (хлысты и скопцы)»4, опубликованной в 1914 году, Розанов, описывая недавнее общение с Распутиным, назвал его основателем новой религии. Глядя на Распутина, сидящего за столом в окружении своих преданных последователей, Розанов вспоминал цадиков, праведников у хасидов. Цадик – это не раввин, но глубоко духовный человек, имеющий преданных сторонников. Это тот редкий человек, имеющий особую связь с Божеством, молитвы которого чрезвычайно сильны и эффективны. От цадика исходит святость. Последователи его подбирают крошки с его тарелки, полагая их святыми. Некоторые даже собирают обрывки его одежды, чтобы благодать снизошла на дом. Люди обращаются к цадикам за исцелением или духовным советом, а также с более светскими просьбами, всегда принося с собой «искупление души» – какую-то сумму денег