Из показаний Войно: «Поступила она к нам совершенно нищей… но очень скоро превратилась в шикарную барышню с массой золотых драгоценных вещей. На Невском имела отдельную квартиру… С Протопоповым она обращалась… фамильярно, как и он… В моем присутствии он не стеснялся… обнимать ее за талию».
В 1916 году она заняла при Вырубовой такое же положение, как Лаптинская при Распутине. Имена Воскобойниковой и Лаптинской мы найдем даже в камер-фурьерском журнале среди тех немногих, кого тогда принимала царица. И в «теневом кабинете» Воскобойникова и Лаптинская связывали в одну цепь «темные силы» — Распутина, Вырубову, царицу и Протопопова. Через них направлялись их важнейшие и тайные послания друг к другу. Через Воскобойникову мужик, царица и Аня контролировали больного министра.
Достигнув величайшего могущества, мужик живет в постоянном страхе перед покушениями. Беллинг рассказывала, как Осипенко, который никак не мог увезти с вечеринки упирающегося пьяного Распутина, в конце концов крикнул ему: «Что ты делаешь! На нас готовится покушение, а ты тут расселся!» И Распутин, «быстро накинув поддевку, шубу, нахлобучив шапку, опрометью бросился к выходу».
После ухода Комиссарова и ареста Манасевича с ним остались лишь агенты Охранного отделения. Но они могут сдать его врагам в любую минуту. И мужик это понимает…
Из показаний Филиппова: «Придя ко мне, он теперь старался как можно скорее напиться, требовал цыган и развлечений и если чем увлекался, то это пляской».
В пьянстве он старался забыться, в пляске — вернуть ощущение радости… Он чувствовал: грядет заговор. И пугал этим царицу.
И Аликс писала Ники: «21 сентября… Вот эти скоты Родзянко, Гучков… и К° являются душой чего-то гораздо большего, чем можно предположить (я это чувствую), у них цель вырвать власть из рук министров… Но ты скоро всех увидишь и обсудишь это, а я спрошу совета у Нашего Друга. Так часто у Него бывают здравые суждения, которые не приходят другим на ум, Бог вдохновляет Его».
И «большее» — случилось.
1 октября Павел Милюков, лидер кадетов (самой влиятельной оппозиционной партии) произнес в Думе речь, которая потрясла всю страну. «Из края в край расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются высоко и никого не щадят. Имя императрицы все чаще повторяется вместе с именами окружающих ее авантюристов… Что это — глупость или измена?»
И слово «измена», так соответствовавшее настроениям измотанной поражениями армии, тотчас было принято на веру и твердо укоренилось в сознании миллионов.
Аликс потребовала от Штюрмера принять меры. Она была в бешенстве, и на этот раз премьер не посмел уклониться и вызвал Родзянко. «Старикашка» тогда подвернул ногу, не мог ходить. Сцена их свидания оказалась комической: беспомощный Штюрмер лежал в кровати с высоко подвешенной ногой и пытался строго говорить с возвышавшимся над ним огромным, мощным председателем Думы.
Из показаний Родзянко: «Он говорил, что… просит представить ему копию речи Милюкова на предмет возбуждения против него уголовного преследования. Я ответил, что… никаких копий я присылать ему не буду».
Далее разговор зашел о Распутине. «И отчего вы его защищаете? Это негодяй первостатейный, его мало повесить!» — горячился Родзянко. С кровати послышался беспомощный ответ Штюрмера: «Это… желание свыше… „ Так он „сдал“ царицу. Но вошедший в раж председатель Думы продолжал добивать старика: «Какой же вы после этого монархист?.. Вы ярый республиканец, который поблажками Распутину колеблет монархическую идею!“
Да нет, при помощи Распутина идею колебали они все — от самой царицы до самого Родзянко…
Теперь мужик все чаще говорит о смерти.
Из показаний Молчанова: «В октябре 1916 года я… раза два был у Распутина. Заметил, что у него было какое-то грустное настроение, заметил, что на столе было вино, и он много пил его… как будто давило тяжелое предчувствие. Он все время напевал: „Время изменится, все переменится“… При прощании он был очень ласков, говорил, что ценит мою любовь и доброе отношение, вспоминал добрым словом моего покойного отца… и говорил, что, может быть, его убьют и мы не увидимся…
И тут же, будто опомнившись, сказал: «Нет, нет, мы увидимся. Ты приедешь в Петроград».
И каждый день на Гороховой, заглушая его ужас, шла сумасшедшая, завораживающая пьяная пляска. Его слабоумный сын, служивший в санитарном поезде царицы, приехал к нему на несколько дней и прятался от этого безумия в дальних комнатах. А если в квартире было тихо, это означало, что мужик пьет в ресторане или уехал в Царское — на заседание «кабинета».
16 октября Аликс писала Ники: «Вчера приятно провела вечер у А
с Нашим Другом, Его сыном и епископом Исидором (тем самым, обвиненном в связи со своим келейником. — Э. Р. )… Гр
думает, что лучше было бы призвать более ранние (молодые) года — вместо тех, которым старше 40, последние нужны дома для работ и для поддержания хозяйства».
И это предложение, высказанное мужиком, было очень разумно.
Наступил ноябрь — предпоследний месяц его жизни.
На окраине Александровского парка, неподалеку от Ламских конюшен, Подруга выкупила кусок земли. И в начале ноября заложила там часовню святого Серафима — в благодарность за избавление от смерти при крушении поезда.
5 ноября Аликс сообщила Ники: «Закладка Аниной церкви прошла хорошо, Наш Друг был там… а также славный епископ Исидор».
Под алтарем строящейся часовни «Нашего Друга» и похоронят. И отпевать его будет «славный епископ».
В честь закладки «Аниной церкви» было устроено маленькое празднество, которое породило большую историю…
После очередного заседания Думы непримиримый враг Распутина монархист Пуришкевич был окружен коллегами. Он раздавал желающим весьма любопытную фотографию: за столом сидит Распутин, рядом с ним «славный епископ Исидор», на столе — вино, вокруг — балалаечники и смеющиеся, явно пьяненькие сестры милосердия. Тыловое веселье «шпиона и проходимца», когда на фронтах «истекала кровью русская армия и голод надвигался на страну»!
Уже на следующий день фотография легла на стол Протопопова… На допросе в Чрезвычайной комиссии он показал:
« — Пуришкевич распространял фотографию Распутина в 9 тысячах экземпляров: Распутин… кругом масса публики… стол, на столе вино, балалаечники и монах…. — Почему вы знаете, что он распространил 9 тысяч экземпляров? — На обороте карточки, которую мне прислали из Царского Села, вероятно, по поручению царицы через Вырубову или Воскобойникову, было написано: „9 тысяч экземпляров“…
История этой (увы, не найденной мною) фотографии объясняет многое в надвигавшейся развязке.
Скорее всего, Протопопов получил снимок через Воскобойникову. И не только потому, что она в то время была его любовницей, но и потому, что среди веселых сестер милосердия на фотографии… оказалась и она сама!
В «Том Деле» остались ее показания и по этому поводу: «На предъявленной мне карточке — Распутин с епископом Исидором… снята и я в профиль, сзади Исидора… Снять предложил полковник Ломан». Тот самый — строитель и ктитор Федоровского собора.
Снимок был сделан на приеме в лазарете Вырубовой в честь закладки той самой часовни — «Серафимовского убежища» — «после того как закончилась официальная часть… По отъезде гостей… некоторое время оставались в лазарете Исидор и Распутин (мужик предвкушал веселье. — Э. Р. )… Вот в это время Ломан и предложил нам остаться и выпить кофе: „верхи“-де уехали, почему не остаться нам, „чернорабочим“… Ломан угостил нас шампанским и кофе, и даже пением своих певчих… которые художественно спели русские песни… Затем Ломан и предложил нам всем сняться. Снимал нас служащий Федоровского собора (то есть человек Ломана. — Э. Р. ). И Ломан был в числе снимающихся, стоял сзади Исидора. Потом мы просили дать нам снимки, но он сказал, что снимки не выйти… Каким образом на снимке нет Ломана… я не знаю. Возможно, при съемке он присел… Кроме певчих изображены: Молчанова (жена известного нам Леонида Молчанова. — Э. Р. ), сестра милосердия Бендина, моя сестра, и сестра милосердия Войно (чьи показания мы часто цитировали. — Э. Р. ) Сидят: сестра Кощеева, Распутин, епископ Исидор, Мальцев (строитель „Серафимовского убежища“. — Э. Р. ). Сестра Кощеева вышла на снимке смеющейся и, кажется, пьяненькой».
Воскобойникова поясняет, что сестра Кощеева всегда была «очень строгая», но вышла смеющейся «потому что кто-то ее в это время смешил… Мне представляется, что все это было подстроено Ломаном».
О скандальной фотографии дал показания и Ломан.
«На снимке изображен завтрак… по случаю закладки Серафимовского убежища, которое строил по поручению Вырубовой уже не я, а Мальцев… Я с лицами на карточке сниматься не предполагал, не позировал… Стоял я где-то вблизи одного или двух окон… окна эти находятся вдали от стола, и поэтому я не вышел на фотокарточке».
Нет, не случайно Ломана нет на фотографии. И недаром умная Вырубова, как показала Воскобойникова, «предупредила нас, что с Ломаном надо быть осторожнее». И недаром Распутин, по словам Воскобойниковой, сказал, что «Ломану доверяться нельзя, он человек „двухсмысленный“.
«Двухсмысленный» Ломан уже служил другим господам. По чьему-то приказу опытный царедворец задумал провокацию. Он решил сделать фотографию Распутина вместе со скандально известным епископом Исидором, в окружении веселой компании, с подвыпившими сестрами милосердия — «распутинскую оргию». Вот почему смешили сестру Кощееву, вот почему в миг съемки Ломан присел… Хитрый полковник уже просчитал варианты на будущее и служил заговору.
Приближалась развязка. Крысы бежали с тонущего корабля. И Ломан потрудился — организовал фото «оргии», которое, видимо, и передал в Думу.
«К концу ноября 1916г. атмосфера дома на Гороховой становилась все более напряженной, — вспоминала Жуковская. — С внешней стороны продолжался тот же базар… беспрерывные звонки телефона… в приемной, столовой и спальной толпились и как осы жужжали женщины, старые и молодые, бледные и накрашенные… приходили, уходили, притаскивали груды конфет, цветов, какие-то коробки… все это валялось… Сам Распутин, затрепанный, с бегающим взглядом, напоминал подчас загнанного волка, и от этого, думаю, и чувствовалась во всем укладе жизни какая-то торопливость, неуверен