Я нехотя поджала губы, позволяя ему продолжить.
– Я поддерживал ее, а она меня. София была сама не своя. Я сходил с ума. За это время мы с твоей матерью отдалились друг от друга, пока не дошло до того, что я уже не мог вспомнить, каково быть ее партнером, ее возлюбленным. Но все было непросто. Я все еще любил твою маму. Хотел верить, что в конце концов я ее верну. Просто наша любовь оказалась поставлена на паузу.
Да о чем он, мать вашу, вообще говорит? Любовь нельзя отложить и вернуться к ней позже. Это вам не гребаное отложенное письмо, отправку которого можно запланировать заранее.
– Хронология событий утверждает обратное. – Я попыталась выдавить язвительную ухмылку. Тетушка Тильда умерла, когда я была еще подростком. А с Софией отец расстался, когда мне исполнился двадцать один.
– Жизнь сама умеет задавать темп, – признался он. Наклонившись, чтобы собрать осколки с пола, он посмотрел на них так, будто хотел вспороть себе горло.
– Хотелось бы мне так же снисходительно относиться к своим поступкам, – тихо сказала я.
– Я не снисходителен к себе. Я очень долго себя ненавидел. Много раз пытался порвать с Софией после смерти твоей тети. Иногда мне это даже удавалось. Но она всегда возвращалась. И порой я ее принимал, когда у нас с твоей матерью возникали проблемы.
– Какой же ты мерзавец. – Меня саму ошеломили слова, сорвавшиеся с моих губ. Не потому, что редко звучали в моей речи (мы с бранью близкие друзья), а потому, что я еще никогда не употребляла их в адрес члена своей семьи. Семья была чем-то священным. До сих пор.
– Им я и был, – согласился он. – Но в итоге, спустя девять лет после начала нашего романа, мне удалось от нее сбежать. Я бросил работу, сменил замки в доме. Сказал Софии, что испорчу ей жизнь, если она приблизится к твоей матери или попытается ей рассказать.
– Прелестно.
Отец выбросил стекло в мусорное ведро под раковиной и подтолкнул оставшиеся осколки носком ботинка.
– Если ты все это время знала, то почему не рассказала матери?
– С чего ты решил, что не рассказала?
– Она бы меня убила. – Папа скрылся по пояс в кладовке и, показавшись оттуда со шваброй, вытер пиво, все это время не сводя с меня глаз. – А потом бросила. Но не в таком порядке.
Я фыркнула:
– Если бы.
– О чем ты? – Он взялся мыть пол.
– Мама бы никогда от тебя не ушла. Поэтому я и не стала ей рассказывать, – выпалила я; мой голос струился вместе с потоком эмоций, словно с порывом ветра. Набирал высоту, превращался в бурю.
Но я все эти годы не рассказывала маме вовсе не из бескорыстных соображений. Не потому, что хотела ее защитить.
Я боялась, что она останется и я больше никогда не смогу смотреть ей в глаза.
Боялась, что буду так сильно в ней разочарована, так расстроена ее решением, что это скажется на наших отношениях.
Но не доверяя ее решению, я лишила ее возможности его принять.
– Нет, ушла бы. – Папа перестал вытирать пол и прижался лбом к рукояти швабры. Закрыл глаза. – Она бы ушла от меня. Она и так хотела это сделать, независимо от моей неверности.
Папа опустил голову, понурил плечи, а потом… заплакал.
Осел на пол передо мной.
Встал коленями в золотистую пивную лужу.
Мой отец никогда не плакал.
Ни после смерти тети, ни после смерти бабушки с дедушкой, ни в тот день, когда Персефона шла к алтарю вместе с братом жениха, потому что папа перенес операцию на ноге и не мог идти.
Он никогда не был плаксой. Как и все мы. Но вот он разрыдался.
– Прости, Белли-Белль. Я ужасно сожалею. Ни о чем так сильно не жалел в своей жизни. Даже представить не могу, каково тебе было так об этом узнать.
– Ужасно.
Но, как ни странно, возможно, не так ужасно, как видеть отца в таком состоянии.
Да, отчасти я все еще ненавидела его за то, что привил мне искаженное представление об отношениях, но вместе с тем именно он заботился о нас.
Он покупал мне все, что пожелаю, в меру своих возможностей и помогал выплачивать долг за учебу.
Он выступил одним из инвесторов, когда я открыла «Мадам Хаос», и однажды ударил мужика, который пристал ко мне с непристойным предложением, когда мы все отдыхали на Кейп-Коде.
Он никогда не запирал меня в кухонном лифте, не был жесток и не пренебрегал мной. Он облажался, но вовсе не хотел, чтобы это сказалось на мне.
– Если тебе от этого станет легче, то я не мог есть, не мог спать, не мог нормально жить еще очень долго после того, как мы с Софией расстались. А пару лет спустя я рассказал обо всем твоей матери.
– Погоди, мама знает? – Я схватила его за край клетчатой рубашки и дернула, чтобы он оказался на уровне моих глаз. Его глаза покраснели и опухли от слез. – Но ты сказал, что она ушла бы от тебя, если бы я ей рассказала.
– Она и ушла от меня.
– Она мне не рассказывала.
– А ты ей все рассказываешь? – Он многозначительно заглянул мне в глаза, приподняв бровь.
Справедливо.
Папа потер щеку костяшками пальцев.
– Она выгнала меня из дома вскоре после того, как вы окончили колледж. К тому времени вы с Перси уже съехали от нас. Думаю, она ждала, когда вы обе уедете, потому что не хотела вас травмировать. Я восемь месяцев снимал квартиру в паре кварталов от дома, пытаясь ее вернуть.
– Так держать, мама, – пробормотала я еле слышно. – Надеюсь, она тоже себе кого-то нашла.
– У нее два месяца был роман с инструктором по йоге из местной волонтерской молодежной организации YMCA. Когда мы снова сошлись, я так сильно злился, когда проезжал мимо этой YMCA, что поклялся переехать в другой район, лишь бы избавиться от этих воспоминаний.
– Так вот почему вы переехали за город?
Отец кивнул.
– Почему мама приняла тебя обратно? – Я вдруг поняла, что так и держу его за рубашку, но это не помешало мне еще крепче стиснуть ее в руках.
– С ней приключилась одна неприятность.
– Какая?
– Она вспомнила, что любит меня, и поняла, что в расставании наказывала не только меня, но и себя тоже.
Я отпустила его рубашку и отпрянула назад.
Меня захлестнула тоска по Дэвону. Не это ли я делала? Наказывала нас обоих, потому что не могла смириться с мыслью о том, что влюблюсь? Или доверюсь другому?
Отношения моих родителей были далеки от идеальных. Омрачены многолетними предательствами, неудачными годами и другими людьми.
Но. У. Них. Все. Равно. Получилось.
– Надеюсь, что со временем ты меня простишь, – сказал папа. – А если нет, позволь заверить тебя, Белли-Белль: сам я себя никогда не прощу.
Мне нужно время, чтобы подумать.
– Спасибо за разговор. А теперь я пойду и немного покричу в подушку, – объявила я и прихватила из кладовой упаковку крендельков в шоколаде по пути в гостевую спальню.
На мне по-прежнему был ярко-желтый купальник.
Остановившись возле лестницы и изо всех сил схватившись за перила, я обернулась взглянуть на отца. Он так и стоял на том же месте посреди открытой кухни.
– Еще один вопрос. – Я прокашлялась.
– Да?
– Что было не так с Софией? – выпалила я. – Почему она была такая ненормальная?
– Она не могла иметь детей, – угрюмо сообщил он. – Вот что с ней было не так. Вот почему от нее ушел муж. Три месяца спустя он женился на другой и в последствии стал отцом троих сыновей.
Бедняжка София тоже потеряла веру в любовь.
И в итоге потерпела поражение.
Возможно, именно в этом и состоит поражение – в отказе от любви.
Тридцать пятая
Белль
Восемнадцать лет
Одержимость – странное чувство.
Иногда оно фантастически прекрасно.
Иногда ужасно.
Возьмем, например, творческих людей. Они ведь все одержимы своей работой? The Rolling Stones, The Beatles, Спилберг.
Они работают как проклятые, чтобы каждая нота, каждое слово в сценарии, каждый кадр вышли безупречными. Для этого нужна одержимость.
А бывает и другая одержимость.
Возьмем, к примеру, меня. Все подростковые годы я скрывала ужасную темную тайну. Мой тренер по бегу по пересеченной местности домогался меня, а потом изнасиловал. Все обернулось для меня выкидышем из-за стресса и травмы, которую он мне нанес.
И в этой одержимости нет ничего хорошего.
Последние три года я вынашивала план мести, и этот день наконец настал.
Я годами следила за Стивом Локеном.
Он перебрался из Бостона в Род-Айленд, чтобы начать с чистого листа. Бренда ушла от него незадолго до того, как родила их второго сына, Маршалла. Сейчас она вернулась в Нью-Джерси и вышла замуж за парня по имени Пит. Родила от него дочь. Похоже, она счастлива. По крайней мере, настолько, насколько это возможно после всего, что она пережила по вине бывшего.
Я знаю, что Локен редко видится с сыновьями. Знаю, что он начал работать в местной школе на Род-Айленде и что у него есть подружка по имени Ямима.
А еще я знаю, что он растлевает юных девушек.
Вот что делают одержимые люди. Они копают, копают и копают. Пока не сотрут ногти в кровь.
Я все разнюхиваю. Нахожу в соцсети страницы нескольких девушек из его команды.
Они выкладывают о нем посты.
Публикуют его фотографии.
Создают посвященные ему закрытые группы.
Одна из них даже хвасталась подружкам, что они с Локеном так хотели друг друга, что она однажды дрочила ему посреди бела дня.
Иными словами: моя совесть чиста. Стив Локен не заслуживает права жить.
И вот тут кроется небольшой риск. Я никогда не убивала человека. Но последние три года трижды в неделю занимаюсь крав-мага, а еще беру с собой в лес папин «глок 22», где стреляю по выстроенным в ряд консервным банкам. В Массачусетсе действуют безумные законы о владении оружием, но папа работал в правоохранительных органах, пока не устроился в офис.