Лизка хмыкнула, надула губки, красиво стряхнула пепел с сигареты на бетонный пол курилки.
— Газета принадлежит Авдотьину.
— Это я знаю, — кивнул Геннадий, стараясь не потерять нить рассказа.
Всё время в голове свербил вопрос: «Где Машка?» Вчера истерику закатила, когда он только намекнул, что раз Самсонов козлом оказался, надо бы от его плода избавиться — выскоблить семя… Как Машка разоралась! Егоров в ответ тоже накричался до хрипоты а после затаился на кухне, думал, Машка завалится плакать — она какие сутки напролёт ревела, а эта дура в сумку вещи побросала и бегом на улицу. Звал, кричал — куда там, прыг в такси и была такова… Зря он вчера так напился, голова совсем как ватная. И Зло этот, принесла его нелёгкая с самого утра…
— Ты слушаешь меня? — обиженно спросила Лиза.
— Да, конечно.
— Сонный ты какой-то… Пил вчера?
— Каузина сказала?
— И так вижу.
— Была бы ты на моём месте…
— Не каркай! Вникай в информацию. Газета принадлежит Авдотьину, а он связан с группировкой Ондатра.
— Всё понял. Через газету выявить иудушку в нашем управлении не удастся.
— Да. Авдотьин приказал редактору толкнуть материал, чтобы ты поторопился Игошина бандитам сдать. На встречу с Кукурузовым пришёл урка Ондатра, сунул ему липовое удостоверение, рассказал, что пока требовалось… А осторожный Кукурузов ему поверил, потому что сам главный редактор велел поверить.
— Что из этого следует?
— Что и раньше следовало. Высмотрень известен только Ондатру. Ну, может, ещё кому из его приближённых. И всё…
— Если мы не сможем обезвредить глаза и уши Ондатра, я всю неделю буду сидеть сложа руки… А одна ты ничего не успеешь.
— Егоров, ты мне не доверяешь?
— Не обижайся. Именно тебе одной я и доверяю. Но ты одна… Вместе мы могли бы сделать больше.
— Что же делать?
— Не знаю. Но если мы не вычислим «крота» — моё дело проиграно.
— Не кисни прежде времени. Ладно, расходимся. Поговорим вечером.
Из курилки Одоева пошла к медэкспертам, Геннадий — звонить отцу.
— Алло, отец?
— Гена… Что у вас стряслось? Маша…
— Она у тебя? — Геннадий напрягся. Как вчера не догадался отцу позвонить? — Что молчишь?
— Мне с тобой поговорить надо.
— И мне с тобой… Как твой роман?
— Почему спросил?
— Саша твой, издатель, не показывался?
— Да в чём дело?
— Не телефонный разговор. Сейчас приеду. Машка у тебя?
— Пошла прогуляться.
— Тем лучше. Жди.
В коридоре Геннадий столкнулся с Урюпиным.
— Куда лыжи навострил? — улыбаясь, вопросил Коля.
Геннадий подозрительно глянул на него. Может, он ворам продался? Нет, Урюпин не дешёвка — совесть на зелень не поменяет.
— Дела.
— Ты в делах как в шелках! Где твоя помощница Каузина?
— Здесь, в управлении. Тебе она на что?
— Забыл? Я — её жених! — Урюпин засмеялся. — Прячешь её от меня? Ревнуешь?
Геннадий тоже усмехнулся:
— Личные отношения, в рабочее время…
— Иди, иди, куда шёл…
Пока ехал домой к отцу, снова передумал обо всём случившемся: о наезде криминала, о «проколе» отца, о дурости Машки, об Игошине и загадочном содержимом сумок, из-за чего, в сущности, и разгорелся весь сыр-бор.
Открыв дверь своим ключом, вошёл в квартиру. Отец сидел за компьютером, строчил текст, который никому на самом деле был не нужен: договор на книги — лишь скрытая взятка ему, Геннадию.
— Всё пишешь? — спросил мрачно, усаживаясь в кресло.
— Подожди минуту. Мысль закончу.
— Отец, что тебе наплела Машка? О чём она думает? Время идёт — ребёнок не болячка, он сам по себе не рассосётся, если не принять меры. Тут каждый час дорог.
Отец, морщась, отвлёкся от монитора, снял очки.
— Гена… Так нельзя.
Геннадий, кипевший внутри злостью на отца, нервно отшвырнул лежавшее на журнальном столике яблоко.
— Нельзя-a! А трахать б… с бандюками можно?!
— Что-о-о?
— Да ничего! Не корчи из себя святого! Ты спутался с ворами, а они тебя подставили! Договор на твои книжонки, подачки баксами — думаешь, всё это так им нужно? Хрен там! Они схватили меня за горло — им нужен их дружок, дело которого я веду… Если я не отпущу его — тебя ославят в газетах…
— Что-о-о?!
— Заладил одно и то же! Меня шантажируют, вот что! По твоей вине. А ты мне собираешься мораль читать! Потом — пожалуйста, а сейчас — уволь. С Машкой я решу сам. Она ещё молода, у неё жизнь впереди, ей самсоновский выродок как кость в горле будет — разве не ясно? Она ещё дура молодая. И мы вместе должны убедить её…
— Гена, я не понимаю… — Андрей Андреевич растерянно озирался, то на монитор, то на сына, то на свои сухие руки. — Что ты мне говорил о…
— Боже! — Геннадий вдруг опомнился. Выпустив пар, схватился за голову. — Прости… Я не хотел говорить.
— Что стряслось? Объясни толком!
— Договор на твои книги — ловушка для нас. Твой друг Ондатр…
Андрей Андреевич вздрогнул при упоминании клички авторитета. Теперь он так ярко представил случившееся на поляне — он совокуплялся с какой-то девкой, она вопила, что девственница, а вокруг суетились невесть откуда взявшиеся парни с видеокамерой и фотоаппаратами. Вспыхивали вспышки, а ему было смешно и сладко, и он испытал величайшее наслаждение… Фу! Господи!..
— Что ты говоришь?
— Тебе плохо? — Геннадий вскочил с кресла, взял отца за плечи. — Воды дать?
— Нет, всё в порядке. Так что, у них есть видеозапись с моим подвигом? Неужели это такой страшный проступок… Это была приятная молодая женщина… Что же тут страшного? Она — женщина, я — мужчина…
— Ты не всё знаешь — её убили. Ондатр говорит, что, если я не выпущу Игошина (их дружка), они настучат на тебя — ты изнасиловал её и убил. Уже есть «свидетели» — видели, как ты волок её в лесополосу. У медэкспертов есть образцы твоей спермы… они извлекли… Дело дрянь, отец. Всё очень серьёзно.
— Боже мой… Эту девочку убили… За что?!
— Чтобы припереть нас с тобой к стене. Видимо, этот Игошин спрятал крутой товар до того, как его арестовали, и воры теперь готовы на всё, чтобы забрать этот товар. Думаю — это порядочная партия наркотиков.
— И нельзя ничего сделать?
— Выпустить его нельзя — он полицейского убил при задержании… Я пытаюсь, комбинирую, но скрывать не стану — всё очень плохо…
— А эта девочка, кто она? Она, видимо, нищенствовала, что её уговорили, ещё девственницу…
— Да она шлюха! Проститутка…
— Но она кричала, что девственница… Я был очень пьян, не соображал, что делаю, но помню — она это кричала… Вот до чего напился — не побоялся своей совести, растлил невинную девушку… О боже… Какая же я сволочь! Твой отец сволочь, Гена…
— Прекрати.
Оба надолго замолчали, думая каждый о своём.
— Отец, наведайся к этому Саше на фирму. Мол, зашёл кое-что уточнить… Может, заметишь кого из его «сотрудников». Понимаешь, надо поймать нить. Найти их слабое место. Они, прежде чем нажать на нас, разработали план, но в любом плане есть недочёты, прорехи — их надо выявить. Вдруг кто из «сотрудников» Саши снимал тебя.
— Мы приехали туда вдвоём.
— Ондатр и Саша — одна команда, и люди Саши — это люди Ондатра. Мы прижмём эту суку… Я не знаю, что делать, но бездействие губительно, потому мы должны действовать, и очень активно… Поговори с ним о чём-нибудь, но не показывай, что знаешь, что я рассказал тебе… Посмотри номер его машины. Я ещё не придумал, под каким соусом… Вообще я ничего не соображаю… Но что-то надо делать!
Андрей Андреевич громко вздохнул. Ему стало жалко сына, и вдруг сильно-сильно сдавило сердце — жизнь всё-таки не справедливая. Как дурак бился в стену, уже поверил, что нашёл просвет, а оказалось — провалился в ещё более глубокую яму. И как жить после всего этого? Убили девчонку. Не важно, кто она — праведница или проститутка — она молоденькая девчушка, почти ребёнок… Убили из-за наркоты, из-за дурмана, который калечит детей, а подонкам приносит миллионные прибыли. Убили — а у неё, может, ещё бы всё наладилось. У неё же была цель в жизни, мечта, она верила в неё, мучилась, путалась с кем попало за кусок хлеба, вот с ним, с мерзким стариком. А её убили, закопали и сообщили в полицию — заберите. Какие страшные люди… Да люди ли, если способны на такое? И ради чего? Икра чтобы чёрная каждый день, чтобы в бассейн с шампанским мочиться, чтобы летать в Европу и Штаты, гадить в заграничные унитазы в заграничных гостиницах, обожравшись свежевыловленных омаров и свежесорванных плодов маракуйи…
Андрей Андреевич долго тёр грудь — сердце свербило, ныло, но не болело. Просто стало пусто внутри. Ай-ай-ай! Ведь он же на это купился, на позывы желудка. Преступил через свою совесть, через мораль, внутренние табу, полез в навозную жижу за лишним куском сливочного масла… Вот и жри теперь — навозная жижа тоже жирная. Жри, если не вырвет…
Андрею Андреевичу стало муторно. Он сорвался со стула и, держась за стены, ушёл в туалет.
Сын долбился в дверь:
— Отец, тебе плохо? Открой!
А его рвало. Его выворачивало наружу, со слезами, с болью.
Почему на старости лет он хлебнул такого? Неужели он совершил нечто такое, что Господь решил покарать его в финале жизненного пути?
Умывшись, с красными глазами, вышел к сыну в зал.
— Сынок, не надо ничего делать. Я всё натворил, я и отвечу. Пусть сажают. Ту девочку убили из-за меня… Один раз попытался вступить в сделку с совестью — и вот страшный результат. Я готов отвечать.
— Отец! Какую чушь ты несёшь! Хоть раз в жизни будь честен с собой! За что ты собрался отвечать? Ты не святой, чтобы на своём горбу подлецов в рай везти. К одному греху новый прибавить собрался — чтобы они здесь жировали и творили новое зло? Бороться надо! Слабым быть — вот грех самый главный!
Андрей Андреевич опустился на стул, закивал.
— Надо бороться.
Щелкнул замок. Из прихожей заглянула Машка, увидев отца, гневно поджала губы.
— Маша… — устало произнёс Геннадий. Спорить с дочерью сил уже не было.