— Почему не сообщили в милицию об убийстве?
— Боялся. Меня бы убили. Меня и сейчас убьют… за всё, что я сказал.
— Лучше умереть, чем жить козлом. Офис вашего «издательства» кто ликвидировал?
— Всё сделали люди Суева, пока я прятался в Петраковске.
— Хорошо. — Лиза выключила диктофон. — Теперь, гражданин Окунев, вас отведут в камеру на часик, а потом мы продолжим. Вы мне сдадите Ондатра полностью, во всех нюансах и деталях.
Окунев, расслабленно вздохнув, свесил голову и расплакался.
Геннадию позвонил Ребров:
— Шеф, друг раскололся.
— Чей друг? Говори яснее.
— Одоева сказала тебе передать: «Друг раскололся».
— Вы задержали Семёнова?
— Настоящая фамилия у него Окунев. Ну и фрукт… Но он всё рассказал.
— Молодцы! Просто молодцы. Я сейчас приеду.
Приехав в управление, Геннадий не успел расспросить Одоеву и Реброва об их успехе — Лиза неслась по лестнице вниз. Следом спешили Ребров и бледный Коля Урюпин.
— Гена, Каузина с собой покончила! — выпалила на бегу Лиза.
— Как? — не понял Геннадий.
— Вены вскрыла в ванной. Поехали. Только что позвонили из райотдела полиции.
Геннадий посмотрел на страшное, с трясущимися губами, лицо Урюпина.
— Коля…
— А-а, — отмахнулся Урюпин, отворачиваясь.
Помчались на двух уазиках. Геннадий ехал с Одоевой и Ребровым.
— Как её обнаружили?
— Вода тёплая перелилась через край, соседей затопило…
Геннадий напряжённо замер. Такого он не ожидал. Дура! Вот дура набитая! И себя погубила, и его — Ондатр, узнав о самоубийстве, всё поймёт и обнародует кадры с участием отца. А это крах. Что бы там ни рассказал Окунев, ни он, ни отец такого сильнейшего удара не выдержат. Его уволят из полиции с волчьим билетом, а отца уже точно никогда не будут печатать. Позорище на весь город.
Уазики затормозили рядом с подъездом. Здесь уже стоял микроавтобус скорой помощи. Раньше всех в подъезд нетерпеливо побежал Урюпин — оно и понятно, Колька её сильно любил, эту воровскую шлюху в полицейских погонах. Входя в квартиру, видя ссутулившегося Урюпина, Геннадий только сейчас проникся к погибшей Каузиной жестокой ненавистью. Дрянь! Беспринципная и слабая. Такого парня заставила страдать… Самый легкий выход — сбежать из жизни. А ты поборись, выстрадай и победи — тогда тебе уважение и любовь. Каких-то бандюков испугалась… Он всё равно повяжет Ондатра и его сявок, по-любому они не уйдут. Дура, дура набитая… Не имеет права человек сам себя лишать жизни — люди такого не прощают, а Бог — тем более. Страдай, но живи, борись, мучайся — и будешь наверху!
Геннадию было искренне жаль Урюпина. Ни он, ни Лизка Коляну о Каузиной правды не раскроют, но счастливое неведение долго не продлится: не в характере Ондатра щадить противников — обязательно всё распишет Урюпину в деталях и ярких красках.
Стоя в дверях ванной комнаты и тупо глядя на мёртвую Ленку в полной кровавой воды ванне, Урюпин шевелил губами, как лунатик или помешанный. Геннадий разобрал его недоуменный вопрос: «Почему?»
Потеснив прибывших, фотограф щелкнул вспышкой. Урюпин очнулся, схватился за лицо — ушёл.
Геннадий стоял в углу, бездумно глазел на суету экспертов, на медиков, извлекающих труп из ванны.
Подошла Одоева:
— Что предпримем?
Геннадий не отозвался.
— Не молчи. Действовать надо — о смерти Каузиной весть разнесётся быстро, — сказала Одоева и была права. Сто процентов права!
— А что делать? — вздохнул Геннадий. После недавнего деятельного оживления теперь в нём не осталось ни капли энергии борьбы. Увидев покончившую с собой Каузину, он враз сдался — с самого начала было ясно, что не получится победить в схватке с Ондатром.
— Предлагаю просить у прокурора санкцию на арест Гордея — Окунев его назвал убийцей Нуретовой.
— Дальше что? Гордей Ондатра не сдаст, а вот Ондатр за арест Гордея ушат говна выльет. Чувствую, попал я прочно…
— Давай возьмём всех скопом.
— Прокурор не разрешит. На Ондатра и его людей у нас компромата нет.
— Что же делать?
— Я думаю, уже ничего.
— Не ожидала такого от Ленки.
— Никто не ожидал от неё такого.
— Может, она его любила? — Лизка достала из нагрудного кармана блузки пачку сигарет, неторопливо закурила.
Геннадию от сигаретного дыма стало муторно.
— Фу… Кого она любила?
— Кольку. Оттого и чик себе по венам. Он же всё равно узнает теперь.
— Всё равно… узнает.
— Пойдём отсюда, Гена. Не паникуй раньше срока. Время у нас ещё есть.
— Сколько? — Геннадий горько усмехнулся. — Час, два? Я не хоккеист. Это они, даже проигрывая ноль — пять, бьются до последнего.
— И правильно делают. А ты слюнтяй.
— Давай обзывайся.
В плохом настроении поехали обратно в управление. Геннадий, совершенно морально опустошенный, невзирая на протесты Одоевой, от вечернего допроса Игошина отказался и уехал домой. Поужинав через силу, он залёг на диван и смотрел в потолок. Мыслей не было. Обеспокоенная жена пыталась расспрашивать — Геннадий отвернулся к стене. Жена обиделась.
— Ты совесть-то поимей! — прокричала, глядя Геннадию в спину. — Свои проблемы с работы домой не тащи! У нас и так проблем некуда девать!
Геннадий вдруг резко обернулся. Подумалось, что Ондатр, узнав о самоубийстве Каузиной, может начать действовать совсем уж безбашенно. Спросил хрипло:
— Наташка где?
— В магазин её отправила, за хлебом.
— Давно?
— Да… Наверное, со своими придурками лясы точит.
Геннадий соскочил с дивана.
— Ты чего? — Жена не понимала его поведения.
Геннадий махнул на неё рукой, выбежал на балкон, торопливым взглядом обшарил пространство двора. Сердце сжало испугом. Рядом с подъездом стоял «мерседес», тот самый, на котором Геннадия вывозили на «беседу» с Ондатром. У открытой задней дверцы авто стоял тот самый урка, что первым сообщил страшную весть о «проколе» отца с Зией, он мило беседовал с млевшей от такого внимания Наташкой. Она прижимала к груди купленную булку хлеба, совершенно очарованная крутым меном из «мерседеса». Уркаган, заметив Геннадия на балконе, продолжал говорить Наташке любезности. Судя по радостному, самодовольному виду злодея, люди Ондатра ещё не были в курсе о гибели Каузиной. И всё равно Ондатр давил на Геннадия со всех сторон, ломая его волю, ускоряя освобождение Игошина.
— Наташка! — закричал Геннадий дочери. — Домой!
Дочь подняла голову, посмотрела на отца как на пустое место, опять заулыбалась приветливо уркагану.
— Наташа!
Никакой реакции.
В это время из второго подъезда дома появился изрядно выпивший Бонивур. Он сразу же громко возмутился:
— Наташка! Оглохла?! Отец домой зовёт!
Разозлённая Наташка, кивнув на прощание урке, скрылась в подъезде. Уркаган, не убирая с лица масленой улыбки, посмотрел на Геннадия, помахал ему рукой: мол, помни, следак, ты везде под колпаком, везде у тебя оголённые тылы, куда очень легко нанести жестокий удар.
— Эй, ты! — дерзко выкрикнул уркагану Бонивур. Видимо, сейчас он пребывал в образе Полковника и никого не боялся, а сам пытался навести страх. — Ты что к детям пристаешь? А? Ты!
Уркаган, сразу сняв с лица улыбку, сузил глаза, смерил Бонивура презрительным взглядом, потом сплюнул в его сторону сквозь зубы и сел в машину, захлопнув дверцу. «Мерседес» медленно покатил прочь со двора.
«Гады такие!» — подумал Геннадий, возвращаясь с балкона в комнату. Нет, он не выберется из трясины, она засасывает его глубже и глубже. Он снова рухнул на диван, отвернувшись к стене. Делать какие-то внушения Наташке не хотелось, было противно.
Лизка, связавшись с прокурором, опираясь на показания Окунева, испросила санкцию на задержание Гордея, заверив, что суд выдаст разрешение на арест за полминуты. Она намекала на желательность задержания самого Ондатра и обыска на бандитской вилле, но этот номер не прошёл. Но Лизка не отчаивалась. Она направила представление в оперативный отдел, чтобы Гордея быстро выследили и тихонько задержали, а сама собиралась вновь приняться за сопливого Окунева — требовалось выспросить о тёмных делишках банды Ондатра, и Окунев мог слышать о гибели Костика — сутенёра Нуретовой, но бравые оперативники сообщили, что имеют информацию о лежбище Гордея, и Лиза поехала на задержание вместе со спецгруппой.
— Лизок, ты зачем с нами? — приставали оперативники. — Сидела бы себе в кабинете, комбинировала… Гордей на подъём тяжелый, за ним гоняться по дворам не надо.
— Надоели кабинеты, действия хочу.
— Так бросай следачить, иди к нам — в опера.
— Предложение заманчивое. Подумаю на досуге.
Две «оперативные таратайки» (уазики с брезентовой крышей двухтысячного года выпуска) приехали в пригород — вокруг была грязь, коровьи лепёшки, заросли бурьяна и серые дощатые заборы. Дома — старые, маленькие, обшитые крашеной доской, с расписными ставнями.
— Подсолнухов не хватает, — сказала Лизка, выходя из уазика.
— Подсолнухи имеются — в огороде.
Двое оперативников, в спортивных костюмах, кроссовках, шлемах и легких бронежилетах, с короткими автоматами в руках, резко перескочили через забор и, прячась в зарослях высокой травы, двинулись к окнам. Собака не лаяла.
— Странно, — удивился командир группы и громко забарабанил в калитку кулаком. — Эй, хозяева! Открывай!
Тут же сорвалась заливистым лаем дворовая шавка — она мячом соскочила по ступенькам крыльца и забилась в истерике у калитки, брызгая слюной, — маленькая, коротконогая и широкогрудая собачонка.
— Хозяева! — орал командир.
— Чего? — Из открытой двери дома выглянула пожилая женщина.
К ней кинулся один из оперативников, таившийся под окном в траве.
— Господи! — перепугалась женщина.
Опер её оттолкнул и нырнул внутрь дома.
— Ребята, вперёд! — подал команду старший оперуполномоченный, и ещё трое парней в бронежилетах и трико, с пистолетами «ПМ», скакнули через забор.