Поговорить с отцом не удалось. Когда Геннадий, сделав пересадку, уже сел в автобус, чтобы ехать к нему, во внутреннем кармане зашебуршился сотовый, играя звонком и шекоча вибровызовом.
«Отец!» — сразу понял Геннадий.
Сейчас он его обрадует. А то совсем скис старик, собрался умирать раньше отпущенного Богом срока! Так не пойдёт! Ещё поживёт, и поживёт хорошо. Всё равно найдёт какое-нибудь издательство, которое начнёт его публиковать, он же не человек с улицы, он профессионал в своём деле.
— Да, отец, — отозвался Геннадий.
— Па… это я. — Машка рыдала.
Сердце Геннадия защемило плохим предчувствием.
— Маша, что стряслось?
— Дед… У него удар, па… «Скорая» увезла.
— В какую больницу?! — вскричал Геннадий на весь автобус, вскакивая с сиденья.
— В Савеловскую.
— Я — туда!
— Я тоже туда! Мама уже там!
Геннадий, вдруг переполнившись горем (только бы он не умер! Нельзя умирать, они же победили!), стёр пальцами слезы с глаз. Оглядел салон автобуса, словно не понимая, где находится. Только бы отец перенёс этот удар! Это важно не только Геннадию, это важно Ирине, важно девчонкам. Они все очень любят своего старика, и они не готовы навсегда отпустить его из своей жизни!
«Господи, если он умрёт сейчас, это будет верхом несправедливости!» — взмолилась вся сущность Геннадия.
Бессильно опустившись обратно на сиденье, уткнувшись лбом в пыльное, нагретое солнцем стекло окна, ехал, не думая ни о чём. Потом, очнувшись, вышел на какой-то остановке и стал ловить такси.
«Господи, мне уже ничего не нужно! Ничего! Я устал! Я не могу выдерживать эти бесконечные удары со всех сторон! Не могу, поверь. Делай, что хочешь, только пусть он живёт! Пусть!» Мысли Геннадия текли шуршащим ручьём по каменистым кручам.
— Куда едем?
— Что? — очнулся Геннадий.
— Ехать куда, друг?
— Савеловская больница.
— Понял. Что-то серьезное? На тебе лица нет.
— Отец…
— Не переживай. Всё будет в норме, поверь мне. — Пожилой таксист обернулся к Геннадию, улыбнулся, подмигнул ободряюще.
— Спасибо.
Геннадий со вздохом отвернулся к боковому стеклу задней дверцы. Он просто жаждал, чтобы случилось так, как пожелал этот посторонний человек…
Утренняя проработка в управлении, обещанная Геннадию Ассаровым, получилась не такой, какой представлял её Егоров. Обычно, если следователи срывали намеченные Ассаровым сроки сдачи дел, он не только, постепенно заводя себя, переходил на повышенные тона, но даже мог поорать. Сегодня же, после вчерашней катастрофы, Геннадий был бесчувственен к какому-либо давлению. Пусть бы даже его уволили, он не испытал бы никаких эмоций, хотя работа была его сутью, частью его души.
Ребров, встреченный Геннадием в вестибюле, посоветовал не злить Ассарова и, даже не заходя в родной кабинет, двигать к нему на «совещание».
— Он как на иголках! Идёт и то подскакивает! Ох, Геннадий Андреевич…
— Лиза уже в управлении?
— Уже у Ассарова… Её со вчерашнего вашего рандеву с Ондатром и Малофеем рвут на части наши коршуны…
Геннадий махнул рукой — тут уж ничего не поделаешь, когда от твоей пули погибает человек, кем бы он ни был по роду занятий, на какой ступени социальной лестницы не состоял, придётся упорно доказывать, что лишил жизни даже самого отъявленного подонка из-за критически сложившихся обстоятельств, при которых закон разрешает отнять чужую жизнь, чтобы сохранить свою. Достанется теперь Одоевой, но Геннадий был уверен, что Лиза отобьёт все атаки чересчур прытких проверяющих и продолжит успешную работу следователем.
Поднявшись по широким мраморным ступеням лестницы на второй этаж, где группировались кабинеты начальства управления, Геннадий прошёл к шпонированной двери с табличкой «Заместитель начальника областного управления внутренних дел Ассаров Игорь Георгиевич», постучал.
— Заходи, Геннадий! — прокричал из кабинета Ассаров. Значит, кроме Геннадия, больше никого не ждали.
Егоров вошел. За длинный столом сидели Одоева (по её бодрому виду было ясно, что основные наскоки она уже отбила), Урюпин, командиры оперативников Кулаков и Шматов. Ассаров восседал во главе этого сборища, физиономия полковника выражала лёгкую растерянность. Он, указывая на свободный стул у длинного стола, сказал без раздражения:
— Присаживайся, Геннадий. Дело Игошина готово к передаче в суд?
— Сегодня закончу оформление.
— Ситуация изменилась. Все материалы дела сдашь мне, я сам назначу человека, который оперативно всё оформит и передаст в суд. Ты срочно нажимай на дело Нуретовой!
Усевшись за стол рядом с Урюпиным, Геннадий чуть двинул плечом в знак согласия, хотя как нажимать на дело Нуретовой, если теперь, после устранения компроматов на отца, оно полностью расследовано, только в суд его не передашь, его закрывать надо. Окунев указал убийцу Зин — это Гордей, но Гордей мёртв. Окунев указал заказчика убийства, человека, давшего непосредственный приказ, — Ондатра, но Ондатр тоже мёртв. А Окуневу, самому себя оговорившему, что вменишь? Только соучастие и сокрытие. Помог Гордею прикопать труп Зин, не донёс в органы о случившемся, так это другая песня, отдельная…
Ассаров, скрестив руки в замок на столе, покручивая большими пальцами, смотрел внимательно на это кручение.
— Обстановка в городе сложилась критическая… Сразу три криминальных авторитета лишились жизни… Баланс сил между группировками нарушился. Пантелей начал подминать город под себя. Вчерашние события на мясном заводе тому пример. Для чего я вас всех здесь собрал? Коллеги из ФСБ поделились информацией — в город к нам едут трое смотрящих… Пантелею город на откуп забрать не позволят. Его могут обвинить, что гибель авторитетов — его рук дело.
— Наше это рук дело! — подал голос Кулаков.
— Пантелею ещё потребуется доказать своим, что он не прибегал к нашим услугам.
— Мы услуг криминалу не оказываем.
— Кто не оказывает, кто оказывает… Вопрос в другом. Будет важное совещание среди воров, и его последствия могут оказаться непредсказуемыми. Нам надо быть готовыми ко всему, даже к серии кровавых преступлений.
— Мы всегда готовы, Игорь Георгиевич, — отозвался Шматов.
— Не уверен, — не согласился с ним Ассаров. — Призываю всех к согласованной работе, внимательной работе и, самое главное, к продуктивной работе. Кулаков, надо бы выделить хоть пару человек для наблюдения за прибывающими «гостями».
— У меня людей нет! Вон, берите у Шматова!
— Шматов!
— Товарищ полковник, «гостей» фээсбэшники будут вести.
— Это понятно. Но мы тоже должны обладать информацией, что да как у них. Информаторов потрясите — все решения, которые будут приняты на совещании воров, должны лежать на столе у начальника управления. Лихих девяностых никто уже не допустит, ни под каким соусом! Ясно объясняю ситуацию?
— Ясно-то ясно, — вздохнул Кулаков. — Но людей нет. По другим делам зашиваемся. У меня следователи в очереди стоят на выполнение оперативных поручений! Куда это годится?
— Товарищ полковник, разрешите идти. Я же вам больше не нужен, — попросил Геннадий.
— Иди, собери все материалы по делу Игошина — и сразу их ко мне, — постучал пальцем по столу Ассаров. — Хватит пяти минут?
— Десять минут.
— Хорошо. Жду тебя с материалами дела.
Геннадий поднялся, поймал выразительный взгляд Одоевой, но не ответил ей ничем (не мигнул, не кивнул), вышел из кабинета. Затворив за собой дверь, задумался. Вот и не расследовал он дело Игошина, не довел до логического конца. Всё торопливость начальства. А смысл в этой торопливости — чтобы бюрократическая отчетность была в порядке? Как объясняла Геннадию Одоева, Малофей, сдавая ему Ондатра и компроматы на отца, рассчитывал именно на такой оборот: Геннадий — спокойный и добрый, дело, не доведённое до конца, — в суде. А криминал — с сумкой Игошина, точнее, с её содержимым.
Так что же было в сумке? Что?
Вроде давно всё окончилось, но расслабленность не проникла в душу Геннадия. Отец от нервного потрясения, когда всё закончилось, не выдержал груза морального давления тех дней, испытал сильнейший удар — он оказался в больнице под капельницей.
Геннадий, пренебрегая службой (всё равно важных, знаковых дел у него пока не было), периодически дежурил в больнице. Через несколько суток состояние отца стабилизировалось, и врачи сказали, что он поправится… У Геннадия отлегло от сердца — слава богу, и здесь пронесло! Отлежится старик, очухается, поднимется на ноги и будет жить ещё долгодолго и счастливо! Всем будет от этого хорошо, всей их семье!
Как-то, столкнувшись в коридоре управления с опером Кулаковым, Геннадий узнал ещё одну новость. Приятная она? Неприятная? Как посмотреть! Может, она не была такой плохой, может, просто отпала ещё одна проблема — проблема мщения, которая грызла его разум, не отпуская, мешая думать о другом…
— Успел совершить с Маркухиным, что планировал? — спросил Кулаков, не здороваясь.
— О чём ты?
— С Тетерей разобраться успел? Ты помнишь, у меня его данные брал, потом в адресное бюро бегал? Я у девок спрашивал — адрес его мамаши ты брал.
— Боря, ты почему такой любопытный? — притворно возмутился Геннадий, не понимая, к чему этот разговор.
— Работа у меня такая, всё вызнавать оперативно.
— А-а…
— Так что? Пообщался с Маркухиным?
— Нет. Как-то не случилось, хотя старался.
— Моих парней бы попросил, они бы тебе его быстро выцепили.
— Хотелось лично, с глазу на глаз.
— Теперь, увы, никаких с глазу на глаз. Свалил твой Тетеря.
— Как свалил?! — поразился Геннадий.
— Так. Выписался с адреса мамаши — и у-у, в дальнюю даль! Видимо, ты его так напугал своим пристальным интересом, что он упросил Пантелея выслать его в какой-нибудь их бандитский «филиал» в другом регионе.
Значит, Тетеря сбежал от ответственности. Геннадий испытал укол сожаления — так хотелось избить подонка, и не один раз, а ловить его постоянно и бить, чтобы жил и трясся и проклинал себя за свою спесь, с которой он тогда унизил Геннадия.