В Магадане рисков было меньше всего – спокойная тюрьма, без камерных бурь и ураганов. Войдя в камеру, я сразу объявил, что опущенный. Мне указали на место в углу под вешалкой. Оказывается, от них несколько дней ушёл петух по кличке Валюха, и он спал как раз на этом месте.
– Здесь не дует, тепло, – пояснил старожил камеры. – Можно и там расположиться, под окном, но там сквозняк, окно открываем из-за курильщиков. Ты куришь?
– Нет, – замотал я головой.
– Это хорошо! – одобрил сокамерник. – Запрещать нельзя, а дымом дышать не хочется. Значит так, слушай внимательно: миску, ложку, кружку хранишь здесь, на полу, – он указал пальцем в угол, – если в руках есть будет неудобно, можешь ставить миску на крышку унитаза. Наша Валюха, ела таким образом. К столу не лезь, даже не прикасайся, иначе будешь жестоко наказан. В твои обязанности входит два раза в день, подмести в камере, помыть полы, следить за чистотой унитаза. Проверяй постоянно, проморгаешь черкаши, получишь в бубен. Следи, чтобы у параши всегда была нарезанная газета. Пайку получаешь последним, за чужую еду не хватайся, говоришь только тогда, когда тебя спрашивают. Если что-то сам захочешь спросить, предварительно тихо скажи «можно вопрос?». Всё понял?
– Угу, – кивнул я.
– Меня Толиком зовут. Тебя как?
– Меня Борис.
– Отлично, будешь у нас в камере Барбарой. Как насчёт «ротердам» и «попенгаген»? Практикуешь?
– Не понял, – заморгал я.
– Ты когда петухом-то стал? – ухмыльнулся инструктор-старожил.
– Недавно, – смущённо ответил я, – месяц назад, но меня по беспределу…
– Это не важно, я спрашиваю, в рот берёшь, в очко даёшь?
– Нет-нет, я этим не занимаюсь, – испуганно ответил я. – Это просто недоразумение. Мы качались с товарищем, он держал мне ноги, пока я качал пресс, менты ворвались в инструменталку и подумали, что мы занимаемся сексом, вот и раздули, – я для этапа придумал легенду.
– А товарищ твой тоже в гарем попал? – удивился старожил.
– Ну да…
– По-моему, ты заливаешь, фраерок, – рассмеялся Анатолий. – Так просто в гарем не попадают. Или стесняешься признаться?
Я молчал. Я просто не знал, что ответить, чтобы не навредить себе. Здесь, если бьют, то и лёгкие можешь свои выплюнуть. Но бьют обычно тех, кто суётся за общий стол и скрывает от сокамерников, что он петушок-золотой гребешок. Я признался честно, ну а то, как я стал петухом, это уже моё личное дело. Главное – за общий стол не полез и под блатного или мужика не косил.
На следующий день заключённый по кличке Рваный перед прогулкой потребовал, чтобы я остался в камере вместе с ним и ещё одним парнем. По правилам от прогулки можно отказаться либо всем составом заключённых, либо в прогулочный дворик могут отправиться не менее трёх человек, то же самое и остаться в камере могут не менее трёх человек. Администрация рассуждала так: случись что, допустим, один заключённый убил другого, должен быть свидетель, ну и своего рода профилактика мужеложства. Мы остались втроём. Как только дубак захлопнул дверь, Рваный приказал парнишке забраться на верхнюю шконку и не высовывать оттуда носа. Парень мгновенно выполнил указание и, отвернувшись к стенке, замер на втором ярусе кровати.
Я сидел, как обычно в углу. Рваный подошёл ко мне и, встав надо мной, вынув из ширинки член.
– Приласкай малёхо, возьми в рот, – предложил он. – Второй год сижу без бабы.
– Но я не беру в рот, – испуганно сказал я.
– Возьми тогда рукой, – посоветовал Рваный. – Подрочи немного.
– Я не могу, меня вырвет, – сказал я.
– Только давай без этих понтов, не строй из себя целку, – раздражённо произнёс Рваный.
– Я же объяснил, что в гарем попал по беспределу, я не…
Удар был настолько сильным, что я на время потерял сознание. Очнувшись, я почувствовал, как Рваный елозит своим членом меня по губам.
– Ну, раскрой рот, прошу тебя, не доводи меня до греха, раскрой…
И тут я почувствовал, как по моему лицу заметались горячие струйки. Рваный застонал и со всей силы ударил меня сверху по голове.
– Скотина, долбанная, попросили же тебя, открой рот, ты чего ломаешься, блядина!
Я открыл глаза, рядом стоял помощник Рваного и мастурбировал. Этот не стал ничего требовать, просто кончил на меня сверху.
– Умывайся, пидор, – приказал Рваный. – Весь кайф обломал. Ну и пидорасы наглые пошли. Куда ты полез, тварь? – заорал он, увидев, что я подошёл к раковине и потянулся к крану. – Вон твой умывальник, – он кивнул на унитаз, теперь будешь там умываться, раз по-человечески не понимаешь. Я к нему с добром, а он, сука, давай кайф ломать.
На следующий день всё повторилось. Все ушли на прогулку, мы остались в камере втроём. Рваный приказал мне сесть на пол в угол.
– Барбара, а ведь ты вчера не вырвала, хотя мы обкончали тебе всё хлебало! Ну, так что, сегодня в ротик возьмёшь? – он стал напротив меня. – Я приготовил тебе сюрприз. – Он вынул из кармана заточку из обувного супинатора и приблизил её к моим глазам. – Выбирай: пику в глаз, или в жопу раз. Говори, сука, не тяни. Первое или втрое?
– Второе, – сказал я.
– Вот умница моя, – он вынул член. – Ну, давай подрочи немного, ну, что ты стесняешься, лапуля. Ну!
Я решил не испытывать терпение этого психопата. Нужно было либо «выламываться» из хаты, то есть просить дубака переселить в другую хату, либо уж смириться со своим положением. Из рассказов своих собратьев по несчастью я знал, что перевод в другую камеру не всегда к лучшему, мог и усугубить ситуацию, а потому не стал рисковать. Наверное. Гамлет про меня говорил:
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
Я прикоснулся рукой к пылающей дубине Рваного.
– Ай, молодца, – застонал заключённый, – ну, давай дрочи его, дрочи. – Он схватил меня обеими руками за голову и, приблизив член к моему рту, простонал: – ну, не обламывай, Бориска, возьми его в рот, ну… возьми…
Только я охватил губами его головку, как в рот мне ударила мощная струя. Рваный закричал, и попытался проникнуть глубоко в моё горло. Я упёрся руками в его бёдра и меня чуть не вырвало. Он качнулся ещё несколько раз, и, отойдя от меня, упал на нижнюю шконку.
– Красавец, Борюсик, ох, красавец. Давно я такого кайфа не испытывал. Молодца! А чего ж ты вчера-то ломался. По беспределу говоришь, в гарем тебя загнали. Ой привираешь ты, шалунишка! Завтра в попку попробуем. Не бойся, у меня вазелин для такого случая есть, всё будет нечтяк. Тебе понравится.
Рваный поднялся с кровати, снял с вешалки мешок и вынул из него пачку печенья, и горсть конфет.
– Это тебе, – протянул мне, – всё по чесноку. Бери, это твоё.
Таков был мой первый в жизни заработок за оказанную интим-услугу. В Магаданской тюрьме я ждал этапа в Хабаровск две недели, и всё это время ни я, ни Рваный, ни его помощник на прогулку ни разу так и не сходили. Любвеобильный заключённый умудрялся за час провести со мной экскурсию и по «ротердаму» и по «попенгагену». Успокаивало одно: не было грубого секса, избиений, и на том спасибо.
Как-то, ещё сидя под следствием, я слышал рассказ бывалого зэка о том, как одному молодому парнишке за какую-то провинность один секс-гигант с разгону порвал заднепроходное отверстие. Говорят, парень в муках скончался в тюремной больнице, лепилы (тюремные врачи) написали, что умер он от сердечной недостаточности.
В Хабаровске я, наверное, тоже мог бы умереть, если бы не один старый зэк. Ко мне назойливо приставал молодой и беспредельно наглый заключённый.
– Ты, чего, блядь, не понял? Ну-ка заголяйся, петушиная морда, – он махал перед моим лицом членом, сравнимым, пожалуй, с бутылкой шампанского. Этот точно не стал бы со мной церемониться и попытался бы вогнать своё бревно в меня с разбегу. Остановил несостоявшегося насильника старик заключённый.
– Эй, пацан, поди сюда.
Пацан, сунув в штаны своё приспособление, подошёл к авторитету.
– Да?
– Негоже насильничать, – сказал старый, весь синий от татуировок зэк, – петух ведь в тюрьме, как баба на воле, тут всё должно делаться только по обоюдному согласию. Так что просьба к тебе есть: не беспредельничай. Петухи ведь разные бывают. Один попал в петушатник из-за того, что у него очко чесалось, другой – случайно какой-то косяк впорол, а третий – по беспределу. Тут нужен отдельный подход. Ты понял, малец?
– Понял, – закивало моё домогательство, и больше ко мне не подходило.
Со старым зэком-правозащитником мы встретимся ещё раз в иркутской тюрьме. Где произойдёт ещё один потрясающий случай – прямо до слёз.
Сейчас уже трудно вспомнить, сколько я пробыл на хабаровской пересылке, но однажды ночью мне объявили собираться с вещами. А что тут собираться? Все вещи всегда при мне. Встал, натянул сапоги, поднял с пола вещмешок и вперёд. Из Магадана в Хабаровск мы летели на самолёте. А из Хабаровска до Иркутска ехали в знаменитом вагоне Столыпина. Продуктов нам выдали на четыре дня, а добирались почти семь суток. Хорошо, хоть конвой давал воду, хотя и экономил. Но не самоё воду, а количество оправок. Если зэк много выпьет воды, он же зачастит в туалет. А это значит, води весь день арестантов поссать. Оправка – дело нудное. Выводить из камеры нужно по одному, один солдат внутренних войск ведёт туалет, второй стоит у твоего решётчатого купе, чтобы потом тебя принять обратно, а второго повести на оправку. Меня и одного старого педераста везли в вагоне в отдельной крошечной камере, называемой стаканом, мы с трудом там умещались вдвоём, а спали по очереди.
К шестым суткам силы у меня были на исходе. Конвойный вывел меня из камеры и повёл по коридору, только я вошёл в туалет, он развернул меня и приказал сесть на унитаз.
– Командир, да я по маленькому, – я сначала не понял его требования.
– Поссышь сидя, – сказал он и, расстегнув ширинку, вынул своего дружка. – Пока сосни.