— Эх, Пирогов, — наконец произнес он, — лучше тебе этого не знать. Свою большевистскую жизнь я, считай, сам по дурости загубил, а тебе ещё жить да жить. Ты ж молодой ещё.
— Да и ты, вроде, не старый, — возразил Игнат. — Ну, сколько тебе? Тридцать пять? Сорок?
— Сорок два, — комендант отвернулся. — Я ж за эти годы ничего светлого не видел, кроме революции, я ж за её идеалы готов был жилы рвать и кровь проливать. Нужно было убивать — убивал, а если б сказали: умри — умер бы… Да что теперь говорить! Всё зря оказалось, всё не так, а значит, жить мне теперь незачем, Пирогов. Ты пойми!
Богоробов тоскливо замолчал и уставился в дощатый облупленный пол. Игнат озадаченно соображал, как относится к откровениям явившегося ему мертвого коменданта. Выходит, кроме власти и баб, был в жизни Богоробова высокий и суровый смысл, которому он и служил, как мог. В этом Игнат Богоробова понимал. Хотя сам не был уверен, что, потеряв смысл жизни, с такой же отчаянной решительностью приставил бы дуло к виску. Вот так, живешь, трудишься бок о бок с человеком, а понимать его начинаешь, только когда тот помрет…
— Ты чего молчишь? — буркнул, наконец, комендант. Где-то за забором забрехала собака, слышно было, как со двора на неё прикрикнул часовой. Время было самое глухое, около полуночи.
— Думаю я, — пожал плечами Игнат. — Ты прости меня, товарищ Богоробов, но с покойниками мне разговаривать раньше не приходилось, вот и теряюсь.
— А ты думаешь, я — покойник? — нехорошо ухмыльнулся начальник. — Ошибаешься, Пирогов. Я дважды помер, и оба раза твоими стараниями воскрес, аки птица Феникс. Неужто ещё не дошло до тебя? Ну, не веришь, так пощупай, похож я на мертвеца или нет.
Игнат нерешительно прикоснулся к предплечью Богоробова. Сквозь грубую ткань гимнастерки чувствовалось тепло живого тела, бугрились мышцы. Как это, ведь он сам дважды волок в подвал остывающий труп? Игнат снова пожал плечами.
— Не веришь? Тогда слушай.
Комендант вздохнул, потянулся, хрустнув суставами, и уронил руки на колени, ссутулившись.
Из его рассказа выходило следующее. Уже некоторое время Богоробов положил глаз на тощую и бледную машбарышню. Поднадоели ему пышные и жаркие формы булочницы, вот и потянуло на худобу, разнообразия захотелось. Но Зина оказалась твердым орешком — как ни обхаживал её комендант, машбарышня избегала его с буржуйской увертливостью. Особо распускать руки и действовать напролом днем мешало присутствие Игната, частые приезды Кривцова и хождение туда-сюда красноармейцев из охраны — Богоробову не хотелось, чтобы слухи о его намерениях дошли до ревнивой Натальи. Вот он и сообразил, что самое удобное для соблазнения машбарышни время — раннее утро. Как ни странно, Зина особо не удивилась и не возражала, когда накануне начальник велел ей прийти на службу пораньше якобы для печатания каких-то важных бумаг.
Когда Богоробов пришел, она уже сидела за своим «Ундервудом» и проверяла на свет копировальную бумагу. Потоптавшись за её спиной, комендант сбегал в кабинет, где в укромном уголке шкафа лежали припасенный для таких целей шелковый платочек и флакон духов. Увидев презенты и поняв намерения коменданта, Зина очень правдоподобно застеснялась и сама предложила ему получше укрыться от чужих глаз. А единственным местом для этого мог служить подвал, а в подвале — помещение, где стоял распылитель, остальные два занимали арестованный контрреволюционный элемент и воняющая мазутом «динама». Утративший от радости бдительность, начальник немедленно согласился.
— А как же вы смогли мимо Хритоненко пройти? — удивился Игнат.
— Так со двора в подвал ещё один вход есть, — пояснил Богоробов. — Который всегда заперт. Но ключ-то у меня имелся. Так что никто нас не видел.
Точно, были со двора ступени к подвальной двери, Игнат и забыл о ней. Когда распылитель привезли, втаскивали через неё. Этот вход использовали прежним хозяева барака, видимо, дрова и уголь через него носили.
Спустившись вниз и увидев распылитель, Зина принялась расспрашивать Богоробова о его назначении. Жаждущий любовных утех, тот отвечал скороговоркой, одной рукой обнимая девушку за талию. Зиночка пожимала плечиками и изображала полное непонимание. Тогда для наглядности комендант решил показать, как именно глупые буржуи встают на черный кружок. И показал!
Только когда комендант увидел, как тоненький пальчик с быстротой молнии лег на красную пипочку, он спохватился, перед кем перья распускал. Зина ведь была одной из них, тех, кого тоже надо было! К тому же, кого-то из родственников у неё совсем недавно в расход пустили. Кого и где, комендант вспомнить уже не успел, дернулся было, но вокруг потемнело, зашуршало, и разом исчезли и Зина, и подвал. Мелькнули серебряные искры, и сменились теплым солнечным светом.
Игнат слушал озадаченно. Подобного легкомыслия от Богоробова он никак не ожидал. Чтобы из-за какой-то тощей поганки… Он уже не сомневался что Зина не просто так уговорила Богоробова спуститься в подвал и прикинулась там непонимающей. Всё ради того, чтобы заставить коменданта встать в распылитель. Вот она буржуйская сущность. Подлая коварная тварь!
— В общем, подвал исчез. И Зинка исчезла. И знаешь, кого я увидел вместо неё? — после паузы медленно произнес Богоробов.
— Кого? — рассеянно переспросил Игнат, отвлекшийся на размышления о гнусной ловушке, организованной товарищу Богоробову контрреволюционной машбарышней.
— Да Пухольского же! Того самого, черт его раздери! Я вдруг вместо подвала оказался на какой-то поляне с цветочками. Вроде парка, между деревьев люди гуляют, ребятишки бегают.
Людей Богоробов разглядел позже, потому что прямо перед собой увидел сидящего на травке бывшего студента Сигизмунда Яновича Пухольского. Одет тот был странно — в перламутрово-серый костюм с круглой синей картинкой на груди. Увидев Богоробова, появившегося прямо перед ним, Пухольский переменился в лице и вроде как даже поперхнулся. Комендант тоже растерялся, но скорее оттого, что не мог понять, где он оказался, вместо того, чтобы разлететься на мелкие частицы и стать пустым местом. Осмотревшись, он тихо, почти шепотом спросил Пухольского:
— Слышь, товарищ, это ад или рай?
Бывший студент прокашлялся и неопределенно пожал плечами.
— Тут чистилище?! — дошло до коменданта.
— Можно сказать и так, — вздохнул Пухольский и помахал кому-то. Двое, спешивших к нему парней в таких же перламутровых одеждах остановились.
— Срочно переключите принимающую станцию на десятку! — подумав, крикнул им Пухольский, и те исчезли за деревьями.
— Так. А ты, стало быть, святой Петр? — Богоробов сообразил, что терять ему уже нечего, и осмелел.
— Что-то вроде, — ничуть не смутился Пухольский. — Но вообще-то, я не понимаю, как ты тут оказался. По нашим данным ты должен дожить до семидесяти четырех лет и скончаться в собственной постели от пневмонии в одна тысяча девятьсот пятидесятом году. Что произошло?
Пухольский озадаченно почесал в затылке и встал. Богоробов молчал, разинув рот.
— В каком… году?! — наконец выдавил он, с усилием сводя челюсти.
— В одна тысяча девятьсот пятидесятом, — повторил Пухольский и снова спросил: — Ну, так что там у вас случилось, почему тебя в распыл отправили?
Коменданту пришлось рассказать всё: и про свои кобелиные виды на машбарышню, и про Зинину коварную подлость. Пухольский слушал, не перебивая, а когда Богоробов замолчал, достал из кармана синюю коробочку, моментально развернувшуюся у него в руках в довольно большую планшетку, типа штабной. Что он делал с этой планшеткой, Богоробов не видел, да и не смотрел особо, потому что внимание его привлекла парочка, продефилировавшая неподалеку. Девушка была ему незнакома, а вот молодой статный брюнет…
В памяти всплыла ночь, когда они только наладили распылитель, и отправляли в него привезенных, не дожидаясь утра. А фамилия брюнета была… нет, не вспомнить. Но левый эсер — точно!
А это означало… Что это означало, Богоробов сформулировать не мог. Вернее, мог, но уж больно страшно звучали слова «контрреволюционный заговор».
— Эй, студент! — негромко окликнул комендант Пухольского. Тот отмахнулся, продолжая тыкать пальцем в планшетку и что-то рассматривать на ней. — Раз уж я тебе всё, как на духу, то может, и ты мне объяснишь, что происходит? Откуда ты знаешь, когда я умру, зачем ты нам свою аппаратину вместо верных трехлинеек подсунул, зачем бывшим студентом прикидывался?
— Надо было тебя сразу обратно отправить, — задумчиво пробормотал Пухольский и поморщился. — Только ты ведь сдуру снова в распылитель полезешь. Или к начальству с докладом побежишь. Так ведь?
Богоробов подумал и кивнул.
— Вот видишь. А это значит, что сектор пять-восемнадцать прикрыть придется. И возиться потом с корректировкой, утечку информации ликвидировать. А нам нужно, чтобы до пятнадцатого мая следующего года все на твоем пункте оставалось, как есть. Нужно ещё две с половиной тысячи человек переправить.
— Так я и думал, — с удовлетворением произнес комендант. — Шпион ты! Контра недобитая! Смастерил машинку, и рад-радехонек, что чекистов обманул и буржуев от революционного возмездия уберег.
— Не одних буржуев, — пожал плечами Пухольский. — Вон ребята с третьей станции сейчас принимают людей, расстрелянных деникинцами.
— Но тогда зачем?
— Не зачем, а почему, — отрезал Пухольский. — Думаешь, светлое будущее, за которое вы так рьяно боролись, становилось светлее оттого, что сотни тысяч, миллионы людей в муках погибали? Вы истребляли друг друга во имя каких-то идеалов, а нам расхлёбывать пришлось. Каждое убийство, каждая казнь, каждая загубленная жизнь — черное пятно на ментальном поле планеты. Увечили, его, как могли. Хотя, что ты знаешь о ментальном поле… Короче, загнали вы нас в тупик.
— Кого это — вас? — злобно поинтересовался Богоробов, оглядываясь.
— Потомков! — одновременно с ним разозлился Пухольский. — Тех, кто после вас пришёл в мир, больной прошлой ненавистью и страданиями! Сколько всего ещё было и после вашего красного террора…