ьбе с преступностью… А когда этих гадов взяли живыми-тепленькими, пошла раскрутка. Оказалось, что у некоторых крупных чинов был в этих “Черных штольнях” свой немалый интерес… Ты говоришь “всех разведал”. В том-то и беда, что не всех. Остались те, кто кинул гранату, когда я мирно и беззаботно катил по Приморскому шоссе из аэропорта. А главное – те, кто поручил кинуть… Хорошо, что почти все осколки мимо, только машину подырявило, да вот… – Ховрин привычно скребнул шрам на впалой щеке.
– Ты великое дело совершил, Ховрин, – увесисто сказал Сильвер. – Тех двух мальчишек, конечно, не вернуть, но скольких ты избавил от такой же судьбы…
– Самое трудное было в том, что ребята все молчали, – вздохнул Ховрин. – Те гады сделали их заложниками. Заложниками друг друга, заложниками страха… Заложники – это вообще нынешняя примета жизни. Выдумка дьявола: делать так, чтобы невиноватый страдал за чужие грехи… И когда тех сволочей брали в бункере, они ведь тоже: двух пацанят заперли с собой и орут: “Взорвемся вместе с сопляками, если не уйдете!” Хорошо, что десантники сработали как надо…
– Ховрин, – сказал Оська, – это ведь не только в наши дни. Выдумка про заложников… Те, кого спас Даниэль, тоже были заложники. Ты же сам писал…
– Это верно. Дьявол и тогда не дремал.
Помолчали. Сильвер встал, перебрался к столу, начал возиться с чайником. Оська оглянулся на него и шепотом спросил Ховрина:
– После этого дела тебе и дали… то, что лежит в ящике?
– После него…
– А ты носишь его с собой?
– Иногда.
Сильвер в тот раз немало порассказал о капитане Астахове (а не Остапове). О разных приключениях брига “Мальчик”. О том, как бриг ускользал от всех погонь, выходил невредимым из самых страшных бурь и помогал спастись людям, которых преследовали враги и злая судьба.
– Я, конечно, понимаю, что многое здесь от легенд. Так сказать, устное морское творчество. Но было, наверно, что-то и по правде, без того и сказки не сложились бы…
Оська оглядывался на Даниэля. Тот, конечно, знал, где быль, а где легенды. Но говорить не собирался. Пусть Ховрин решает сам, когда станет сочинять повесть о второй, о таинственной жизни Даниэля Дегара.
…А в каменной келье у камина стояли кроссовки Норика. Где он? Что с ним?
Договорились, что Ховрин и Оська еще не раз придут к Сильверу. Поговорить, послушать новые истории. Ховрин обещал показать Сильверу написанное. И сказал, что писать будет лишь о Даниэле и Астахове, а о морской коллекции Сильвера не обмолвится ни строчкой. Пока тот сам не захочет.
– А с чего бы мне этого хотеть? – проворчал Сильвер. – Чтобы сюда народ ломился с утра до вечера? Да чтобы тетушки из Морского музея канючили: “Подарите нам кого-нибудь из них…” – Он кивнул на деревянных девиц, Ланселота и стрелка.
Ховрин спросил: можно ли подняться в церковь?
Поднялись.
Пасмурный свет входил через окна-щели в бревенчатых стенах. Деревянное кружево иконостаса выступало из полумрака и как бы повисало в воздухе, словно сотканное из желтого свечения. Среди узоров темнели слабо различимые иконы.
Сильвер зажег несколько свечей.
Образ Николая Угодника был в отдельной раме – тоже из деревянных кружев. Свеча звездочкой отражалась в потускневшей позолоте оклада. Белобородый старик смотрел неулыбчиво, но без строгости. Просто устало. И будто жалел Оську, Ховрина и Сильвера. И говорил: “Не горюйте”…
Оська погладил под свитером шарик. Молиться Оську никогда не учили, и он просто подумал: “Пусть все будет хорошо, ладно?”
Потом Оська и Сильвер вышли на площадку, а Ховрин задержался в церкви еще на минуту. Наверно, с мыслями о маме…
Над бухтой и хребтами лежала сизая мгла, но кое-где она раздвинулась, и видны были пухлые белые облака. И ветер был мягкий.
– Да, теплом запахло… – Сильвер погладил неприкрытую лысину. – Глядишь и доживу еще до одной весны…
Конечно, он дожил. Все дожили. В начале апреля зацвел миндаль. В мае началось настоящее лето.
Ховрин напечатал в “Посейдоне” свое “Солнце в дыму”, а затем пошла и вторая часть – “Бриг “Мальчик”.
Оська тоже кое-что написал для газеты. Заметку про выставку детских рисунков в Морском музее и рассказик “Его зовут Энрике” – про аргентинского мальчишку, который подружился с моряками “Соловьевска”, часто прибегал к ним на судно и однажды помог раздобыть лекарства, когда заболел радист Гоша Вертовский. Про этот случай рассказывал зимой отец.
На “Соловьевске”, кстати, остались теперь только шестеро: капитан Чалка, второй штурман (которого назначили старпомом), радист, боцман и два матроса. Жилось им там голодно, приходилось подрабатывать на загородной ферме, но близились торги, и отец сообщал, что “теперь уже скоро…”
В конце марта Оська начал торговать газетой. Не только ради заработка. Просто ему это нравилось. Мама сперва не хотела его пускать, пугалась. Ей казалось, что мальчишки-газетчики – это отвратительные хулиганы и беспризорники. Но Оська сказал:
– Это смотря какую газету продавать! Для “Посейдона” нужна ин-тел-ли-генция.
Мама засмеялась и махнула рукой. У нее теперь были новые заботы, медицинские.
Анка в конце зимы влюбилась. В портового радиста Шуру Гайчика. Расцвела, пополнела и реже грозила Оське “я скажу маме”. А если грозила, Оська обещал:
– Вот наколдую, не будет у тебя счастья в личной жизни!.. Ну ладно, ладно, не буду колдовать. А то у тебя сразу нос набухает.
Даже в школу Оська ходил в бейсболке с надписью “Посейдон Ньюс”. Чтобы завистники не стащили кепку в раздевалке, Оська брал ее на уроки с собой, прятал в рюкзаке.
– Газетчик, – иногда хмыкал Тюрин среди своих дружков. – С буквы “г” начинается…
Оська плевал на это.
А потом пришел тот день, когда охранник в коричневом камуфляже, стремительный бег по лестнице, незнакомые ребята, подземелье и…
– Норик…
– Оська…
V. Ватер-штаг
1
– Я тебя сразу узнал, хоть ты и не в юнмаринке, – сказал Норик. И уши его знакомо порозовели.
Оська и Норик сидели на верху полуразрушенной башни, между зубцами. Под башней был заросший скальный уступ. За уступом – небольшой откос, под которым тянулась тропинка. По ней на рынок и от рынка спешили разноцветные тетеньки. Но они были “в другом пространстве”. А в этом – только двое: Норик и Оська.
Компания Мамлючи поняла: встретились два друга, которым надо побыть вместе. Их проводили на верх башни и оставили одних.
– Я тебя тоже узнал, неловко сказал Оська, – хотя ты нынче не совсем желтенький, а с черным кругом…
Вот ведь ерунда какая! Казалось бы, столько всего надо сказать при встрече, столько спросить, а язык мелет всякие пустяки…
Они поболтали ногами, стукая пятками о желтые камни. Норик объяснил:
– Я просил, чтобы тетя Зоя сшила новую рубашку совсем желтую, как старая. Но она желтых флагов в магазине не нашла, только такие…
– Это сигнал “Индиа”, буква “И”– сказал Оська.
– Да?! – старательно обрадовался Норик. – Тогда хорошо! Потому что моя фамилия тоже на букву “И” – Илькин. Подходит… А штаны прошлогодние остались, от старой юнмаринки. Те, что старик зашил. Сильвер… Вот… – Норик пальцем провел по боковому шву.
– А ты… больше не заходил к Сильверу?
– Нет… – Норик искоса глянул на Оську и опять постукал о камень пятками. – Я же неделю назад сюда вернулся. А тогда… Ты, наверно, думаешь: почему не пришел? Да?
– Думаю, – вздохнул Оська и стал смотреть на свои сандалии.
– Я не мог… Я в тот вечер, когда мы разошлись, шел домой и попался этим… всяким “малосольным”. Мелкие такие гады, но много, штук семь… Прижали к забору и давай трясти: “Деньги есть?” У меня была мелочь, помнишь, от автобуса осталась… И не жалко даже, но почему вдруг я им обязан отдавать?! Ну и начал отмахиваться…
Оська понял, что густо краснеет. Вспомнил, как поспешно сдался компании Мамлючи. Хорошо, что под загаром краснота почти неразличима…
– …А они все навалились и давай карманы выворачивать, рубашку изодрали в клочья, надавали мне по всем местам, руку чуть не сломали. Я уж думал, совсем забьют, а тут эти ребята. Мамлюча и мальчишки! Как налетели на тех! Особенно Бориска. Ну, это который с бантиком…
“Вот так “артист”!” – подумал Оська
– …Налетели, и от тех только пух и перья!.. А потом меня домой проводили… Я сперва думал, что все нормально кончилось, а утром проснулся и встать не могу. Голова кружится… ну и всякое такое. У меня это бывает. Четыре дня лежал, а на пятый – телеграмма из Среднекамска: маму освободили. Меня сразу на самолет – и туда…
Оська обнял себя за плечи. Сказал, глядя перед собой:
– Ты не думай, что я забыл про главное. Я все время хотел спросить, но боялся… Значит, с мамой все в порядке? Исполнилось желание?.. Норик…
А он тоже смотрел перед собой. Пальцы втиснулись в камень.
– Сперва было в порядке. Освободили… Ну, не совсем, а до суда, с подпиской о невыезде. Но адвокаты говорили, что суда не будет, потому что… ну, подстроено же все, это каждому было понятно! Генералы хотели, чтобы больше никто не протестовал, вот и склеили дело. А оно стало рассыпаться… И мы совсем успокоились, а недавно маму вызвали… и опять в изолятор…
Норик чуть вздрогнул, и Оська понял: сейчас заплачет. И придвинулся, вжался своим плечом в плечо Норика. А что он еще мог?
– …За мной отец приехал, чтобы увезти к себе в Краснохолмск. А я не хотел… Я сразу – к маминым друзьям, а они со мной в аэропорт. Как раз одна их знакомая летела сюда, мне оформили билет. Еле деньги наскребли… Понимаешь, здесь лучше! По километрам дальше от мамы, а на самом деле ближе, чем если бы я в Краснохолмске был. Дядя Игорь и тетя Зоя почти каждый день звонят маминому адвокату, он говорит, что все будет хорошо. Он с другими адвокатами добивается, чтобы маму и ее подруг судил суд присяжных. А присяжные-то их точно оправдают, потому что в Среднекамске митинги в их защиту… Ведь никто же не хочет, чтобы солдат опять в мясорубку! В Саида-Харе кончилось, а в Йосской области началось опять…