И это вовсе не единичный казус. Из протокола допроса 1938 года работника Кавказской железной дороги Павла Решетникова: «Вопрос: Вы признали себя виновным в распространении анекдота контрреволюционного содержания… Следствию хорошо известен ряд фактов вашей антисоветской деятельности. Требую дать исчерпывающие показания… Ответ: Я подтверждаю, что, кроме ранее сказанного анекдота, я больше ничего подобного не говорил и антисоветской деятельностью не занимался». Расстрелян.
Другое такое же типовое дело, уже послевоенное. Алешин Петр Кириллович, 1904-го (по другим документам, 1909-го) года рождения, чуваш, беспартийный, но бывший член ВКП(б), директор средней школы в селе Ново-Летники Зиминского района Иркутской области. 27 декабря 1945 года осужден Иркутским облсудом за то, что в присутствии учителей рассказал такой анекдот: «У Сталина была жена, которую звали Советская власть, и дочь, которую звали Пятилетка. Однажды ночью дочь обмаралась, и Сталин стал будить жену: «Вставай, Советская власть, Пятилетка… усралась». Получил семь лет лагерей. В 1969 году реабилитирован.
А вот еще. 14 февраля 1948 года Военный трибунал Кишиневской железной дороги (был и такой!) приговорил Поповича Сергея Ивановича, 1916 года рождения, и Гельфмана Пиня Моисеевича, 1910 года рождения, к 10 годам ИТЛ «с последующим поражением в правах на 3 года». Попович получил «десяточку» за то, что в июне-июле 1947 года рассказал Гельфману шесть антисоветских анекдотов, а тот, в свою очередь, вместо того чтобы тут же мчаться в МГБ с доносом, сам в августе 1947 года пересказал три из этих анекдотов коллегам-железнодорожникам. Анекдоты, кстати, примечательны. Цитирую по материалам дела: «Одна старушка увидела впервые в жизни верблюда и заплакала. Когда ее спросили, чего она плачет, она ответила — посмотрите, до чего довела советская власть лошадь…», «на Ялтинской конференции был дан обед русскими. После обеда иностранцы: англичане и американцы поблагодарили за чай. На вопрос, почему только за чай, иностранцы ответили: потому что все остальные продукты наши…», «одновременно умерли два инженера — один русский, другой американский. Сделали вскрытие трупов и в голове американского инженера нашли планы, а в желудке свиную тушенку, а у русского наоборот — в голове свиную тушенку, а в желудке планы», «один иностранный журналист был в Англии и Америке и видел, что там женщины довольны тем, что у них наряды хорошие, а в Советском Союзе он увидел женщину, которая радовалась тем, что она получила в магазине 1 кг тюльки без очереди и у нее забыли вырезать талоны из карточки», «глава Советского правительства и Молотов, пролетая на самолете над Москвой, увидели у магазинов очередь за мукой и за сахаром. Тов. Молотов сказал тов. Сталину, что если бы он сбросил с самолета мешок муки и мешок сахару людям, то они его расцелуют от радости. Тогда пилот им сказал: если бы я вас выбросил вниз из самолета, то народ меня поцеловал бы в разные места», «один человек умер, и его провели в одну комнату, красиво и чисто убранную, а потом его привели в другую, темную комнату и стали жарить в котле. Он спросил, почему его раньше провели в такую красивую комнату, а потом перевели в грязную, где его жарят. Ему ответили, что та комната только агитпункт». Как не поленился дотошно зафиксировать следователь, смысл этого анекдота, что «там где хорошо и приятно, где все показное — это агитпункт, а действительность в этой темной комнате…». И ведь счет таких посадок за анекдоты шел на тысячи…
Глава 3. Двадцать семь тысяч резидентов Ежова
23 января 1935 года Николай Ежов направил Сталину памятную записку, в которой представил вождю «ряд своих соображений о недостатках работы ЧК». (Документ впервые опубликован исследователем «Мемориала» Никитой Петровым.)
Ее предыстория такова. После убийства 1 декабря 1934 года руководителя ленинградской парторганизации Сергея Кирова именно Ежову Сталин поручил наблюдать за расследованием этого дела, де-факто назначив своим личным представителем в НКВД. Именно тогда, по словам тогдашнего наркома внутренних дел Генриха Ягоды, «начинается систематическое и настойчивое вползание в дела НКВД Ежова»: тот, пользуясь своими неформальными и необъятными полномочиями, «влезал сам во все дела» через голову наркома, не согласовывая с ним абсолютно ничего. «Вмешиваясь во все детали расследования, — пишет в своем исследовании Никита Петров, — Ежов придал ему именно то направление, которое хотел Сталин». Попытавшийся было чинить препятствия Ягода нарвался на грозный рык вождя: «Смотрите, морду набьем…».
Записка от 23 января 1935 года стала своего рода отчетом посланца Сталина об итогах «внедрения» в «Ленинградскую ЧК» (как Ежов называл Ленинградское управление НКВД). Документ интересен прежде всего тем, что изнутри, глазами сталинского представителя, рисует портрет типового чекиста того времени. А еще именно из этого письма можно получить уникальные сведения, как в НКВД тогда была поставлена работа с осведомителями.
С этого и начнем. По словам Ежова, на тот момент существовало три круга агентурных сетей: агентура общего осведомления («осведомители»), агентура специального осведомления («спецосведомители») и «основная агентура» («агенты»). «Сеть осведомителей очень велика, — докладывал Ежов. — Она по каждой области в отдельности насчитывает десятки тысяч человек. Никакого централизованного регулирования размерами осведомительной сети нет». На тот момент по всей стране НКВД имел 270 777 осведомителей «общего осведомления». В это число не входили осведомители «по неорганизованному населению, так называемое дворовое осведомление; затем специальная сеть осведомителей по армии и транспорту». Поскольку централизованного учета осведомителей этой категории также не велось, оценить их количество оказалось затруднительно. По сведениям Ежова, примерное количество осведомителей можно было оценить в 500 тысяч человек. Причем речь шла только о тех осведомителях «общего назначения», которые работали на подразделения Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД. Но, помимо ГУГБ, своими агентурными сетями располагали: милиция, подразделения пограничной и внутренней охраны, Главное управление лагерей. Но до их подсчета у Ежова руки не дошли, да и не входило это в его задачи. Ежова больше заботит, что «в этом деле господствует самотек»: почему в Саратовском крае 1200 осведомителей, а в Северном крае их аж 11 942?!
Осведомители, как сообщает Ежов, «никакого заработка от Наркомвнудела не имеют, работают бесплатно», и задачи их предельно просты: «осведомление обо всем, что он заметит ненормального». Проще говоря, стучать всегда, везде, на всех и обо всем.
Сотрудники НКВД непосредственно с этими стукачами не работали: «Из числа наиболее активных осведомителей выделяются так называемые резиденты. Резиденту подчиняют в среднем 10 чел. осведомителей. Резиденты тоже работают бесплатно, совмещая работу в ЧК со своей основной работой <…> Всего по учтенным данным по Союзу имеется 27 650 чел. резидентов», в число осведомителей общего и «дворового» осведомления не входивших.
Следующий агентурный круг заметно качественнее, поскольку «в задачу специального осведомителя входит освещение только специальных вопросов». И работают они уже на конкретные отделы ГУГБ: одни специализируются на «освещении» духовенства изнутри, работая внутри церковной среды, другие — в «среде писателей, художников, инженеров и т. п.». Потому осведомитель должен быть «более квалифицированным человеком, ориентирующимся в специальных вопросах». Эта категория также, по словам Ежова, за редчайшим исключением, работает бесплатно. И уже без промежуточных прокладок в виде «резидентов».
Сколько таких «спецосведомителей» у НКВД, Ежов, как ни старался, дознаться так и не смог, поскольку, опять-таки, «в деле установления количества спецосведомителей господствует такой же самотек», никакого централизованного учета не ведется. Единственное, что сумел установить Ежов, что стукачей этой категории тоже очень много: в одном лишь Ленинграде их было не менее 2000 человек.
И наконец, высший уровень стукачества — «сеть основной агентуры ЧК»: «Это так называемые агенты. Эта сеть агентуры оплачивается. Помимо оплаты за работу они получают и специальные суммы, необходимые по ходу разработок (организация пьянки и т. п.). Сеть этой активной агентуры, работающей по определенным заданиям значительно меньшая, однако и она по отдельным областям насчитывает иногда сотни людей».
Помимо отсутствия «учета и контроля», сталинского ревизора возмутил еще и порядок вербовки. В общей сети сотрудники НКВД вообще свою агентуру не знают, а через «резидентов» невозможно, мол, эффективно руководить работой стукачей, давая ей «повседневное направление».
В сети «специального осведомления» — свои проблемы: вся вербовка там передоверена практикантам, которые в этом ничего не понимают. В кругу третьем, самом элитном, «господствует сплошной самотек», вербовка вообще «передоверена второстепенным людям», да еще и процветает сплошное липачество. Например, порой устанавливают контрольные цифры вербовки, спуская план по вербовке каждому работнику. В одном случае начальник обязал своих подчиненных вербовать ежедневно не менее 10 агентов. Так ведь иные умудрялись и этот план перевыполнять, «давая в день по 15 и 20 агентов»!
Осторожно сетуя на отсутствие в НКВД «специального следственного аппарата», Ежов столь же деликатно проходится по чекистской практике розыска и следствия. Последствием этого стало «то, что следователь часто дает много „дутых“ дел <…> Таких „дутых“ дел в чекистской практике очень много».
Да и вообще следователи в НКВД никудышные. В оценке профессиональных, моральных и политических качеств основной массы чекистских кадров Ежов особо не стесняется: следствие вести не умеют в принципе,