ереправу через Неман в районе Столбцы, где был мост. Разведка, высланная на мотоциклах, наши безлошадные летчики[43], доложила, что мост цел, но что противник в этом районе уже был.
Достигнув исходного положения до переправы через мост и лично ознакомившись с обстановкой, отдал приказание: на предельно большой скорости проезжать по одной машине на дистанции 200 метров друг от друга, а сосредоточиваться в семи километрах (от переправы) — в глубине леса восточнее моста.
Как только прошли первые пять машин, по дороге и по мосту был открыт артиллерийско-минометный огонь. Разрывы ложились в стороне дороги — то влево, то вправо, по дороге попадали редко. И мы проскочили, из всей колонны была подбита лишь одна машина — автостартер.
Вышли мы за старую границу и углубились в дремучий, прекрасный сосновый лес. Гул артиллерийской стрельбы стих, решил сделать большой привал. Хорошо замаскировавшись, покушали, и, выставив охранение и организовав наблюдение за воздухом, я разрешил всем отдыхать. Люди были очень утомлены, так как с начала войны все спали очень мало. Особенно я беспокоился за шоферов.
Поспали часа два, и среди жаркого ясного дня вдруг зашли черные грозовые тучи, началась гроза с проливным дождем. Решил использовать нелетную погоду и среди дня двинул колонну на Минск. Так мы достигли аэродрома Мачулище, что в 14 километрах южнее Минска. Колонну к вечеру я укрыл в лесу, а сам поехал на аэродром. Моим глазам представилась неприглядная картина…
На этом аэродроме строили ВПП с бетонным покрытием, и там работали три тысячи заключенных. Ни одного живого человека я не обнаружил — видимо, после воздушного налета все (выжившие) ушли. Валялись сотни уже разлагающихся трупов. В ангаре стояли, видимо, неисправные самолеты И-16. Склад ГСМ был цел. Склад боеприпасов взорван — то ли преднамеренно, то ли от бомбежки. Остальные склады были целы, и я приказал пополнить запасы продовольствия, обмундирования и белья».
«Поехал в Минск и по дороге встретил там знакомого заместителя командира танковой бригады, который вел разведку насчет ГСМ. Я его со всей колонной БТ привел на аэродром и официально, под расписку, сдал ему склад ГСМ.
После этого уехал в Минск вместе с заместителем начальника особого отдела дивизии Ляшенко. Он за несколько дней до этого отправил семью в Минск и просил меня подвезти его до квартиры в городе. Въехали мы в Минск. Город имел значительные разрушения. Выехали на Советскую улицу: многие дома были разрушены, электропроводка нарушена, провода упали где на дорогу, где — на разбитые дома. Дом правительства БССР был цел, студенческий городок недалеко от него — тоже.
Из населения, милиции и военных в городе не было видно никого, кроме заключенных, вероятно, из Мачулища: они парами тащили на перекладинах окорока, ящики с вином и уходили на восточную окраину города. Их было много.
И вот заехали мы на квартиру Ляшенко. Дом был поврежден разрывами авиабомб. Мы зашли на третий этаж по поврежденной лестничной клетке и вошли в квартиру: дверь была вырвана, окна — тоже, потолок и пол пробиты, на стенах кровь. И на одной из них прилепился подбородок — детский. Он опознал подбородок своей дочки. Ему стало плохо, и я приказал командиру отделения вынести его в машину — нас сопровождало легко-пулеметное отделение, три человека. После этого я проехал в штаб ВВС Белорусского особого военного округа.
Там тоже не оказалось ни души. В здании обнаружил всего одну пробоину авиабомбы, которая прошла через все перекрытия и взорвалась в подвальном помещении. На полу валялись личные дела командиров, причем очень много! Мы нашли наши дела и сожгли их, а заодно также и много разной переписки. Оттуда я уехал разведать автостраду Минск — Орша — Москва. Проехав через Красное Урочище[44] километров 10, встретил нашу небольшую танковую группу. Танкисты сказали мне, что немецкие части уже пересекли автостраду в районе западнее Жодино. После тщательной разведки установил, что автострада Минск — Москва действительно уже перерезана.
Я развернулся в обратную сторону и поехал в Мачулище. Доложил обстановку комиссару дивизии Соколову[45] и врио командира дивизии подполковнику Гордиенко. Затем доложил свое решение: двигаться на Могилев через Березино. Надо сказать, что все эти дороги как в Западной, так и в Восточной Белоруссии я знал отлично. Со мной согласились, и ночью я повел колонну по маршруту: Мачулище — южная окраина Минска — шоссе Минск — Бобруйск, и далее до населенного пункта Обчак, что в 18 километрах от Минска, повернул на шоссе Березино — Могилев.
Березино мы достигли ночью, к рассвету. Двигались без огней, довольно медленно. Переправляться на восточный берег реки Березина в светлое время я не решился: на западном берегу был хороший лес, а на восточном — голое место. А ехать днем до Могилева, безусловно, было бы не только рискованно, но и глупо. Расположив колонну в лесу, я пошел на восточный берег и там, недалеко от моста, обнаружил наших военных, среди них одного генерала, сообщившего мне, что он является начальником обороны на данном участке и что ему приказано взорвать мост. В свою очередь, я сообщил ему свои цели и задачи и, исходя из обстановки, просил до наступления темноты мост не взрывать — с тем, чтобы с наступлением темноты повести колонну на Могилев. Он согласился с моим решением и обещал до вечера моста не взрывать.
Оставив на месте т. Гордиенко и Соколова, вместе с Воробьевым[46] я уехал на его легковой машине в Могилев. Всю дорогу мне пришлось стоять на подножке, наблюдая за „воздухом“. Через каждые две-три минуты над шоссе на бреющем полете проходили пары немецких самолетов и сбрасывали бомбы, чтобы разрушить линии связи. Каждый раз, заметив на горизонте две точки, мы выскакивали из машины, отбегали за дорогу и падали в углубление, местами даже быстро откапывали такое углубление и ложились. После пролета пары самолетов вскакивали и продолжали движение. Тренировка получилась богатая!
Не доезжая километров двадцати, мы заметили, что немецкие самолеты разворачиваются влево, уходя в западном направлении через реку Березина. И тут же заметили наши истребители МиГ-3, которые прикрывали район Могилева. Так мы доехали до города. Заметив парикмахерскую, остановились, решили привести себя в порядок. Сняли комбинезоны, помылись, подстриглись, побрились. Вышли из парикмахерской, и я решил зайти к коменданту гарнизона Могилева, предварительно узнав в парикмахерской дорогу и адрес. Машину пока оставил у парикмахерской. Пройдя метров 300, встретил майора, спросил его, как найти коменданта. Он спросил меня, кто я такой и зачем мне это мне нужно. Предъявил ему удостоверение личности и, в свою очередь, предложил ему показать документы. Он оказался помощником коменданта города и сообщил, что штаб ВВС находится на аэродроме.
Отправился на аэродром и, прибыв туда, явился к генералу Таюрскому и полковнику Худякову[47]. Таюрский был очень мрачен, Худяков расспросил меня о состоянии авиабаз и о дивизии. После моего доклада он позвонил командующему войсками на Главный командный пункт, после чего приказал ехать с ним туда.
Главный командный пункт находился в лесу, восточнее Могилева километрах в пятнадцати. Там были построены хорошо оборудованные землянки, в которых располагалось оперативное и разведывательное управления штаба Западного фронта, узел связи. Под соснами были поставлены столики со скамейками. Оставив меня на одной из них, Худяков ушел к начальству. Через некоторое время ко мне подошли два полковника из оперативного управления Генштаба и объявили мне, чтобы я подробно доложил всю нашу „эпопею“, от первого момента до настоящего времени.
Я открыл свою карту и подробно доложил обстановку от самого начала боевых действий, а также по всему нашему маршруту. В некоторых местах они меня останавливали, просили пояснить подробнее. Этот допрос-информация длился два часа. Потом они ушли, через какое-то время вернулись и сообщили, что моим докладом остался доволен Климент Ефремович Ворошилов[48] и через них передает мне благодарность. Одновременно они передали, чтобы по получении приказания от Худякова я приступил к выполнению поставленных им задач.
Мы вошли в подчинение ВВС Западного фронта[49]. Прибыли в район базирования Гановка — станция Коммунарка — Кричев, к нам был назначен новый комдив — дважды Герой Советского Союза Кравченко…»
На этом записки деда обрываются. Но из документов ЦАМО ясно видно: именно по выходе 14-го РАБ к своим 11-я смешанная авиадивизия, получившая новые самолеты, смогла возобновить боевую работу.
К исходу 23 июня 1941 года почти весь уцелевший летный состав 11-й САД был отправлен в тыл: часть летчиков перелетела на запасные аэродромы на своих самолетах. Отправили и «безлошадных» — в Минск и Москву — получать новую матчасть: кого по воздуху, кого поездами и на автомобилях. Затем по приказу штаба ВВС Западного фронта начался отвод и собственно 14-го РАБ и остатков наземных подразделений 11-й авиадивизии. Но еще до выхода из Лиды колонны 14-го РАБ и остатков 11-й авиадивизии, к вечеру 23 июня, невзирая на бомбежки аэродрома и города, дед организовал эвакуацию в тыл из военного городка женщин и детей, выделив полуторки и автобусы. Затем вместе с подчиненными занялся уничтожения имущества, которое невозможно было вывезти: горюче-смазочных материалов, боеприпасов, вооружения, вещевого имущества, стационарных мастерских. Вывели из строя и оставленные самолеты. Что не смогли вывезти или уничтожить, как рассказывал дед, чтобы не оставлять немцам, постарались раздать населению. Позаботились и об уничтожении всей секретной документации. И в ночь на 24 июня выдвинулись сами.