Год спустя, выступив в апреле 1946 года на военно-научной конференции по изучению Берлинской операции, бывший начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал-полковник Малинин вновь заявив, что в центре Берлина в ночь на 28 апреля 1945 года «был выброшен парашютный десант из отрядов морской пехоты и подразделений СС общей численностью до двух батальонов. Этому десанту, усиленному остатками разбитых частей, была поставлена задача на оборону Рейхстага и имперской канцелярии».
Впрочем, бойцы в черной форме кригсмарине в Рейхстаге (или возле него) действительно были, но кто именно, сколько, откуда и как они попали туда? Согласно немецким источникам, 25 апреля 1945 года военно-морское командование издало приказ о создании морского стрелкового батальона в Штральзунде. Командиром батальона назначили капитан-лейтенанта резерва Франца Кульманна, а сам батальон спешно сформировали из трех рот моряков и роты 17–19-летних кадетов. Батальон перебросили в аэропорт Тутов, что возле Грейфсвальд-Деммина, днем 26 апреля его личному составу выдали оружие, а в два часа ночи — уже 27 апреля — пять Ю-352 с моряками на борту взяли курс на берлинский аэропорт Гатов. На их борту было 180 кадетов и шесть офицеров: выходит, каждый борт нес от 37 до 40 «десантников», при нормальной грузоподъемности машин данного типа в 18–20 человек. Через 50 минут самолеты достигли Берлина, но при попытке приземлиться в Гатове они попали под мощный огонь советской зенитной артиллерии. Два самолета все же сумели приземлиться и, выгрузив около 80 моряков (в том числе, четырех офицеров), улетели. Третий самолет вернулся, не сумев совершить посадку, четвертый подбили советские зенитчики и он разбился, пятый пропал. Следующую попытку предприняли в ночь с 27-го на 28 апреля: три самолета вылетели из аэродрома Рерик близ Ростока. На борту каждого — по 15 моряков из школы, готовившей расчеты для радаров. Но до Берлина долетел лишь один самолет, сумевший приземлиться и выгрузить 15 моряков. Второй самолет сбили над Потсдамом, третий повернул обратно — якобы из-за проблем с двигателями. В общей сложности Берлина воздушным путем достигли от силы 95 моряков… Германский военно-морской историк Кайус Беккер в своей книге «Немецкие морские диверсанты во Второй мировой войне» писал, что была сделана лишь попытка переброски моряков — 30 добровольцев морского диверсионного подразделения «К» должны были лететь в Берлин 27 апреля 1945 года, но к тому времени все берлинские аэродромы уже были захвачены советскими войсками. Тогда появилась идея приземлиться на широкой улице возле Бранденбургских ворот. Но самолет-разведчик, который должен был произвести разведку этой полосы, вернулся, не выполнив задания: советская зенитная артиллерия не позволила ему приблизиться к месту предполагаемой посадки. По словам пилотов, над Берлином стояло густое облако дыма и копоти, и ориентироваться там было просто невозможно. Идею же спрыгнуть с парашютами тут же отвергло командование морского спецподразделения…
Итак, немецкие моряки у Рейхстага воевали, вот только их было около сотни, да и попали они туда совсем не на парашютах. Откуда же тогда растут ноги у мифа о немецких морских батальонах, сброшенных на парашютах прямо на Рейхстаг? Возможно, все банально: запланированное Сталиным взятие Берлина ко дню рождения Ленина сорвано, время уже к Первомаю, но бои еще в разгаре — немцы сражаются за свою родную столицу до последнего, символический Рейхстаг еще не взят, а наши войска несут самые высокие среднесуточные потери за всю войну. Что прикажете доложить тов. Сталину? А тут, вот удача, немецкие морячки подвернулись, экзотика — чем не отмазка. Их всего 90? Не важно, будет батальон, два — чего басурман жалеть! Как попали? А на парашютах, кто проверит, даже если и не поверит…
Часть четвертаяНа исходе «острой» эпохи
Глава 1. В постели со Сталиным
3 января 1947 года министр государственной безопасности СССР генерал-полковник Виктор Абакумов направил на имя Сталина документ за № 082/А:
«Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Гордова со своей женой и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Гордова с Рыбальченко.
Из этих материалов видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами советской власти.
Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Гордова и Рыбальченко».
На документе есть резолюция Абакумова, сделанная в тот же день: «Тов. Сталин предложил пока арестовать Рыбальченко».
Генерал-майор Филипп Рыбальченко, начальник штаба Приволжского военного округа, был арестован 4 января 1947 года. Его допрашивали по 9–12 часов подряд с применением пыток, 9 января он сломался. 12 января люди Абакумова взяли уже генерал-полковника Василия Гордова, его тоже пытали… Судили их 24 августа 1950 года, вместе с ними по тому же делу проходил и бывший маршал Советского Союза Григорий Кулик: всех обвинили в измене родине, «злобной клевете» на советский строй, попытке реставрации капитализма, создании заговорщической группы и вынашивании террористических планов. Гордова и Кулика расстреляли в тот же день, Рыбальченко — на другой.
Немного о главном персонаже. Генерал Гордов участвовал в Первой мировой, Гражданской и Советско-финской войнах. В июне-июле 1941 года — начальник штаба 21-й армии, в июле-августе 1942 года — командующий Сталинградским фронтом (прообраз генерала Горлова в пьесе А. Корнейчука «Фронт»), снят с понижением — до марта 1944 года командовал 33-й армии. Затем командующий 3-й гвардейской армией, в апреле 1945 года ему присвоено звание Героя Советского Союза. Короткое время Гордов командовал войсками Приволжского военного округа, но в ноябре 1946 года уволен в отставку — формально по болезни. Если верить ряду свидетельств, Гордов был классическим военачальником «жуковского типа». Как утверждал доклад комиссии ГКО, расследовавшей причины провала наступлений на Оршу в конце 1943-го — начале 1944 года, «управление со стороны Гордова сводилось к ругани и оскорблениям. Гордов часто прибегал по отношению к своим подчиненным к угрозам расстрела… Гордов преступно нарушил приказ Ставки о запрещении прибегать к расстрелам командиров без суда и следствия». «Лучше нам быть сегодня убитыми, чем не выполнить задачу», — это фраза из типового приказа генерала Гордова. Наступление он вел чисто «по-жуковски»: «Нигде так плохо не был организован бой, как в армии Гордова. Вместо тщательной подготовки операции и организации боя, вместо правильного использования артиллерии Гордов стремился пробить оборону противника живой силой. Об этом свидетельствуют потери, понесенные армией. Общее количество потерь, понесенных 33-й армией, составляет свыше 50 % от потерь всего фронта… Гордов весь офицерский состав дивизии и корпуса направлял в цепь. …За последние полгода в 33-й армии под командованием Гордова убито и ранено 4 командира дивизии, 8 заместителей командиров дивизий и начальников штабов дивизий, 38 командиров полков и их заместителей и 174 командира батальона». Но за такие «мелочи» Верховный своих военачальников не карал: они все так воевали. Посему указано Гордова «предупредить, что при повторении ошибок, допущенных им в 33-й армии, он будет снижен в звании и должности».
Долго было загадкой, чем та прослушка так взбесила «корифея всех наук», пока в 1992 году папку с ней не обнаружили в архиве КГБ эксперты Конституционного суда и сотрудники «Мемориала» Арсений Рогинский, Никита Охотин и Никита Петров. Итак, 28 декабря 1946 года оперативной техникой зафиксирован такой разговор Гордова с Рыбальченко:
«Р. Вот жизнь настала — ложись и умирай! Не дай бог еще неурожай будет.
Г. А откуда урожай — нужно же посеять для этого.
Р. Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал проездом, неужели он в окно не смотрел. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят <…> что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. <…> Министров столько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело, — так и сейчас! Теперь о выборах опять трепотня началась.
Г. Ты где будешь выбирать?
Р. А я ни х… выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. <…> Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?
Г. Он все видит, все знает.
Р. Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! <…> Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.
Г. Безусловно.
Р. О том, что война будет, все говорят. <…> Как наш престиж падает, жутко просто! <…> За Советским Союзом никто не пойдет… <…> В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала. <…> Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца. <…> Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся… <…>
Г. Ах, е… м…, что ты можешь еще сказать?!
Р. Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.
Г. Едят кошек, собак, крыс. <…>
Р. Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.
Г. Но народ молчит, боится.
Р. И никаких перспектив, полная изоляция.
Г. Никаких. <…> Ни х…, все пошло насмарку!
Р. Да, не вышло ничего.
Г. Вышло бы, если все это своевременно сделать. Нам нужно было иметь настоящую демократию.
Р. Именно, чистую, настоящую демократию, чтобы постепенно все это делать. А то все разрушается, все смешалось — земля, лошади, люди. Что мы сейчас имеем? Ни земли, ни школ, ни армии, ничего нет.