Это пребывание Рудольфа Ивановича Абеля в Берлине было не последним. Спустя два года он снова прибудет туда, где ему в торжественной обстановке министром государственной безопасности Эрихом Мильке будет вручен диплом почетного доктора юриспруденции.
После моего возвращения в конце 1967 года в Москву наши встречи с Р.И. Абелем стали практически повседневными. Когда я возглавлял отдел по подготовке нелегалов, я постоянно обращался к нему с просьбами встретиться, побеседовать с будущими разведчиками. Такие встречи для них имели огромное значение, прежде всего в воспитательном плане, способствовали их морально-психологической закалке, выработке стойкости, гордости за выбранную профессию. А собеседником, в особенности когда разговор велся с глазу на глаз, Рудольф Иванович был редким. Широта его мышления, убежденность, эрудиция, любовь к людям, наконец, сама манера вести беседу, буквально завораживали.
Эта совместная работа сблизила нас и в личном плане. И мне приятно, что на моем пятидесятилетии в числе гостей были и Рудольф Иванович с Еленой Степановной. Их подарок — картина Абеля «Осенняя мозаика» с его дарственной надписью — и сегодня украшает мою квартиру. В конце 1970 года наши встречи прервались, так как я вновь уехал работать за границу.
Последняя моя встреча с Рудольфом Ивановичем была печальной. Очередной мой отпуск поздней осенью 1971 года совпал по времени с его болезнью и кончиной.
Умер Рудольф Иванович 15 ноября 1971 года. По просьбе жены Елены Степановны и дочери Эвелины он был похоронен на Донском кладбище рядом с могилой его родителей. Спустя два года умерла и Елена Степановна. Нет в живых и многих других из тех, о ком я рассказал. Разбился на вертолете в 1977 году Пауэрс. Умер Донован. Погиб в автомобильной катастрофе Хэйханен. Ушел из жизни Н.А. Корзников. Умер Кляйнюнг.
Возвращаясь мысленно в прошлое, я благодарен судьбе за то, что мне выпало счастье встретить на своем пути такого неординарного человека, каким был Рудольф Иванович Абель, а теперь и рассказать о нем людям. Его уникальность определялась не только его духовным богатством, но и диапазоном жизненных интересов. Юрист по образованию, превосходный лингвист, профессиональный радист и фотограф — все это позволило ему стать незаурядным разведчиком, много сделавшим для своей страны. Рудольф Иванович находил также время и для серьезных занятий математикой и астрономией, физикой и химией, играл на многих музыкальных инструментах. Увлекался живописью и графикой.
При встречах с будущими разведчиками, когда мне задают вопрос о том, что сделал Абель как разведчик, я, проводя аналогию между поведением Р.И. Абеля в экстремальных условиях в США (арест, следствие, процесс, тюрьма) и поведением Ф.Э. Дзержинского в Седлецкой пересыльной тюрьме в 1890 году, стараюсь все же выделить то особенное и главное, что принесло Абелю известность.
Один из современников Дзержинского в своих воспоминаниях рассказывает, что вместе с ним в тюрьме находился некий Антон Россол, сын известного польского социал-демократа, на квартире у которого не раз скрывался Дзержинский. В тюрьме у Антона открылось кровохарканье. Он все время лежал, не поднимая головы. И вот однажды, когда заключенные вернулись в камеру после очередной прогулки, Антон поделился с Дзержинским своей мечтой: еще хотя бы раз в жизни, увидеть солнце и вдохнуть свежий воздух. На следующий день, когда был объявлен выход на прогулку, Дзержинский, никому ничего не говоря, подошел к Антону, поднял его, взвалил на спину и вместе с ним направился к выходу. Охранники попытались было возражать, но, столкнувшись с решительным отпором, вынуждены были ретироваться. Так продолжалось в течение всего лета. Дзержинский, сам будучи больным, регулярно выносил Россола на прогулку. И вот, давая оценку этому простому, человеческому поступку, автор воспоминаний говорит, что если бы за всю свою жизнь Ф.Э. Дзержинский не сделал ничего другого, кроме того, что он сделал для Антона Россола, то и тогда люди должны были бы поставить ему памятник.
Думаю, что такая оценка в полной мере применима и к Р.И. Абелю, чье имя навсегда вошло в историю разведки, стало символом стойкости и мужества, силы воли и патриотизма. Несмотря ни на какие посулы, Рудольф Иванович стойко перенес все выпавшие на его долю тяготы и испытания, остался верен Родине, возвысив тем самым нравственный облик советской разведки.
Иван ДедюляВЫСОКОЕ ДОВЕРИЕ
Настал день, когда я с разовым пропуском оказался в пятом подъезде учреждения, о котором одни говорили с глубоким уважением, другие — со страхом и слезами на глазах. К последним чаще всего относились все те, кто не по своей воле побывал в этих малоизвестных для простого люда кабинетах. Лично я об этом ведомстве в ту пору знал очень мало. С большим волнением и настороженностью открыл массивную дверь подъезда дома на площади Дзержинского. За дверью меня обдало не тем воздухом, которым я дышал во владениях НКВД и МВД на Кузнецком мосту, а затем на Смоленской площади. Душа бывшего гвардейца сразу почувствовала военный стиль жизни нового ведомства: все на своем месте, ничего лишнего, повсюду чистота и порядок.
Кабинет начальника Спецуправления. Новобранцев принимал полковник Александр Михайлович Коротков, высокий человек со спортивной фигурой, много лет проведший на нелегальной работе в фашистском логове. Сосредоточенные умные глаза Александра Михайловича пробежали по нашим лицам. Доброжелательная улыбка и спокойный грудной голос как-то сразу расположили нас к этому человеку. Несколько фраз он сказал на чистом немецком языке, и это еще больше подняло наше уважение и симпатии к нему. Кратко ознакомив с характером работы Спецуправления, Коротков сообщил о направлении нас на трехмесячные курсы для овладения премудростями разведывательного искусства. В заключение беседы Александр Михайлович пожелал успехов и проводил всех до двери, а меня попросил остаться.
— В сорок втором вас забрасывали в тыл к немцам. Вы там неплохо поработали. Как вы смотрите, если предложим вам готовиться к нелегальной работе в одной из стран Западной Европы?
Вопрос был для меня неожиданным. Опытный глаз Александра Михайловича уловил мою растерянность, и он поспешил мне на выручку:
— Не смущайтесь, товарищ капитан: на серьезные вопросы с ходу не отвечают.
— Майор с 1944 года, — спокойно вставил я.
— Майор другого ведомства, а не нашего, — возразил он и сочувственно посмотрел на меня.
— Удивительно. В той же стране человек может быть в одном коридоре майором, а в другом — капитаном. Я не штрафник с понижением в звании.
— Логично, товарищ майор, — добродушно улыбнулся Коротков. — Подумайте, потом вернемся к поднятому вопросу.
Однако к этому вопросу почему-то больше не возвращались.
…В тихом Кисельном переулке спецподготовку проходили около пятидесяти человек. Половину составляли мои коллеги по Высшей дипломатической школе и МИД. Им, как и мне, было оказано высокое доверие. За три месяца учебы опытные разведчики ознакомили нас с теорией и практикой разведывательной работы. Особое внимание было обращено на вербовочную практику и работу с агентурой. Важное место занимали вопросы конспирации и обеспечения безопасности оперативных работников и источников информации. Во время учебы у меня коренным образом изменилось мнение о тогдашних органах госбезопасности и внешней разведке.
И вот настал день, когда нас, новичков, стали называть разведчиками. Начальник ПГУ полковник Александр Михайлович Сахаровский тепло поздравил «молодых разведчиков» с окончанием учебы и пожелал успехов в «нелегком труде на невидимом фронте». Начальник разведки показался нам человеком скромным, говорил приглушенным грудным голосом, просто и доходчиво. Он выразил уверенность, что мы оправдаем высокое доверие практическими делами.
Приказом по ПГУ меня назначили помощником начальника 2 отдела Спецуправления. Началась новая страница моей жизни. С благодарностью вспоминаю начальника отдела и его заместителя, оказавших мне большую помощь в работе. За два с половиной года усилий небольшой коллектив отдела совместно с другими подразделениями ПГУ и КГБ сумел пополнить нелегальную разведку молодыми силами. С некоторыми из них мы вместе праздновали 50-летие победы в Великой Отечественной войне.
Особую симпатию я испытывал к начальнику Спецуправления А.М. Короткову. Несмотря на большую занятость, он находил время для внеслужебного общения с сотрудниками и игры в теннис. Во время одной из встреч на корте Александр Михайлович скоропостижно скончался в расцвете сил. Коллектив Спецуправления питал глубокое уважение к этому храброму человеку, любил его деловитость и объективность, прощал ему резкость, а иногда и грубость. Он был незлопамятным, ценил в сотрудниках смелость и разумный риск, не жаловал подхалимов и перестраховщиков (а такие, к сожалению, тоже были), строго взыскивал с очковтирателей и липачей. Александр Михайлович поддерживал инициативные предложения и добивался от руководства разведки и Комитета госбезопасности их реализации.
Однажды весной 1957 года, когда я исполнял обязанности начальника второго отдела, после обсуждения текущих вопросов Александр Михайлович внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
— Мне кажется, что ты, дружище, уже созрел для передовой. Твое мнение?
— Я офицер, товарищ генерал.
После непродолжительной стажировки в оперативном отделе разведки и консульском управлении МИД СССР, а также ознакомления с порученным мне участком работы я вместе с семьей прибыл в Вену, утопавшую в золоте осенней листвы. Послом СССР в Австрии в ту пору был Сергей Григорьевич Лапин, весьма осмотрительный и осторожный человек. Опыт, приобретенный мною в 1947–1951 годах в Аппарате политсоветника при Советской военной администрации в Германии (СВАГ), а затем в качестве начальника консульского отделения в Дрездене, позволил мне быстро и уверенно включиться в работу консульского отдела посольства. Как и в Дрездене, мне повезло на секретаря. Им была умная, деловая, честная и трудолюбивая Наташа Илюхина, жена советника посольства. Всю канцелярскую работу, отчеты, финансы и многое другое из повседневной жизни консульского отдела она ответственно и добросовестно несла на своих плечах, что было очень важно для меня, человека, работавшего и на посольство, и на разведку.