К этому времени разговор за столиком пошел на повышенных тонах.
— Вы волки в овечьей шкуре, — твердым голосом говорил наш соотечественник. — Отвечайте, почему уже почти два часа вы все выспрашиваете нас, кто мы и откуда, где работаем, где живем, кто отец и дедушка, что они делали в войну. За город выманиваете, девочек обещаете, а там, вот крест, спросите: есть ли секреты на заводе, где мы работаем, и можем ли мы их уворовать…
— Мы их угощаем шнапсом и пивом, потчуем, а они, неблагодарные, дурака валяют, все в кусты прячутся. Не выйдет у вас, хлопцы, здесь вам не колхоз.
— Не пугай, мы уже пуганы! Вы лезли к нам с «тиграми» и «пантерами», а что получилось? Забыли?
— Сегодня у вас не получится!
Обстановка накалялась. Нужно было действовать. Было решено, что Иван Петрович незаметно удалится к выходу и в критический момент крикнет: «Полиция!». Это вызовет замешательство у собеседников наших молодых людей, возникнет пауза, а я воспользуюсь ею для того, чтобы вывести ребят из западни.
Примерно так и получилось. Подойдя к шумливому столику, я сказал:
— Будем знакомы. Я консул Советского Союза. Поспорили, пошумели — пора и по домам. Пошли со мной, друзья-однополчане.
Когда юноши поднялись со стульев и приблизились ко мне, вокруг нас образовалось кольцо. Кроме тех, кто был за столиком, рядом появились еще какие-то типы. Заскрипели стулья за другими столиками, загудел разноголосьем весь «центр».
— Да что смотреть на него! Видали мы таких. Гоша, делай свое дело! — злобно прошипел один из тех, кто возглавлял застолье.
Над нашими головами взвилась большая бутылка, видимо, из-под шампанского, но кто-то перехватил ее. В это время у входа раздался грозный клич: «Полиция, полиция! Сюда!» Кольцо вздрогнуло, провокаторы обратили свои взоры на выход. Воспользовавшись этим замешательством, мы рывком вперед вырвались из кольца и через считанные секунды оказались рядом с Иваном Петровичем и гудевшей, доброжелательной к нам толпой любознательных венцев. К центру приближались два полицейских. Мы благополучно дошли до посольства, хозяева «центра» нас не преследовали. В приемной консульского отдела мы организовали чаепитие с бутербродами, а потом молодых друзей доставили на посольской машине на борт парохода.
По окончании фестиваля группа сотрудников посольства, в том числе и автор этих строк, были награждены оргкомитетом памятной медалью «За мир и дружбу».
Не столько по службе и по прикрытию, сколько по чисто гуманным соображениям я уделял большое внимание в своей повседневной практике работе с нашими соотечественниками, значившимися в официальных документах «перемещенными лицами». Таких в Австрии проживало десятки тысяч. Я не делил их на «белых» и «красных», всех считал соотечественниками и стремился в меру сил и возможностей облегчить их нелегкую участь на чужбине. Мне было известно, что пренебрежение к моим соотечественникам являлось не следствием их «тупости», «дикости», как издавна считалось в Европе, а результатом векового невежества и высокомерия европейских господ, считавших весь мир «варварской периферией Европы». Ничем не оправданную ложь о «дикости» русских пропагандисты Запада дополнили еще большей ложью о «неполноценности» славянских народов. Сказывалось и влияние гитлеровской пропаганды, которая требовала обращаться со славянами, как с животными, иметь дело с ними до тех пор, пока «дикари» способны работать для рейха. Послушный немецкий и австрийский бюргер с усердием выполнял волю своих господ.
После Победы основная масса спасенных смертников растекалась по домам, однако, к сожалению, не всем нашим соотечественникам удалось это сделать. Тысячи русских, белорусов, украинцев и лиц других национальностей тянули лямку «остарбайтеров»: кто под влиянием обстоятельств, кто из-за страха, навеянного опрометчивыми действиями советских властей и преступными акциями Берии, а также пропагандой недругов Советского Союза. Кое-кто оставался в Австрии из-за боязни ответственности за свои преступные действия, совершенные совместно с гитлеровцами. Для меня было очевидно, что многим соотечественникам нужна наша помощь.
В Австрии проживало немало и представителей «первой волны» эмиграции. Они воплощали в себе дух неподдельного патриотизма и тоски по Родине. Жизнь на чужбине научила их по-настоящему видеть свое бесправное положение. За годы скитаний у них отошли на задний план или были забыты те мотивы, которые побудили их оставить родные края. Кстати, в рядах борцов Сопротивления принимали активное участие многие представители первой волны эмиграции, особенно их дети. Проживавший в Австрии в качестве иностранного журналиста сын эмигранта из России Сергей Иванов, например, совершил более десяти терактов против гитлеровцев в Вене, в то время как его отец служил в вермахте в чине полковника. Сергей был готов выполнять наши задания, но в Москве ему не верили, считая «подставой».
Боевые дела патриотически настроенных эмигрантов из России малоизвестны и у нас, и на Западе, а жаль. В подавляющем большинстве старая эмиграция со слезами на глазах встречала представителей «оттуда», из СССР, и выражала готовность отправиться «туда», даже в холодную сибирскую глухомань. К сожалению, голос мучеников не всегда слышали в Москве. Как советский человек и разведчик, я стремился делать все посильное, чтобы облегчить участь несчастных, забытых и заброшенных наших соотечественников. С моей помощью сотни «беляков» установили связь с Отчизной и родными. Многие вопросы, даже визовые, я решал самостоятельно, рискуя нажить неприятности. Мое отступление от казенных инструкций приносило людям и мне большую радость. В Союзе встречали земляков радушно и сердечно. По возвращении «оттуда» эти люди становились нашими союзниками, настоящими патриотами. Их радость была и моей радостью. Во время войны я видел столько слез и горя, что не мог не сочувствовать моим братьям и сестрам, обреченным на бесправие на чужой земле.
Были среди них и такие, кто располагал определенными возможностями для нашей Службы. Правда, эти возможности использовались неохотно: в Москве не доверяли землякам. Многие наши соотечественники жили в обветшалых бараках для военнопленных на окраинах городов и зарабатывали свой хлеб насущный тяжелым физическим трудом. С них спрашивали и от них требовали, но взамен давали крохи: это были бесправные и беззащитные «штатенлозе», люди без гражданства.
К числу «перемещенных» заинтересованные круги западных стран относили также и власовцев, полицаев, бургомистров, старост и прочих приспешников гитлеровцев. Они проживали в выстроенных на деньги западных спецслужб благоустроенных домах в крупных городах на западе страны. Их опекали спецслужбы при активном участии националистических организаций. В этих домах были коменданты и их помощники, негласные осведомители, то есть то, что необходимо для изучения резерва разведок стран НАТО. Среди обитателей этих домов всячески разжигался антисоветский психоз, сеялась вражда и ненависть к Советскому Союзу и его официальным представителям. Обитателям спецпоселений («американских домов») запрещалось иметь контакты с сотрудниками нашего посольства.
Как-то в беседе с шефом австрийской службы безопасности я высказал намерение посетить один из таких домов в Пулахе или Зальцбурге. Он добродушно улыбнулся и сказал:
— Не советовал бы вам, господин консул, это делать. Там вас не любят, да и небезопасно. Для меня было бы спокойнее, если бы с вами поехал мой человек.
Хотя ответ начальника службы безопасности меня озадачил, я по-прежнему считал, что в «американских домах» проживают не только преступники и недруги нашей страны, но и честные советские люди, нуждающиеся в помощи.
В летний воскресный день я вместе с секретарем консульского отдела выехал из Вены и к вечеру был у дома «перемещенных лиц» в Пулахе. Этот дом мы разыскали без труда: он выделялся многоэтажностью, большими лоджиями и белизной стен. Еще на солидном расстоянии от дома мы услышали надрывный напев: «Ой, ты Галю, Галя молодая, пидманулы Галю, забрали с собой…»
Этот напев сразу же перенес меня в белорусские Домжерицкие болота, в которых укрывался наш партизанский отряд после недельных боев с карателями. На высотках вокруг болота веселились артиллеристы-власовцы, методично расстреливавшие из орудий все, что казалось живым или подозрительным.
Подойдя ближе к дому, мы по словесной перепалке и обильной матерщине, вырывавшимся из окон, поняли, кто в нем обитает.
— Празднуют наши земляки, того и гляди, в чубы друг другу вцепятся. Стоит ли нам лезть в этот омут? — усомнился мой попутчик.
— Твои друзья и помощники нас в обиду не дадут, — ответил я, визуально изучая обстановку в доме и вокруг него.
— К сожалению, я пока не имею здесь своих людей. Знаю только, что комендантом дома является некий полковник Капуста, древний «беляк», — ответил коллега.
Подойдя к подъезду дома, мы остановились. Наше внимание привлекла вульгарная дуэль картежников, отзвуки которой доносились из открытой лоджии четвертого этажа. По ступенькам лестницы туда поднялись и мы. Наше появление не вызвало любопытства игроков и стоявших за их спинами сквернословящих болельщиков. Вверху витало облако сизого сигаретного дыма, перемешивавшегося с неприятным запахом пота, водочного перегара и перекисшего старого пива. По углам валялись пивные бутылки, окурки сигарет и обрывки разноцветных бумажек от конфет. Раскрасневшиеся болельщики дымили сигаретами, выкрикивали бранные слова, со свистом сплевывая на пол. Многие из них были навеселе.
Среди них я увидел несколько человек, которые усердно пытались обхаживать участников советской делегации на всемирном фестивале молодежи в Вене. Обстановка для нас была непростая. Прикоснувшись ко мне локтем, мой помощник кивком головы показал на открытые двери.
— Мы приехали по делу, и нужно им заниматься, — спокойно ответил я.
Когда один из игроков под шумный гам болельщиков заграбастал к себе деньги и игроки поднялись со своих мест, я счел момент подходящим для вступления в контакт с земляками. Вплотную приблизившись к столу, стоявшему посредине комнаты, я поднял руку вверх и громко сказал: