— А кто из штурманов был в это время на вахте и видел все это лично?
Капитан указал на одного из присутствующих.
— Не можете ли вы припомнить, сколько времени прошло от посадки вашего судна на камни до смытия груза?
— Ну, часов десять-двенадцать, — простодушно ответил штурман.
Капитан явно занервничал: этот кретин подтвердил посадку судна на камни.
— Господин капитан, нельзя ли взглянуть в судовой журнал, чтобы точнее представить это событие в его развитии?
— Это невозможно: тот журнал у нас затребовала сюрвейерская компания, и к нам он не возвратился.
— А что это за компания? Мы сами наведем справки.
— Не знаю, не помню. Да и зачем вам копаться в прошлом?
Видите ли, мы с помощником, — Раш немного надувается и приобретает горделивую осанку, — предполагаем, что вы ошибочно представили нам расчет причиненного судну ущерба. Ледовых повреждений у корпуса нет. Однако до сих пор сохранились повреждения, причиненные посадкой на мель, точнее, на камни. Но это случилось в прошлом рейсе, когда на риске нашей компании был только груз, а не само судно. Не сомневаюсь, что страховая компания, чей полис вы тогда предпочли, уже оплатила вам этот ущерб. А чтобы у вас не оставалось сомнений в моем утверждении относительно характера повреждений, я вам дам необходимые пояснения инженерным языком. Разверните генеральный план судна.
Предчувствие скандального поражения породило у капитана резкость и даже нахрапистость:
— Вы можете не уважать меня, греческого капитана, но игнорировать заключение авторитетной голландской фирмы, уважаемой всеми судовладельцами мира, вы не имеете права! Вы рискуете, Алекс!
— Хорошо, капитан. Мы немедленно возвращаемся в Лондон для консультаций с нашими коллегами в Ллойде. И если нам все-таки придется обратиться в морской арбитраж, то учтите, что таких ошибок, какие вы намереваетесь допустить, там не прощают. Страховой рынок вас отвергнет. А с голландскими сюрвейерами мы поговорим сами. — Вы что-нибудь хотите добавить, мистер Раш?
Обращение застало его врасплох. Он стоял с крепко сжатыми кулаками, всем своим видом являя полную готовность ринуться в драку со всеми противниками сразу.
— Нет-нет, только не это. Ведь мы с вами на суверенной территории чужого государства. Вам нужен международный скандал?
И только когда мы сели в машину, к Рашу вернулся дар речи, но его страстный монолог точному переводу не поддается. В той части, которую удалось расшифровать, он обрушивал самые страшные кары на головы незадачливых обманщиков.
Почувствовав, пережив личную сопричастность к конкретному делу, Раш каждое последующее утро начинал с выяснения его результатов, и искренне радовался сообщениям о том, что судовладелец срочно отозвал свой иск, а голландские сюрвейеры вернули на доработку не только эту дефектную ведомость, но и несколько других.
Но для меня не менее важным явилось принципиальное обновление отношений с Рашем — он стал более терпим, выдержан, уравновешен. Однако, как оказалось, лишь со мной.
Для многих других коллег он оставался вздорным, злопамятным и даже мстительным. Складывалось впечатление, что всю жизнь его преследовал комплекс маленького человечка с большими амбициями. Скромные физические данные, еще более скромное образование, упрощенное миропонимание не позволили в полной мере реализоваться его желаниям и устремлениям. И он вольно или невольно мстил каждому в отдельности и всем вместе. Своим и чужим. Будучи часто бит сам, он приобрел способность выявлять мягких, добросердечных и потому безответных людей, над которыми зло и грубо глумился.
Один из русских директоров, добрый и интеллигентный человек, явно без какого-либо злого умысла робко напомнил Рашу о необходимости смены масла в двигателе его машины, что входило в обязанности водителя. В ответном слове, вернее, обстоятельном монологе Раш сначала выразил предположение, что этот коллега, как, впрочем, и все остальные русские, умеет управлять только лошадью, а автомашину видит вообще первый раз в жизни, но тем не менее позволяет себе поучать такого авторитетного специалиста, как он, и вообще этот коллега изображает из себя директора, а еще недавно выглядел, как простой клерк, потому что ходил в старом костюме. За этим шел долгий перечень всех уязвимых мест российского персонала, их семей, их образа жизни и прочее.
В тот же вечер, плотно запершись в гараже, он сменил масло, но глубоко оскорбленную невинность изображал еще много дней.
Когда компанию навещали московские гости, а это случалось довольно часто, либо наезжали стажеры, приходилось пользоваться сразу несколькими машинами. Но не приведи Господь, если кто-либо на пути от дома до работы, занимавшем около сорока минут, обгонял Раша. Тот сразу становился его личным врагом. Не минула и меня чаша сия. Но отрегулировать наши с ним отношения удалось несколько необычным способом.
У Раша, цинично и вздорно относившегося ко всем житейским ценностям, включая семью и друзей, тем не менее была такая ценность — его маленькая, недавно родившаяся внучка. Ее крохотные пинетки, как талисман подвешенные к лобовому стеклу машины, всегда болтались перед его носом. При ее упоминании он светлел лицом, теплел и даже изредка позволял себе улыбнуться.
Но сейчас я был у него в штрафниках, и за всю дорогу мы не проронили ни слова. Покидая машину, я сказал:
— Картонную коробку, что в багажнике, можете взять себе.
Через минуту раздался звонок — на пороге стоял Раш, с трудом удерживая тяжелую коробку с дюжиной бутылок великолепного джина:
— Вы уверены, что это для меня, сэр?
— Абсолютно уверен, ведь у вашей внучки сегодня самый большой юбилей — ей исполнился ровно годик!
У Раша мелко задрожал подбородок, он искал, но сразу не находил нужных слов.
— Хорошего вам праздника, мистер Раш, поздравления родителям и бабушке! Будьте здоровы!
Но в целом работа с Рашем становилась все более тягостной, он оставался непредсказуемым и неуправляемым. Совет директоров был единодушен в решении проводить его на пенсию.
Окончив последний рабочий день, Раш тихо пригласил меня в гараж, достал из инструментального ящика те самые плоскогубцы и торжественно вручил их мне:
— Это недорогой подарок, но он не позволит вам забыть задиристого старика. Тепло моих рук вы всегда будете чувствовать.
Забыть его мне не удалось бы и без подарка, но каждый раз, беря в руки отличный инструмент, я действительно ощущаю его присутствие и даже подчас непроизвольно вступаю с ним в спокойный, дружеский диалог.
От одного из ценных источников в руководстве британской разведки мы получили сведения на сотрудников, которые могли бы представить интерес для нашей Службы. Среди лиц, имевших самое прямое отношение к организации разведывательной работы против Советского Союза, значился некто Т. Рабин. Служил он в одном из глубоко засекреченных аналитических подразделений МИ-6, где разрабатывались перспективные планы подрывных акций и шпионажа.
Биографические данные на него оказались очень скудными — ни семейного положения, ни домашнего адреса, ни даже полного имени. Известно было лишь, что его предки в начале века прибыли в Англию из России. Присутствовала еще одна незначительная, но показавшаяся мне интересной деталь — у него был младший брат, занимавшийся юридической практикой в сфере торговли недвижимостью.
Самый общий анализ показывал, что искать прямые выходы на сотрудника спецслужб с моих позиций иностранного директора англо-советской страховой компании было бы совершенно безрассудно. А вот попытаться сначала найти его брата было бы безопаснее и, видимо, разумнее.
Однако среди лондонских юристов фамилия Рабин оказалась более популярной, чем того бы хотелось. Придумав нехитрую, но вполне убедительную легенду, действительно связанную с моими «хозяйскими» заботами, а именно — с покупкой дома для нашей компании, — я взял в руки телефонный справочник.
Критерии для отсева ненужных мне лиц оказались очень скромными: «мой» Рабин должен иметь риэлтерскую практику, и его примерный возраст должен быть где-то около 35 лет. Данные о «российских» корнях предков использовать в первичных разговорах с незнакомыми людьми представилось не вполне уместным.
Тем не менее и эти весьма скудные сведения существенно сузили круг поиска. И упорство достойно вознаграждено: один из десятков телефонных звонков привел, наконец, меня к цели.
Оказалось, что брата-юриста звали Израиль, а сотрудника разведки — Теодор. Но с ним мне так и не довелось познакомиться. Дело в том, что я, установив вполне дружеские отношения с Изей, никак не проявлял своего интереса к одному из его старших братьев Теду, выжидая удобного к тому повода.
Израиль, однако, поделился с ним своими впечатлениями о наших контактах и, по всей вероятности, от него же узнал о том, что английская контрразведка присвоила мне кодовую кличку «Ф-83».
— Такие номера дают всем иностранцам, продолжительное время работающим в Англии, — по-дружески проинформировал меня Изя.
Для меня это уже не было новостью — наша служба радиоперехвата внимательно отслеживала все коды, присвоенные местной службой наружного наблюдения практически всем советским специалистам. Чтобы не акцентировать его внимания на этом эпизоде, я отнесся к его сообщению с явным равнодушием. И допустил, видимо, ошибку, ибо через пару дней, сняв трубку служебного телефона, я услышал «шпионский» шепот:
— Говорит Джеймс Бонд. Назначаю агенту «Ф-83» конспиративную встречу в ресторане «Вайсрой» ровно через Час.
Эта невинная забава не осталась без внимания спецслужб — в «Вайсрое», где мы действительно встретились с Изей на ланче, наш столик явно против обыкновения украсила массивная керамическая ваза, в каких традиционно прячется подслушивающая техника. Среди немногочисленных посетителей легко просматривались два филера, занявших ближайший к нам столик, несмотря на обилие более удобных пустующих мест. И главное, уже на следующий день спецслужбы изменили мой «позывной» — «Ф-83» навсегда исчез из эфира.