Уже к утру, решив все-таки часок вздремнуть в предчувствии суетного дня, они разбудили мать, точнее, Сенину тещу и, укутав ее в теплый плед, усадили на балкон приглядеть за покупкой. Семен изначально не очень доверял своей теще и поэтому пару раз выглядывал на балкон, но, убедившись, что она вполне исправно несет караульную службу, ненадолго заснул.
Утром машины на месте не оказалось, не нашли ее в соседних дворах и на близлежащих улицах. — Теща, призывая в свидетели всех святых, клялась, что глаз не сомкнула и никаких подозрительных шумов не слышала.
Семен тяжело переживал кражу, но почему-то ни в ГАИ, ни в других милицейских ведомствах, включая само министерство, не только хоть какого-нибудь содействия в розыске, но и простого сочувствия он не встретил. Зато там ему долго и очень убедительно втолковывали, что, поскольку машина на учете нигде не состояла, постольку никакая милиция — ни центральная, ни районная — за нее не в ответе, а виной всему непродуманное поведение Сени, который оставил нигде еще не учтенную машину без надлежащего присмотра, и тем самым резко накалил всю криминогенную обстановку в городе, и что такой, как Сеня, ротозей — сущая находка для уголовного элемента. Содержательные дискуссии в правоохранительных органах вконец измотали Семена, но одновременно и протрезвили его, и он, еще утром вполне готовый убить свою родную тещу, не только ни разу не упомянул о ее промахе, но к вечеру и вовсе перестал на нее злиться.
Останки его «Лады» через три дня обнаружили мальчишки, игравшие в кустах на обочине кольцевой автострады. Опознали ее по номеру на кузове, потому что ничего другого от нее уже не осталось.
Позже несколько раз она виделась Семену во сне, и всякий раз за рулем сидела теща, укутанная в мохеровый плед, и клятвенно божилась, что с той поры ни разу не сомкнула глаз. И это была правда — теща действительно лишилась ночного отдыха, но вполне компенсировала его дневным.
Известие о столь таинственном исчезновении машины распространилось в министерстве почти одновременно с самим происшествием. Уже с утра его обсудили в курилках, на оперативке у министра и на заседании профкома, и общественность заочно выразила Сене официальное соболезнование. Тут же пошли слухи, что теперь у Семена Ивановича резко возросли шансы на скорый выезд в долгосрочную загранкомандировку.
И вот он снова за границей, на высокооплачиваемой и престижной работе. И вновь радуется новой, сверкающей никелем автомашине.
«А что, если и впрямь свистнут?» — как-то подсознательно подумалось ему. В первую ночь он вскакивал трижды, бежал к окну и, успокоившись, подолгу любовался веселыми бликами на серебристом лаке своей «белой голубки». Через неделю для ночного бдения он поднимался уже дважды, и то ненадолго, а вскоре, убедившись в полной бессмысленности своих волнений, он, даже поднимаясь по разным надобностям, уже не смотрел вниз на площадку.
Именно этого и ждали от него злоумышленники. С первого дня они неослабно отслеживали каждый его шаг, особенно в ночные часы, и хотя в это время он, как правило, крепко спал, они точно вычислили тот роковой момент, когда он, расслабившись, полностью притупит свою бдительность.
Поднявшись среди ночи по ничтожно малой нужде, Семен машинально подошел к окну, глянул во двор и, ничего спросонок не разобрав, улегся было досыпать, как вдруг его пронзило током самого высокого напряжения — он вскочил и снова подбежал к тому же окну: так и есть, кто-то пытается угнать его машину! С высоты двадцатого этажа он отчетливо разглядел человека, возившегося у ее открытого багажника. Для раздумий времени не оставалось. Как был, в пижаме, на бегу вскочив в стоявшие у входной двери туфли, Семен стремительно помчался вниз. Лифт он решил не вызывать: во-первых, хотя он и скоростной, но спускаться будет мучительно долго, и во-вторых, шум может насторожить и даже испугать воришку. А он уже давно жаждал свести с ним личные счеты. И возмездие приближалось!
— Не помню, как сбежал со своего небоскреба. Выскочив на улицу, я сразу заметил того типа: он по-прежнему копался в багажнике. Конечно же, я понимал, что ему там надо, — оставляя вечером машину, я запер, как обычно, все дверцы, но не закрыл на ключ багажник. И вот воришка, не сумев, видимо, подобрать ключи к дверям, ищет в багажнике какую-нибудь железку типа монтировки, чтобы взломать двери и угнать машину. В два прыжка я оказался около него и убедился, что мои предположения оправдывались — он действительно рылся в моем инструментальном ящике!
Ну уж нет! Я не позволю тебе вооружиться монтировкой, чтобы сначала раскроить мне голову, а затем спокойно угнать машину! Мои действия будут и упреждающими, и решительными!
Экспресс-анализ предстоящей боевой операции показывал, что мои позиции значительно предпочтительнее — подкрался я совсем для него незамеченным, не спугнул его, и он вполне безмятежно продолжал свои поиски, перегнувшись в багажник так, что только зад маячил над машиной. Его поза открывала передо мной широкие возможности для концентрированного и целенаправленного удара.
— Ты же знаешь, что я много лет играл в футбол и что меня часто просили не бить изо всех сил, а то всем соперникам я бы ноги переломал. Так что нормально бить я еще не разучился, да и нога у меня тогда была не босая, а в изящных туфельках сорок пятого размера.
Сосредоточившись, я нанес прицельный удар, вложив в него всю свою обиду. Он легко оторвался от земли и завалился прямо в открытый багажник. Отслеживая его траекторию, несмотря на ее замысловатость, я успел заметить, что он был уже не молод, лет эдак пятидесяти, лысоват и невысок ростом. Оказавшись весь в багажнике, он сгоряча попытался было выскочить оттуда, но увидев меня, — ну и зверский вид, наверное, у меня был! — быстро, как мышонок, забился в дальний угол и стал по-ихнему, по-немецки, значит, причитать: не убивай! не убивай!
А зачем же мне самому-то тебя убивать? Пусть твои же власти тебя наказывают. Свое отношение к твоему подлому поступку я уже выразил в доступной, по-моему, форме. И я плотно прихлопнул крышку багажника с намерением тут же свезти его в ближайший полицейский участок.
То, что я был в ночной пижаме, меня не смущало, даже наоборот — пусть полиция видит, что в любой одежде мы всегда в форме! Заковыка в другом была — ведь ни ключей от машины, ни документов никаких у меня с собой не было, а значит, за ними следовало сбегать домой.
Благо супруге моей тоже не спалось: забеспокоилась она, куда это мужик среди ночи умчался? И стала в окна глядеть. Увидев, что стою я внизу у машины какой-то расстроенный, начала призывно ручкой махать — иди, мол, домой, дурень в пижаме, нормальные люди все еще спят. Ну, убедилась, наверное, что я жив-здоров, ничем недозволенным вроде не занимаюсь, и пошла себе досыпать, не понимая, что от машины мне никак отлучаться нельзя, потому что он, бандит, какой-нибудь железкой замок изнутри подковырнет, и был таков! Потом доказывай, что тебя обворовать пытались.
Стал я кликать супругу, поначалу тихонько, а потом все громче. Смотрю, кое-где просыпаться люди стали, свет зажигают, интересуются, кто и почему кричит в это время на улице. А кричать по ночам у них не очень принято. На нижних этажах очень скоро проснулись почти все, и выше двадцатого тоже кое-где окошки засветились. И только моя благоверная никак на все это не реагирует. Конечно же, малость обозлился я и непроизвольно, но громко высказал ей все то, что в этот момент о ней думал.
Не успел я закончить свой речитатив в адрес супруги, как слышу, что разбойник признаки жизни из багажника подает, стучит изнутри и говорит:
— Геноссе, геноссе, — это по-нашему все равно что товарищ, — я слышу, что ты русский, то есть советский. Я тоже антифашист. Рот фронт, геноссе! Я понимаю, что вы вправе нас не очень любить, но я лично в войне против вас не участвовал, и со мной счеты по ночам сводить не надо, это большая ошибка с вашей стороны! А еще у меня много русских друзей, они все это подтвердят.
И называет среди друзей нашего посла, советников и других знакомых мне дипломатов.
Ну, думаю, если ты, гад, пощады запросил, то отвешу я тебе еще хороший подзатыльник, чтобы лучше соображал в следующий раз, куда идти воровать, да отпущу с миром. Открываю багажник и при этом как-то мельком взглянул на номер машины. И обмер. Сначала меня в жар бросило, и тут же в холод: батюшки! Номер-то на машине не мой! Но сама она, стерва, точь-в-точь такая же — и цвет, и модель, и даже бархатные подушечки у заднего стекла, невесть для чего купленные на днях супругой! Да и стоит она на моем законном и постоянном месте. Что бы все это значило?!
И только тут пришло ко мне полное протрезвление: ведь вчера, вернувшись от друзей, где за пулькой уложили по пузырьку на нос, я нашел свое обычное место кем-то занятым, что вообще-то иногда случается, и припарковал свою машину на другой такой же площадке. Отсюда хорошо видно, что мой автомобиль спокойно стоит на своем месте.
Ну, думаю, и влип же я! Теперь неизбежны скандал на грани международного конфликта, служебное разбирательство, возмущение общественности и прочие «радости». Воткнут по партийной линии, а могут и вовсе сослать домой. Не за то выгоняют, а тут антифашист с синяком во всю, наверное, задницу на виду у всего многоэтажного дома меня в деспотизме обвиняет и Хартию прав и свобод человека мне цитирует. Куда, в общем, ни кинь, а серьезных убытков мне не избежать.
Запаниковал я поначалу, но мобилизовался, взял себя в руки и стал конструктивно мыслить, то есть выход искать. Осенила довольно дерзкая мысль: дескать, еще пацаном был, но его, гада, точно запомнил — это он в период оккупации в нашем селе народ грабил и всякие бесчинства творил. Святой, мол, гнев у меня по ночам пробуждается, и, как лунатик, совершенно бессознательно, но вполне заслуженно бывшим злодеям я должок возвращаю. А потом пусть он сам отмывается, пусть вспоминает, был он в наших местах или нет и чем там конкретно занимался. А я на своем стоять буду: узнал его, и все тут! А как с двадцатого этажа, да еще ночью, разглядел, то и сам не пойму: наверное, на таких типов у меня телепатия обостряется.