Поначалу красивой мне эта версия показалась. Оно и понятно: в критические моменты и в дурные головы иногда гениальные идеи забредают. Только неправда все это! Свою шкуру спасаю, а невинного человека сначала побил, а потом еще и на позор выставляю. Срамота!
Рассказываю я это тебе долго, а тогда просчитал я все доступные варианты вместе с их возможными последствиями моментально, как на ЭВМ. И в конце концов решил чистосердечно покаяться, повиниться.
А мой антифашист все волнуется и быстро-быстро свою биографию рассказывает, все еще боится, что я его в багажнике так и законсервирую.
— Ладно, — говорю, — вылазь.
А он как в угол забился, так оттуда и не вылазит, лицо руками прикрывает и о пощаде молит. Чувствую, что от шока еще отойти не может.
— Геноссе, — говорю, — тут маленький прокол получился.
Повело меня, чистоплюя, на полную откровенность, вывалил я ему все как было. Конечно же, де забыл я о своей сапфирной «Ладе», как о несостоявшейся любви, упомянуть, а также о крупном личном вкладе в то темное дело моей дорогой тещи. Если, думаю, хоть капля юмора у этого, пусть и малость побитого, человека еще осталась, то он обязательно на тещу как-то среагирует, потому что у все нормальных мужиков эта реакция одинакова.
Слушал он меня очень внимательно, но настороженно, все еще сидя в багажнике с крепко зажатой в правой руке монтировкой. Ни разу не встрял, не перебил и, как мне кажется, даже не мигнул выпученными, ошалевшими глазами. Окончил я свой затянувшийся монолог в состоянии повышенного душевного волнения и большой личной гордости за свое великодушие, с поднятым в ритуальном антифашистском жесте кулаком и подчеркнуто громко выразил ему свою пролетарскую солидарность:
— Рот фронт, либер геноссе!
Очень довольный собой, я протянул ему руку. Но не тут-то было! Мне казалось, что мой визави не только очень внимательно, но и с интересом вслушивается в мою исповедь. А он в это самое время напряженно мыслил совсем в другом направлении — как извлечь из этой ситуации побольше выгод только для себя.
Начал он свой вражеский демарш с того, что, не обращая внимания на протянутую ему руку, неторопливо выбрался из своего убежища, захлопнул багажник, зачем-то обошел вокруг машины, внимательно ее осмотрел, сел за руль, плотно закрыл дверцу и быстро нажал на все кнопки, не позволяющие открыть машину снаружи. И только оказавшись, как ему показалось, в полной безопасности, вдруг разразился невероятной, страшной бранью. Казалось, он всю жизнь копил вселенский мат, чтобы выплеснуть его одним залпом. Мало того, что лично меня он поливал самыми непристойными ругательствами: его желчи с лихвой хватило и на всех моих соплеменников, и на мою державу. Он корил себя даже за то, что недостаточно много убил моих соотечественников в прошлой войне, а такая возможность у него, как оказалось, все же была. Заставил он меня крупно пожалеть, что я слишком честным для него оказался.
Не помню уже, как получилось, что он снова оказался в моих руках: я сжимал ему горло. И произошло бы самое страшное, если-бы не мой добрый ангел-хранитель, моя дорогая супруга. Откуда она появилась, не ведаю, но ее присутствие я ощутил по звонким пощечинам, отпущенным обеим конфликтующим сторонам.
— Не смейте, уважаемые господа, грязно браниться при даме! — властно заявила она и степенно, с достоинством удалилась.
Внезапный удар с третьей стороны внес маленький диссонанс в нормальное развитие мужской потасовки. Наступила короткая пауза, в ходе которой обе стороны, не договариваясь, одновременно решили свернуть с тропы войны на путь поиска политических решений. Меня несколько озадачивало лишь то, что этот маневр лишал меня главного козыря — рост 195, вес 120 — и инициатива могла перейти к противнику. Чем он не преминул тут же воспользоваться.
— Сегодня же я сообщу обо всем моему большому другу, который по счастливому стечению обстоятельств одновременно является и вашим послом, — доверительно сообщил он мне.
Его первый удар пришелся сразу ниже пояса, ибо, признаюсь, такое развитие событий в мои личные планы не входило. Хотя наш посол был из очередных партштрафников — где-то не поладил с высоким руководством — и по большому счету его, кроме собственного здоровья, ничего не волновало, он мог просто «сдать» меня парткому, стыдливо именуемому, как и повсеместно за границей, профкомом, где решение всегда было однозначным: виноват тот, на кого накапали. А упреждать партком жалобой на какого, то нацистского недобитка мне представлялось просто неприличным.
— Ну что ж, валяй, — сохраняя с трудом остатки самообладания, но великодушно разрешил я. — Только учти, что посол — бывший фронтовик, один из тех, кого ты не успел добить в прошлой войне. Ему будет о чем с тобой поговорить, а я ему помогу в тебе разобраться.
Теперь загрустил мой собеседник, но ненадолго:
— А я ему покажу следы от ваших зверских истязаний, — нашелся он.
На мгновение я представил себе этого чудака, сбрасывающего порты перед послом. И мне показалось, что особого восторга у нашего посла это может не вызвать.
— Это здорово ты придумал, дружище. Только учти, что его супруга тоже из очень любопытных, не обойди и ее своим высоким вниманием!
Едва заметно поколебавшись, мой оппонент сделал новый неожиданный ход:
— Но сначала я поеду к медсудэксперту и официально задокументирую нанесенные мне побои, это будет хорошая основа и для судебного иска, и веселенького скандала в прессе, — съехидничал он.
— А вот это ты видел? — я привлек его внимание к аккуратно сложенному кукишу. — Где ты сработал такую красивую заплатку на свой зад, знаем, как мне кажется, только ты да я. И никто более. Как ты оказался в багажнике, от кого там прятался и чем ты там вообще занимался, не знает никто. Но все видели (я обвел широким жестом весь дом), как именно я тебя выручил, освободив из этого плена. А так дохнуть бы тебе в этом железном ящике. Ну если за глотку я тебя немного подержал, то, согласись, что это было аккуратно и никаких следов не осталось. А что тебе моя жена съездила по морде, то за дело: ты интеллигентный человек, а материшься, как пьяный матрос, и все это не только видели, но и слышали. — И я снова показал ему на дом, в большинстве окон которого все еще торчали любопытствующие физиономии. — Так что давай спеши к своим экспертам. А за публичные оскорбления, нанесенные мне, международному чиновнику, я сам схлопочу тебе хорошее вознаграждение, хоть по суду, хоть без него!
Я сознательно сместил акценты вновь на силовой фактор. Поскольку такие типы быстрее всего усваивают наиболее простые и доходчивые аргументы. И оказался, конечно же, прав.
— Я слышал, что от ушибов хорошо помогают компрессы из русской водки, — сделал он новый непредсказуемый ход.
И попал, как говорится, в самое «яблочко». То ли интуиция ему подсказала, то ли по моему внешнему виду догадался, но действительно в вопросах самого разнообразного использования этого деликатного напитка равных себе, утверждаю это с полным осознанием любой ответственности, пока я лично не встречал.
Выдержал я для порядка небольшую паузу, собрался с малость расстроенными мыслями и выдал ему в популярном изложении коротенькую лекцию о разнообразных целительных свойствах этого уникального в своем роде состава со ссылками на классиков и научные авторитеты. Хотя в этот раз он слушал меня с большим вниманием, кивая иногда головой и даже поддакивая, мне временами казалось, что некоторые места, где я пытался высветить отдельные теоретические аспекты, он схватывал с трудом и не очень глубоко. Поэтому целесообразным мне представилось все это закрепить на практике, для чего следует подняться ко мне домой. Казалось, он уже давно и с нетерпением ждал именно этого момента.
Надо было видеть обалдевшую физиономию моей супруги, когда она, открыв дверь, узрела на пороге двух закадычных друзей, увлеченных задушевной беседой!
— Фердинанд, — представился мой новый друг, элегантно целуя ручку, — очень рад с вами познакомиться.
— Да, да, и я тоже, я очень рада, — засуетилась моя супруга. — Конечно же, мы вам тоже очень рады.
— Семен Иванович, — представился, в свою очередь, и я, чтобы вывести мою хозяйку из затянувшегося оцепенения. — Сообрази-ка нам что-нибудь на скорую руку.
Как будто и не было беспокойной ночи, легкой потасовки, громкой перебранки, разбудившей и вдоволь повеселившей всю округу, взаимных угроз, обид и оскорблений, как не было и звонких пощечин, отвешенных маленькой изящной ручкой!
Начали мы с чистого напитка, извлеченного прямо из морозильной камеры и потому загустевшего, как подсолнечное масло. Выпили под бутербродик с черной икоркой, затем с красной, потом под шпротики. А тут и горячая закусочка подоспела. Попробовали с томатным соком, лимонным и даже апельсиновым. И в любых сочетаниях результат был превосходным.
Держался Фердинанд крепко и начинал мне нравиться. Только непонятно было, почему он в домашних тапочках. Заметил это я значительно раньше, еще когда его в багажник упрятал, но в той обстановке спрашивать его как-то не хотелось. Поэтому я сейчас зашел к нему с фланга:
— Ты, Фердинанд, молодец: вроде заранее знал, что в гости позовут да переобуваться заставят — сразу в тапках и пришлепал.
Он немного помрачнел, но тут же, махнув рукой, расхохотался:
— В этом доме, как и вообще в вашем районе, я впервые. Вчера я случайно познакомился с одной очаровательной иностраночкой. Она явно скучала и забрела в мой магазинчик больше из любопытства. Народу не было, и я уделил ей столько внимания, сколько она хотела. Она спокойно примеряла кольца, кулоны, броши. Они ей очень шли. И хоть я сразу понял, что она ничего покупать не будет, ухаживать за ней мне было приятно. Ну, слово за слово, и пригласил ее поужинать, а она в порядке, видимо, взаимной любезности позвала к себе в гости. Живет она в соседнем подъезде на самом верху. Домашние мои все в отъезде, и ее приглашение я принял. И вот ночью, как это бывает в самом плохом кино, раздался звонок, благо не дверной, а только телефонный, и моя подружка велела мне пулей выскакивать вон. Потому что ее муж уже поднимается домой в лифте. Об этом ее предупредила дежурная консьержка. Схватив одежду, я в тапках выскочил на лестничную клетку, а туфли забыл. Спрятавшись за нев