– У вас будет мальчик или девочка? – разочарованно скривившись, она садится на диван и стаскивает с плеч плюшевый рюкзак.
– О, – Лина смущенно краснеет, – я еще не знаю. Мама запрещает делать УЗИ, говорит, это грех. – Румянец уходит, и ее лицо снова бледнеет. – Она возлагает на малыша большие надежды, потому что он явился в этот мир по Божьей воле. У меня не должно было быть детей. Я не хотела, чтобы…
Лина не договаривает. Странно, но в ее голосе нет радости. Юлиана думала, что все беременные женщины радуются малышу, но не Лина. Да она и сама выглядит ненамного старше Юлианы.
– Возлагает надежды? Это что значит?
– Ну, – Лина опускает взгляд, – сложно объяснить. Я вот не оправдала ее ожиданий. Была слишком строптивой, и Бог покарал меня за самомнение. Думаю, мне осталось не так уж много. – Она тут же улыбается, хотя глаза неподвижные, как у куклы. – Если бы у меня было лекарство… – с сожалением добавляет Лина.
Чего именно осталось немного, Юлиана спросить не рискует, боясь показаться совсем дурочкой.
– А сколько вам? – Юлиана подозрительно ищет морщины на лице Ангелины. Такие странные разговоры обычно ведут бабушки.
– Восемнадцать.
Юлиана понятливо кивает. Ей всегда казалось, что старость начинается после тридцати, а в восемнадцать ты просто становишься взрослым.
– Так купите это… лекарство.
Ангелина неожиданно смеется. И ее смех напоминает пение птиц за окном. Юлиана завороженно слушает, пока он резко не обрывается и в коридоре не раздаются тяжелые шаги Кристины Альбертовны.
Юлиана лежит в маленькой темной комнате и изо всех сил старается уснуть. Кристина Альбертовна оказалась щедрой женщиной и выделила им аж две спальни, но Юлиана предпочла бы спать под боком у отца. Однако, когда тот спросил дочку, согласна ли она ночевать в этой комнатушке с крохотным круглым окном, Юлиана не смогла сказать правду. И ответила: «Конечно, папа».
При лунном свете комната кажется еще страшнее. Узоры зигзагами извиваются на стенах, в темноте думается, что это змеи шипят со всех сторон. И как Юлиана ни старается жмуриться, глаза поневоле открываются, а воображение дорисовывает шевеление теней и тихий рокот под кроватью.
Юлиана зарывается в одеяло и вдыхает плесневелый запах. Здесь давно не спали. И этот затхлый воздух щекочет ноздри.
– Я смелая девочка, – шепчет себе под нос Юлиана, повторяя папины слова. – Я ничего не боюсь. Я смелая…
Странно, но, когда это говорит папа, ей и правда становится легче. От собственного голоса в ночной тишине у нее по телу ползут мурашки.
Она не выдерживает и решительно откидывает одеяло. Лучше сдаться сейчас и признаться в трусости, чем бояться всю ночь. Папа поймет. В отличие от мамы, он всегда понимал страхи Юлианы.
Она пытается нащупать на тумбочке настольную лампу, но вспоминает, что, кроме извилистой, похожей на осьминога люстры, в комнате нет источников света. Стиснув зубы, она спрыгивает босыми ногами на пол и семенит в коридор, слабо освещенный настенными бра. Так громко бьется в груди сердце, что его, кажется, слышат все в доме.
Юлиана чуть не спотыкается на ступеньках, а когда добирается до первого этажа, ноги у нее дрожат, а грудь ходит ходуном. В этом доме, где за красивой оберткой явно прячется гниль, пугает любая мелочь. Даже собственная тень.
Юлиана не понимает, почему отец этого не замечает. Может, взрослые видят по-другому? Неважно, главное – найти папу. Он должен пить чай с мелиссой, как всегда в это время.
– Вы хотите засадить его за решетку?
Голос папы, который просачивается сквозь тонкую щель из-под кухонной двери, звучит почти грубо. Так он обычно разговаривал с мамой.
– Разумеется! Что здесь непонятного? Он изнасиловал мою девочку!
Юлиана хмурится. Кажется, в школе девчонки что-то шептались об этом. Изнасиловали – это когда занимаются сексом без согласия. Только вот что такое «секс», Юлиана спросить постеснялась. Наверное, какая-нибудь взрослая игра. Выглядеть дурой в глазах одноклассниц не очень-то хотелось.
– А как же заповедь Библии о прощении?
– Давайте не будем утрировать… Нехорошо насмехаться над чужим горем. Моя Ангелина на девятом месяце, не замужем и глубоко травмирована случившимся.
Слышатся всхлипы, и некоторое время на кухне полная тишина.
– Я понимаю, простите, – наконец произносит отец. – Я бы убил, если бы кто-то причинил боль моей Юлиане. Но меня смущает, что этот мальчик, Олег… Он не похож на насильника. Его мать больна раком, получает пособие по потере кормильца. Непьющая. Да и Олег только закончил школу, учился хорошо, поступил в колледж. Вы уверены, что у них с Ангелиной не было романа? Все-таки на момент насилия, – в последнем слове отец растягивает гласные, – ей уже исполнилось восемнадцать. И, возможно, все было по взаимной симпатии.
– Вы хотите сказать, – голос Кристины Альбертовны дрожит, и некоторые звуки она проглатывает, – что моя девочка, которая выросла в послушании и любви к Богу, добровольно согласилась на блуд?!
– На блуд – нет. На любовь – да, – снова этот холодный, злой голос, от которого Юлиана всегда хочет спрятаться под кровать.
– Любовь может быть только к Богу. И матери к ребенку. Любовь же между мужчиной и женщиной ни к чему другому, кроме как к греху, не приводит.
Юлиана представляет, как буравчатые глаза Кристины Альбертовны превращаются в узкие щелки, и поеживается. Нервно перетаптывается с ноги на ногу. Уже и забыла, зачем спускалась. Уйти не может, но и оставаться неправильно.
– Очень жаль, что наши взгляды в этом вопросе расходятся. – Отец вдруг начинает говорить, как уставший учитель в конце последнего урока. – Я считаю себя христианином, но мои взгляды далеки от вашей радикальной веры. Религия не должна быть столь фанатичной и темной. Но, увы, наши убеждения определяют нас.
– А мне жаль, что Игорь не сказал, как вы любите допрашивать тех, кто платит вам деньги.
– Во-первых, вы мне пока что не платите. Во-вторых, мне тоже жаль, что Игорь не предупредил вас о том, что я берусь не за каждое дело, и да, допрашивать – это моя работа. В-третьих, я еще изучу вашу проблему с другой стороны и только потом скажу, стану ли представлять ваши интересы в суде. На этом и порешим, – холодно заявляет отец. – А сейчас я собираюсь отдохнуть после дороги. Доброй ночи вам, Кристина Альбертовна.
Видимо, хозяйка страшного домика проглотила язык, потому что в ответ Юлиана не слышит ни слова. Она не успевает отпрыгнуть в сторону, как дверь на кухню распахивается, и отец удивленно замирает.
– Юлиана? Ты не спишь?
По лицу непонятно, сердится ли он. И, конечно, он наверняка не поверит, что Юлиана не подслушивала, на это и рассчитывать не приходится.
– Я хотела… – мямлит Юлиана.
– Точно, мы же договорились дочитать сегодня Шерлока Холмса, – отец подмигивает ей и оборачивается к Кристине Альбертовне, которая бледной тенью стоит в углу кухни. – Еще раз спокойной ночи. Завтра я обязательно поговорю с вашей дочерью. И не только с ней.
Последняя фраза звучит зловеще, и даже Юлиане становится страшно.
Глава 4. Солгать нельзя признаться
I
Когда жизнь несется под откос, хочется махнуть рукой и позволить себе свалиться в яму. По крайней мере, именно так Юлиана поступала в студенческие годы. Она меняла одного парня на другого, играла чувствами однокурсников и никогда не воспринимала мужчин всерьез. А все потому, что казалось, стоит остановиться, и сразу придется нести ответственность за свои поступки, и уже нельзя будет отмахнуться от проблем как от назойливой мухи.
Сейчас Юлиана осознала, что перемены в ее жизни достигли апогея, и игнорировать их уже невозможно. Поэтому предложение Ильи переехать в новый город и начать жизнь с чистого листа кажется ей смешным и абсурдным. Хотя, возможно, сейчас даже Евгений, который раньше прибегал к шантажу и угрозам, стоило Юлиане заикнуться об увольнении, отпустит ее с легкостью, лишь бы не впутываться в ее проблемы.
Однако слишком поздно.
– Итак, мы снова встретились.
Тихий голос с хрипотцой вырывает Юлиану из задумчивости. Она даже не заметила, как открылась дверь в кабинет и на пороге появился Валентин Гордеев. Первый сеанс тет-а-тет, а она совершенно не готова. Ни морально, ни физически.
– Здравствуйте. Рада вас видеть, – она улыбается и кивает на диван. – Присаживайтесь.
Сердце ускоряет темп. Нужно сосредоточиться на работе. Она – психотерапевт, а Валентин – ее пациент. Но тогда почему она так ярко чувствует мужской парфюм и ловит на себе его взгляды, ища в них двусмысленность?
– Валентин, сегодня я бы хотела поговорить о вашем прошлом с Аллой. Расскажите мне о самых счастливых моментах ваших отношений.
Из огня да в полымя. Юлиана утыкается носом в планшет, готовясь делать записи. Она задает этот вопрос всем парам. И в случае с Никольскими было так же. Она спросила у Веры, но в ответ услышала лишь невнятное бормотание про первый поцелуй… И поэтому Юлиана подкорректировала ей память. Да, именно так. Она внушила Вере то, чего не было на самом деле. И все ради того, что спасти брак сходящей с ума женщины.
А теперь она спрашивает себя: если бы она не зациклилась на собственной профессиональной непогрешимости, возможно, Никольский был бы до сих пор жив?
Валентин молчит, только водит ладонями по бедрам, обтянутым джинсами. Из его кармана торчит помятая маска, синяя рубашка с заломами застегнута не на ту пуговицу и перекошена на груди.
– Я слушаю, – мягко напоминает Юлиана.
С начала сеанса проходит уже пять минут, а он еще не сказал ни слова. Только смотрит на нее так, будто она принадлежит ему раз и навсегда.
– Что вам это даст? – наконец уточняет он.
– К примеру, я пойму, смогу ли спасти ваш брак. По статистике у пар, которые способны вспомнить счастливые моменты своих отношений, есть неплохой шанс сохранить брак даже на самой грани развода. В противном случае все очень печально.