ABI судебно-медицинским отделом. Наш самолет был первым невоенным воздушным судном, получившим разрешение лететь через всю страну, и, чтобы нас не сбили, каждые 30 минут мы сообщали о наших перемещениях в Командование воздушно-космической обороны Северной Америки (NORAD).
При посадке в Нью-Йорке нас с Рондой встретили представители полиции штата и обеспечили сопровождение до центра города. В отделе расследований царил настоящий хаос, атмосфера была крайне напряженной. Мы увиделись с Бобом и с руководителем нью-йоркского судебно-медицинского отдела и выяснили, что нужно сделать, чтобы Celera получила сертификат лаборатории судебной экспертизы. Нас спросили, не хотим ли мы попасть на место теракта. Я сказал, что хочу, – в частности потому, что офис моего брата находился на третьем этаже первой башни (я с облегчением узнал, что никто из его сотрудников не пострадал). Когда Ронда и я, вместе с заведующим криминалистической лабораторией полиции штата, вышли из полицейской машины, я был потрясен увиденным, запахом места трагедии и его размерами. В судебно-медицинских палатках нам показали найденные останки жертв. Сердце. Части тела. Мелкие кости, другие фрагменты. В целом предстояло идентифицировать примерно 20 тысяч индивидуальных образцов. Вид останков и запахи перенесли меня во Вьетнам, во времена наступления Тет, когда надо было решать, кому из тяжело раненых я должен помочь выжить, а кого оставить умирать. Но в этих палатках спасать было не кого…
Вернувшись в Celera, мы поняли: для получения сертификата лаборатории судебной экспертизы придется пройти довольно долгий путь. Ронда и Ю-Ху Роджерс (сейчас он глава Института Крейга Вентера по секвенированию генома) создали группу, которую мы назвали «Командой парящих орлов». Все работали с невероятным напряжением, чтобы получить необходимые документы от ФБР и администрации штата Нью-Йорк. Однако время шло, первоначальный энтузиазм Тони Уайта улетучился, и он стал настаивать на возвращении к коммерческим исследованиям. Под давлением ABI Celera была вынуждена прекратить всю подготовительную работу. Ронду отозвали в Фостер-Сити. Я был разочарован и растерян – ведь я дал слово Бобу Шейлеру, что в этой страшной трагедии мы будем приносить пользу, помогать, а не зарабатывать.
Напряженные отношения между мной и Уайтом накалились до предела на встрече с инвесторами в Сан-Франциско. Я произнес стандартную деловую речь в довольно бессвязной форме – мне редко разрешали говорить по существу. Когда начались вопросы, Тони и начальник финансового отдела Applera встали по обе стороны от меня, подобно двум послушным кэгэбэшникам из бывшего Советского Союза. Сразу после совещания я уехал, взяв с собой Хизер, прилетевшую вместе со мной на эту встречу. Я решил прокатиться на машине и показать ей одно из моих любимых мест. Это было нечто вроде подведения итогов моей жизни, долгого пути из Милбрэ в Celera. Я поехал в Президио, туда, где был похоронен мой отец. Мы бродили среди старых развалин на месте орудийных окопов для защиты города. В школьные годы мне очень нравилось бывать здесь. Потом мы отправились в Саусалито, куда я ходил под парусом и где проводил уикенды. Там мы поужинали с Дином Орнишем, славным парнем, с которым встречались на приемах у президента Клинтона. Дин разработал диету с низким содержанием жиров в сочетании с определенным образом жизни и медитацией, как средство снижения риска сердечных заболеваний, и теперь пытался сделать нечто такое же для снижения риска заболевания раком. Сидевшие с нами за столом люди из его группы поддержки больных раком простаты были совсем не похожи на Тони Уайта и Эрика Ландера и им подобным. Они вдохновляли! Поздно вечером, по дороге в город, я понял, что мне теперь нужно делать.
У меня никогда не получалось держать язык за зубами, поэтому я поделился с двумя членами совета директоров Applera, что собираюсь уходить, но так, чтобы не причинить вреда Celera (иными словами, не навредить друзьям и коллегам). Я очень хотел уйти благородно. Однако мне следовало догадаться, что когда дело касается Тони Уайта, сведение счетов неизбежно. При разрыве отношений всегда становится ясно, в чьих руках власть и кто контролирует ситуацию. В январе 2002 года совет директоров компании Applera провел заседание прямо рядом с моим кабинетом. Среди присутствующих был Майк Ханкапиллер, человек, с которого началась эта глава моей жизни, и президент компании Celera Diagnostics Кэти Ордоньез, пришедшая в компанию из Hoffmann – La Roche. В 16 часов руководство компании прислало ко мне адвоката Билла Соуча: итак, я был уволен.
Оставалось всего несколько дней до того, как я мог получить четвертую часть (775 тысяч долларов) моих биржевых опционов. Теперь я все это терял. На продажу моих акций мне дали тридцать дней. У Соуча было заготовлено два заявления для прессы, один на случай моего согласия, другой – если я его не дам. 22 января читатели прочли первый вариант. Итак, корпорация Applera объявляла о моем уходе с поста директора Celera Genomics Group. Тони Уайт, временно занявший эту должность, поздравлял меня с «невероятными достижениями», и сообщал, что в настоящее время компания переходит к разработке новых лекарств: «Совет директоров нашей компании, Крейг и я – все согласны, что на данный момент наилучшим решением в интересах Celera будет уступить место новым высокоэффективным руководителям, более опытным в фармацевтических исследованиях и развитии производства». Далее из того же заявления я узнал, что «благодаря этому решению, Celera получит наилучшие возможности и впредь делать историю». Я уходил из компании, завершив секвенирование геномов дрозофилы, человека, мыши, крысы и комара, создав прибыльную профессиональную базу данных, систему протеомного анализа и оставив в казне Celera миллиард наличными.
Даже когда вы знаете, что конец близок, практически невозможно к нему подготовиться. Да, я хотел уйти из Celera, – но хотел иметь время, чтобы попрощаться и поблагодарить свою команду за их невероятную целеустремленность и личный интерес каждого к нашей работе. Они выложились на 110 %. Вместо этого мне пришлось тотчас же собирать свои пожитки. Мой талисман – высушенная кожа морской змеи – никогда не подводил меня, но сейчас я быстро упаковал его вместе с копиями своих статей и разными «вентеровскими» сувенирами. Обратно меня не впустят. Не дадут попрощаться со своими ведущими сотрудниками, ни с кем из более тысячи человек, которых я принял на работу. Линн Холанд, мой личный помощник с первых дней работы в TIGR, и Кристина Вуд, еще один член моей офисной команды, – обе были в слезах.
В тот вечер меня пригласили в качестве почетного гостя в Экономический клуб в Вашингтоне, где я должен был выступить с важной речью. Я пошел домой переодеться в смокинг и позвонил Клэр, но она была так подавлена последними событиями, что не могла даже говорить со мной. В клубе я произнес импровизированную речь – Хизер до сих пор считает ее моим лучшим выступлением. На следующий день я начал осознавать, что произошло. Клэр была очень расстроена, понимая, что я хочу, как и было запланировано, вернуться в TIGR. А она тогда больше всего на свете хотела остаться его директором. Я тоже испытывал острое чувство потери, потому что только теперь понял, как важна была для меня моя команда, с которой мы вместе с таким трудом создавали Celera.
Нападки и неудачи, которые я переживал годами, для многих обернулись бы глубокой депрессией. Не могу сказать, что временами я не бывал в пониженном тонусе, но мне везло: в большинстве случаев я избежал клинической депрессии. Какую роль в этом сыграли мои гены? Группа ученых под руководством Кэй Вильгельм из Клиники Св. Винсента в Сиднее и Университета Нового Южного Уэльса в Австралии обнаружили, что депрессия значительно чаще развивается у тех, кто унаследовал от обоих родителей на хромосоме 17 короткую версию гена 5-HTTLPR, регулирующего перенос серотонина.
Различие в длине гена касается той его части (называемой «активацией последовательности»), которая контролирует количество образующегося белка. В результате при наличии короткой версии примерно пятая часть популяции синтезирует меньше белка, отвечающего за перенос серотонина в мозге. Серотонин играет ключевую роль в регуляции настроения, ощущения боли, аппетита, сна и реагирует на антидепрессант прозак. У таких людей, если они переживают три или более остронегативных события на протяжении пяти лет, шанс развития клинической депрессии составляет 80 %. Это исследование является еще одним подтверждением несостоятельности упрощенного генетического детерминизма: химические процессы в мозге зависят не только от генов, но и от состояния окружающей среды, биологических и социальных аспектов.
Это исследование также показало, что у людей с длинной версией гена, которая дает «генетическую устойчивость» к депрессии, только в 30 % случаев при тех же обстоятельствах развивается психическое заболевание. Остальная часть популяции – примерно половина всех людей – представляет собой смесь двух генотипов. Во многих других исследованиях укороченный вариант гена связывается с состоянием тревожности, вызванной личными особенностями данного человека, в том числе стремлением избежать различных опасностей и повышенной склонностью к запрещенным наркотикам. На мое счастье, у меня имеются обе копии в длинном варианте и достаточное количество серотонина.
Вместе с моим другом и советчиком Дэйвом Кирнаном я работал с юристами Applera над заключительным договором. Если в течение года я буду воздерживаться от какой-либо критики Тони Уайта, не буду делать порочащих его замечаний и вмешиваться в дела его сотрудников, к концу этого срока они отдадут мне остальную часть моих акций. Марк Адамс был в начале этого списка – он должен был остаться в компании. Но нам удалось изменить условия договора так, что Хэм, Хизер, Линн и Крис при желании могли уйти вместе со мной. Как только мы согласовали эти условия, я перестал думать о прошлом и переключился на будущее.