кетами, кои, будучи брошены на землю, могли перескакивать с места на место, делая до шести выстрелов каждая. Конница оная, наскакав на становище татарское, бросила их между лошадей татарских, причинив в них великую сумятицу». Получалось, что Украина – родина если не слонов, то, по крайней мере, боевого применения пороховых ракет. Во многом «История Русов» опирается на малодостоверные народные предания и легенды о невероятной жестокости обеих сторон во время польско-украинских войн, а также на фальсифицированные ее автором различные польские и украинские грамоты XIV–XVII веков, которые так никогда и не были обнаружены в польских и украинских архивах и противоречат всем реалиям того времени, к которому они отнесены. Возможно, их изготовляли таким же образом, как и приведенную выше мифическую грамоту о пожаловании шляхетства полковнику Остапу Гоголю. Однако вопрос о подложности «Истории Русов» был поставлен только в 1865 году, Гоголь до этого времени не дожил и в период работы над «Тарасом Бульбой» не сомневался в истинности сообщаемых в «Истории Русов» сведений. На самом деле это был превосходный литературный памятник пробуждавшегося украинского национального самосознания, но совершенно недостоверный исторический источник. Там, в частности, идеализировались как украинское казачество, так и период «гетьманщины» – кратковременного независимого существования украинского государства, созданного Богданом Хмельницким, а присоединение Украины к России в результате Переяславской рады рассматривалось как следствие обмана Хмельницкого царскими воеводами.
Замечу, что не один Гоголь был очарован «Историей Русов». А. С. Пушкин использовал ее для своего «Очерка истории Украины» (1831), а затем собирался опубликовать этот памятник, но не успел.
В «Истории Русов», с одной стороны, преувеличивались масштабы зверств в польско-украинских войнах, а с другой стороны, часто придумывались экзотические казни и пытки, которых на самом деле ни поляки, ни казаки не применяли, причем отнюдь не из-за врожденного человеколюбия, а просто по причине их сложности. В суровых военных условиях не было времени долго возиться с неприятелями, захваченными в плен. Так, из этого источника Гоголь почерпнул байки о медных быках, в которых шляхта живьем сжигала козаков, или о католических священниках, запрягавших в свои таратайки украинских женщин. Предание о страшном быке попало и в широко распространенные легенды о смерти Семена Наливайко, которого якобы сожгли в бронзовом коне или воле. О конце Наливайко так рассказывает Н. И. Костомаров в статье «Первые войны малороссийских казаков с поляками» (1843), основываясь на «Истории Русов» и народных песнях: «Патер Янчинский рассказывает, что во время содержания Наливайка в темнице над головою его день и ночь стояли воины с топорами; едва только он начинал засыпать, они тотчас пробуждали его обухом, и так мучили его разным образом. О казни всех четырех предводителей говорят разно. Янчинский рассказывает, что Наливайка посадили верхом на раскаленного железного коня и увенчали раскаленным железным обручем. Коссинский иначе повествует об их казни, – с ним сходно говорит и народная песня. Наливайка, Лободу, Мазепу и Кизима, при огромном стечении народа, бросили в медного быка; этого быка поджигали несколько часов медленным огнем, пока слышен был крик несчастных; потом пламя охватило всю махину, и когда потушили его и отворили медного быка, тела страдальцев обратились в пепел…
Присудили ляхи Наливайка
У волу спалити;
Присудили уси козаченьки
Ляхам видомстите».
В действительности славный казачий атаман умер гораздо более легкой смертью: ему сначала отрубили голову, а затем четвертовали. Казнь же посредством сожжения в медном (или бронзовом) быке в Речи Посполитой XVI–XVII веков вообще не применялась, она была известна только в античной Греции. Так, в сицилийском городе Акрагант в VI в. до н. э. преступника бросали в чрево огромного медного «быка Филариса» (Филарис был тираном Акраганта), под которым разводили сильный огонь; благодаря особому устройству крики жертв преобразовывались в мычание. Об этой казни впервые поведал древнегреческий писатель Пиндар (VI–V вв. до н. э.), и она засвидетельствована и во многих других источниках. Так что, скорее всего, это исторический факт, хотя в его реальности сомневались и сомневаются многие как античные, так и современные авторы. Но вот согласно позднейшему автору, Лукиану (II в. н. э.), первой жертвой медного быка стал его изобретатель, на котором тиран будто бы решил опробовать изобретение. А вот это уже точно смахивает на миф. Точно так же молва утверждала, будто бы изобретатель гильотины доктор Жозеф Гильотен сам стал ее жертвой, что не соответствует действительности. Просто народ, ясное дело, не питал большой любви к изобретателям орудий казни и очень хотел, чтобы они на себе испытали действие своих изобретений.
Вот как выглядит эпизод с казнью гетмана (Наливайко) в «Тарасе Бульбе», вместе с последовавшим за ним еврейским погромом: «В это время большой паром начал причаливать к берегу. Стоявшая на нем толпа людей еще издали махала руками. Это были козаки в оборванных свитках.
Беспорядочный наряд – у многих ничего не было, кроме рубашки и коротенькой трубки в зубах, – показывал, что они или только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистый козак, человек лет пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех, но за стуком и криками рабочих не было слышно его слов.
– А с чем приехали? – спросил кошевой, когда паром приворотил к берегу.
Все рабочие, остановив свои работы и подняв топоры и долота, смотрели в ожидании.
– С бедою! – кричал с парома приземистый козак.
– С какою?
– Позвольте, панове запорожцы, речь держать?
– Говори!
– Или хотите, может быть, собрать раду?
– Говори, мы все тут.
Народ весь стеснился в одну кучу.
– А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на гетьманщине?
– А что? – произнес один из куренных атаманов.
– Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом уши, что вы ничего не слыхали.
– Говори же, что там делается?
– А то делается, что и родились и крестились, еще не видали такого.
– Да говори нам, что делается, собачий сын! – закричал один из толпы, как видно, потеряв терпение.
– Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.
– Как не наши?
– Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править.
– Что ты толкуешь?
– И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.
– Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе!
– Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей – ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
– Стой, стой! – прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. – Стой! и я скажу слово. А что ж вы – так бы и этак поколотил черт вашего батька! – что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
– Э, как попустили такому беззаконию! А попробовали бы вы, когда пятьдесят тысяч было одних ляхов! да и – нечего греха таить – были тоже собаки и между нашими, уж приняли их веру.
– А гетьман ваш, а полковники что делали?
– Наделали полковники таких дел, что не приведи бог и нам никому.
– Как?
– А так, что уж теперь гетьман, заваренный в медном быке, лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему народу. Вот что наделали полковники!
Всколебалась вся толпа. Сначала пронеслось по всему берегу молчание, подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг поднялись речи, и весь заговорил берег.
– Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие мучения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!
Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели запорожцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались все характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.
– Перевешать всю жидову! – раздалось из толпы. – Пусть же не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!
Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем головам, и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов.
Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили.
– Ясновельможные паны! – кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. – Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно слово!
Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не можно сказать, какое важное!
– Ну, пусть скажут, – сказал Бульба, который всегда любил выслушать обвиняемого.
– Ясные паны! – произнес жид. – Таких панов еще никогда не видывано.