– Сделайте одолжение.
– Задумайте какую угодно цифру, и я с помощью простых арифметических действий, которые вы будете проверять вместе со мною, определю эту цифру.
– Ну что же, попробуем, – рассмеялся старик, очевидно, сомневавшийся: – но как велика должна быть задуманная цифра?
– А это безразлично. Но в первый раз, для скорости вычисления, ограничьтесь числом из двух цифр.
– Хорошо, я задумал, – сказал баталионер, подмигнув стоявшим вокруг офицерам, и для подтверждения впоследствии, на случай неточности исчисления, сообщил задуманную цифру сидевшей рядом с ним даме.
– Благоволите прибавить к ней, – начал Лермонтов, – еще 25, и считайте мысленно или посредством записи.
Старик попросил карандаш и стал записывать на бумажке.
– Теперь не угодно ли прибавить еще 125.
Старик прибавил.
– Засим вычтите 37.
Старик вычел.
– Еще вычтите ту сумму, которую вы определили в уме.
Старик вычел.
– Теперь остаток умножьте на 5.
Старик умножил.
– Засим полученную сумму разделите на 2.
Старик разделил.
– Теперь посмотрим, что у вас должно получиться… кажется, если не ошибаюсь, цифра 282½?…
Баталионер даже привскочил, так поразила его точность вычисления.
– Да, совершенно верно: 282½• я задумал цифру 50. И он снова проверил: 50 + 25 + 125 – 37–50 х 5: 2, действительно остается 282½… — Фу, черт побери!.. Да вы уж не колдун ли?
– Колдун – не колдун, а математике учился, – улыбнулся Лермонтов.
– Но позвольте… – старик видимо сомневался, не подсмотрел ли математик его цифры, когда он производил вычисления. – Нельзя ли повторить?
– Извольте.
Старик записал задуманную цифру, никому не показав, положил под подсвечник и стал считать в уме даваемые поэтом цифры. И на этот раз цифра остатка была угадана. Все заинтересовались. Старик только развел руками. Хозяйка дома попросила повторить еще раз опыт, и еще раз опыт удался.
По крепости пошел говор. Где бы поэт ни показался, к нему стали обращаться с просьбами угадать задуманную цифру. Несколько раз он исполнял эти просьбы, но, наконец, ему надоело, и он через несколько дней тоже на одном из вечеров открыл секрет, состоявший в том, чтобы заставить задумавшего известное число, какое бы оно ни было, вычесть из суммы, увеличенной прибавлением нескольких цифр, и затем считать только даваемые цифры, например:
х + 100 + 206 + 310–500 – х: 2 × 3 = 174.
Теперь это знает каждый школьник, а в то время и в образованном обществе считалось чуть ли не черной магией.
[Е. И. фон Майдель в передаче П. К. Мартьянова.
«Дела и люди века», т. I, стр. 152–154]
Ко времени второго пребывания поэта в этой стране войны и величественной природы относятся лучшие и самые зрелые его произведения. Поразительным скачком он вдруг самого себя превосходит и его дивные стихи, его великие и глубокие мысли 1840 года как будто не принадлежат молодому человеку, пробовавшему свои силы в предшествовавшем году; тут уже находишь более правды и добросовестности в отношении к самому себе; он с собою более знакомился и себя лучше понимает; маленькое тщеславие исчезает, и если он сожалеет о свете, то только в смысле воспоминаний об оставленных там привязанностях.
[Перевод из французского письма Е. П. Ростопчиной к А. Дюма. «Le Caucase. Nouvelles impressions de voyage par Alex. Dumas». II, Leipzig. 1859, pp. 258–259]
На Кавказе, в 1841 году[497], находился я в Ставрополе, в штабе командующего войсками в то время генерала Граббе, где я, в должности старшего адъютанта, заведывал первым, т. е. строевым отделением штаба. Однажды входит ко мне в канцелярию штаба офицер в полной форме и рекомендуется поручиком Тенгинского пехотного полка Лермонтовым. В то время мне уже были известны его поэтические произведения, возбуждавшие такой восторг, и поэтому я с особенным волнением стал смотреть на него и, попросив его садиться, спросил, не учился ли он в Московском университете? Получив утвердительный ответ, я сказал ему мою фамилию, и он припомнил наше университетское с ним знакомство. После этого он объяснил мне свою надобность, приведшую его в канцелярию штаба: ему хотелось знать, что сделано по запросу об нем военного министра. Я как-то и не помнил этой бумаги, велел писарю отыскать ее, и когда писарь принес мне бумагу, то я прочитал ее Лермонтову. В бумаге этой к командующему войсками военный министр писал, что государь император, вследствие ходатайства бабки поручика Тенгинского полка Лермонтова (такой-то[498], не помню фамилии) об отпуске его в С.-Петербург для свидания с нею, приказал узнать о службе, поведении и образе жизни означенного офицера. – «Что же вы будете отвечать на это?» – спросил меня Лермонтов. По обыкновению в штабе, по некоторым бумагам, не требующим какой-либо особенной отписки, писаря сами составляли черновые отпуски, и вот в эту-то категорию попал как-то случайно и запрос министра о Лермонтове, и писарь начернил и ответ на него. – «А вот вам и ответ», – сказал я засмеявшись, и начал читать Лермонтову черновой отпуск, составленный писарем, в котором было сказано, что такой-то поручик Лермонтов служит исправно, ведет жизнь трезвую и добропорядочную и ни в каких злокачественных поступках не замечен… Лермонтов расхохотался над такой его аттестацией и просил меня нисколько не изменять ее выражений и этими же самыми словами отвечать министру, чего, разумеется, нельзя было так оставить.
После этого тотчас же был послан министру самый лестный об нем отзыв, вследствие которого и был разрешен ему двадцативосьмидневный отпуск в Петербург. Это было в начале 1841 рокового для Лермонтова года, зимою.
[Костенецкий. «Русский Архив», 1887 г., т. I, кн. 1, стр. 112–113]
Часть 6Последняя поездка на север1841
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя,
Я б хотел забыться и заснуть.
Хронологическая канва
1841. Начало февраля. Приезд Лермонтова в Петербург. Бал у гр. Воронцовой-Дашковой, присутствие на котором Лермонтова найдено «неприличным и дерзким».
1841. Февраль. Близкое знакомство и дружба Лермонтова с гр. Е. П. Ростопчиной.
1841. Февраль. Статья Белинского о «Стихотворениях» Лермонтова в «Отечественных Записках».
1841. Конец февраля. Лермонтов готовится к отъезду на Кавказ и закупает множество книг.
1841. 13 апреля. Кн. Вл. Одоевский дарит Лермонтову свою «старую и любимую записную книжку с тем, чтобы он возвратил ему ее сам и всю исписанную».
1841. Апрель. Письмо Лермонтова к А. А. Краевскому, в котором он выражает сожаление, что не мог лично проститься, и подписывается на 2 экземпляра «Отечественных Записок».
1841. 20 апреля. Гр. Е. П. Ростопчина дарит Лермонтову сборник своих стихотворений «в знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому».
1841. 2 мая. Отъезд Лермонтова из Петербурга.
1841. Начало мая. Письмо к Е. А. Арсеньевой из Москвы, где Лермонтов пробыл несколько дней, остановившись у Розена.
1841. Начало мая. Встреча с Боденштедтом.
1841. Половина мая. Лермонтов в Туле обедает у А. Меринского. Лермонтов в усадьбе «Мишково», Мценского у., Орловской губ., у М. П. Глебова.
1841. Май. Лермонтов в Ставрополе. Встреча с ремонтером Борисоглебского уланского полка Магденко. Письмо к Е. А. Арсеньевой из Ставрополя, в котором Лермонтов сообщает о своем намерении прежде отправиться в крепость Шуру, где полк, а оттуда – на воды.
1841. 23 мая. Приезд Лермонтова в Пятигорск.
Последняя поездка на север
Бабушка Лермонтова, сокрушающаяся об его отсутствии, вообразила в простоте души, что преклонит все сердца в пользу своего внука, если заставит хвалить его всех и повсюду; вообразив это, решилась поднести, в простоте же души, 500 руб. асе. Фад. Бенед. Булгарину[499]. Ну тот, как неподкупный судья, бросил в «Пчелу» две хвалебные статейки [500], показав тем, что не омакивает пера в чернильницу менее, как за 250 руб. асе. Это узнал я у Карамзиных, которые, особенно Софья Николаевна, очень интересуются судьбою Лермонтова.
[Из письма Плетнева к Гроту 4 янв. 1841 г. «Переписка Я. К. Грота с И. А. Плетневым», 1896 г., т. I]
Встретились мы [с Лермонтовым] в его проезд с Кавказа у Росетти (конец 1840 или начало 1841 г.). Молодежь собралась провожать его. Лермонтов сам пожелал меня видеть и послал за мной. Он имел обо мне выгодное мнение, как сказывал Р. Он очень мне обрадовался. Р. пенял мне, что я обошелся с ним холодно.
[Из дневника Ю. Ф. Самарина за 1841 г. Соч., т. XII, стр. 56]
В начале 1841 года его бабушка, Е. А. Арсеньева, выхлопотала ему разрешение приехать в Петербург для свидания с нею и получения последнего благословения; года и слабость понуждали ее спешить возложить руки на главу любимого детища. Лермонтов прибыл в Петербург 7 или 8 февраля, и по горькой насмешке судьбы г-жа Арсеньева, проживавшая в отдаленной губернии, не могла с ним съехаться из-за дурного состояния дорог, происшедшего от преждевременной распутицы[501].
[Перевод из французского письма Е. П. Ростопчиной к Алекс. Дюма. «Le Caucase. Nouvelles impressions de voyage par Alex. Dumas», 1859.