Первая жена Пастернака, художница Евгения Владимировна Лурье, была женщиной властной, стремилась подчинить себе поэта, что, возможно, и спровоцировало в конечном счете его уход от нее. Поженились они в 1922 году.
Ее брат и сестра перевезли в Москву из Ленинграда больную мать. Длительная болезнь началась с того, что летом 1924 года она полезла на высокий платяной шкаф, чтобы достать из стоявшей на нем корзины какую-то игрушку для внука Жени, появившегося на свет в 1923 году. Потеряв равновесие, упала на спину и тяжко ушиблась. В романе «Доктор Живаго» этот эпизод нашел косвенное отражение в сцене с гардеробом как причине смерти Анны Ивановны Громеко. Александра Вениаминовна Лурье очень полюбила своего зятя, каждый его приход был для нее праздником. Картина ее смерти, ставшей следствием рокового падения с гардероба, также вошла в роман.
В жизни это происходило так. В первую неделю ноября 1928 года Пастернаков вызвали тревожным телефонным звонком. Евгения Владимировна поехала сразу, а Борис Леонидович немного задержался. Больная была в ясном сознании и спокойно разговаривала с дочерьми и сыном. Пульс уже не прощупывался. Вошел Пастернак, она улыбнулась, попыталась приподняться ему навстречу и скончалась. 14 ноября он писал сестре Жозефине:
«Ты верно уже слышала о смерти Жениной мамы. Характер ее смерти, ее последние слова и прочее выдвинули и укрепили в последний момент то сходство, которое всегда было между ней и Женей, а долгодневные слезы последней, особенно в первые сутки, подхватили и еще усилили эту неуловимую связь. Она плакала, гладила и обнимала тело, оправляла под ним подушку и украдкой, сквозь слезы и между разговорами с посетителями, ее рисовала. Все это было бегло, изменчиво, по-детски - полно и непосредственно, все это было сплавлено в одно - смерть и горе, конец и продолженье, рок и заложенная возможность, все это было, по ускользающему благородству невыразимо словом».
Черты этих наблюдений Пастернак внес в картины болезни Анны Ивановны Громеко и неутешного горя Тони после смерти матери в третьей части «Доктора Живаго», ставшие одним из запоминающихся мест романа.
Первой жене посвящены следующие строки Пастернака:
Художницы, робкой как сон, крутолобость,
С огромной улыбкой, улыбкой взахлеб,
Улыбкой широкой и круглой как глобус,
Художницы профиль, художницы лоб.
Н. Н. Вильмонт в своих мемуарах дает ее портрет: «Она была скорее - миловидна. Большой выпуклый лоб, легкий прищур и без того узких глаз, таинственная; таинственная, беспредметно манящая улыбка, которую при желании можно было назвать улыбкою Моны Лизы; кое-где проступившие, ещё бледно и малочисленно, веснушки, слабые руки, едва ли способные что-то делать».
Елизавета Борисовна Черняк, жена критика и литературоведа Якова Захаровича Черняка, с которым дружил Пастернак, в свою очередь, подружилась с Евгенией. Она вспоминала: «Что мне сказать о Жене? Гордое лицо с довольно крупными смелыми чертами, тонкий нос с своеобразным вырезом ноздрей, огромный, открытый умный лоб. Женя одна из самых умных, тонких и обаятельных женщин, которых мне пришлось встретить. Так считал и Яша. Он всю жизнь относился к ней с нежностью и благоговением, так что порою меня начинала грызть ревность, от которой я с трудом отделывалась. Но характер у Жени был нелегкий. Она была очень ревнива, ревновала Б. Л. к друзьям, на что не раз жаловались тогдашние ближайшие друзья Б. Л. - Бобров и Локс...
Она была одаренной художницей, отличной портретисткой, обладала безукоризненным вкусом. Она была достойна Пастернака».
Очевидно, ревность и властность Евгении Владимировны в итоге привели ее к разрыву с поэтом. Но до этого первая жена поэта успела послужить прототипом главной героини ранней прозы «Детство Люверс». Позднее, через несколько лет после мучительного разрыва, в известном нам отрывке 1938 года «Уезд в тылу», появившемся через год после казни Тухачевского, Женя Люверс превратилась в Евгению Викентьевну Истомину, причем отец ее разоряется, а муж -физик и математик юрятинской гимназии Владимир Васильевич Истомин уходит добровольцем на фронт, оставляя жене шестилетнюю дочь, и пропадает без вести. Здесь уже предвосхищены отношения Лары, Паши Антипова и их дочери Катеньки, причем Владимир
Истомин уже как будто готовится повторить судьбу Тухачевского. Таким образом, Евгения Владимировна Лурье, несомненно, стала прототипом Лары «Доктора Живаго», но преимущественно лишь в ее детских и юношеских годах.
К этому времени и в сердце Пастернака, и в будущем романе первую жену вытеснила вторая большая любовь -Зинаида Николаевна Нейгауз. Она была ученицей Генриха Нейгауза, затем стала его женой, а затем у нее завязался роман с другом Нейгауза Пастернаком.
Зинаида Николаевна вспоминала, что, когда они познакомились с Пастернаком в 1928 году, ей показалось, что «как личность он выше своего творчества. Его высказывания об искусстве, о музыке были для меня более ценными, чем его труднодоступные для понимания стихи». Кстати сказать, в романе мы наблюдаем обратную ситуацию. Юрий Живаго как личность кажется мельче своих гениальных стихов. А ведь стихи из романа -несомненно, вершинные в творчестве Пастернака, и только знакомство с его тетрадкой, найденной Евграфом Живаго, убеждает родных и друзей, что они действительно должны гордиться тем, что жили в одно время с этим человеком.
Зимой 1930 года Пастернак приходил сказать Г. Г. Нейгаузу, как вспоминала Зинаида Николаевна, что «он меня полюбил и что это чувство у него никогда не пройдет. Он еще не представляет себе, как все сложится в жизни, но он вряд ли сможет без меня жить. Они оба сидели и плакали оттого, что очень любили друг друга и были дружны».
В Зинаиде Николаевне Пастернака не в последнюю очередь привлекала ее домашность, умение устроить быт, освободить поэта от домашних мелочей. В то же время вторая жена Пастернака утверждала: «Я никогда не была материалисткой. Опять сходная черта с Борей. Он всю жизнь помогал людям. Постоянно на его иждивении жили его первая жена с сыном, наравне с ней - Н.А. Табидзе, Ахматова, дочь Марины Цветаевой Ариадна и сестра
Марины Ася, Стасик. Я никогда не осмеливалась протестовать. Боря пользовался в этих делах полной свободой и всегда меня благодарил за нее. Он зарабатывал очень много, но бриллиантов я не нажила. Мы оба не любили тратить на себя деньги, оба не придавали значения своим костюмам».
Решающее объяснение произошло в июле 1930 года на даче в Ирпене под Киевом, куда Нейгаузы пригласили Пастернака.
Заходя к Зинаиде Николаевне (их дачи были по соседству), Пастернак заставал ее в домашней работе - стирке белья, которое она затем крахмалила и гладила, мытье полов, стряпне.
«В этом прозаическом и будничном виде, растрепанная, с засученными рукавами и подоткнутым подолом, она почти пугала своей царственной, дух захватывающей притягательностью», - вспоминал Пастернак о ней, рисуя восхищенье Юрия Живаго Ларой.
Сцена первой встречи Ларисы Антиповой с Живаго в Юрятине у колодца кажется списанной с встречи Пастернака и Зинаиды Николаевны в Ирпене:
«Вихрь застиг ее с уже набранной водой в обоих ведрах, с коромыслом на левом плече. Она была наскоро повязана косынкой, чтобы не пылить волос, узлом на лоб «кукушкой», и зажимала коленями подол пузырившегося капота, чтобы ветер не подымал его. Она двинулась было с водою к дому, но остановилась, удержанная новым порывом ветра, который сорвал с ее головы платок, стал трепать ей волосы и понес платок к дальнему концу забора, ко все еще квохтавшим курам. Юрий Андреевич побежал за платком, поднял его и у колодца подал опешившей Антиповой. Постоянно верная своей естественности, она ни одним возгласом не выдала, как она изумлена и озадачена».
По этому поводу Дмитрий Быков утверждает, упоминая дачу в Ирпене, «где Зинаида Николаевна на спор с подругой соблазняла Пастернака... Она даже бралась мыть пол и демонстративно становилась в определенную позу, чтобы произвести впечатление на поэта. И, надо сказать, произвела. Хотя об этом я писать не стал, но мне достоверно известно, что она его не просто соблазнила, а именно на пари. А потом уже сама удивилась тому, что так разбудила в поэте страсть. То есть изначально задуманный ею легкий флирт, к чему, собственно, уже привык ее муж Генрих Нейгауз, вдруг перешел в нечто бурное и серьезное - в замужество наконец. Если в 1917 году Пастернак относился к жизни, «как к сестре», то в 1931-м он решил на ней жениться, так сказать, что привело затем к далеко идущим последствиям».
Соперницей Зинаиды Николаевны в любви к Пастернаку была не столько жена Пастернака Евгения Владимировна, сколько жена Асмуса Ирина Сергеевна. Зинаида Николаевна вспоминала: «Однажды в его присутствии, забыв, что тут же сидит его жена, Ирина Сергеевна попыталась меня уколоть, сказав, что я не понимаю его стихов. На это я гордо ответила, что она совершенно права и я признаюсь в этом своем недостатке. Пастернак заявил, что я права, такую чепуху нельзя понимать, и он за это меня уважает».
Наталья Иванова так прокомментировала встречу Пастернака с Зинаидой Николаевной в Ирпене: «Пастернак увидел ее в сарафане, с растрепавшимися волосами, с обнаженными, по-античному округлыми руками, освещенную жарким украинским солнцем. Босая и неприбранная, она сосредоточенно отмывала пыльную с зимы веранду. Страсть к чистоте, к уборке у нее равнялась творческой страсти. Пастернак ахнул - как бы он хотел сейчас, моментально схватить весь ее облик одним снимком! Она отнесла восхищенные слова на счет его галантности - впрочем, к галантности ей было не привыкать: появляясь в доме, Нейгауз, несмотря на внушительный срок их супружеской жизни, всегда целовал ей руку.
Пастернаком первой увлеклась вовсе не она, а ее подруга Ирина Асмус. Зинаида Николаевна, напротив, сторонилась его. Но Пастернак старался помочь ей в ее бытовых делах, -если она шла в лес собирать хворост, то он тут же, как бы случайно, попадался ей на пути. Если шла к колодцу с ведром, - помогал донести воду до дома; однако она держалась со строгостью и не поощряла его ухаживаний. Однажды пропал соседский мальчик - его искали много часов подряд. Николай Вильмонт, желая сообщить радостную весть о нашедшемся, обнаружил их у колодца, где Пастер