И в интервью, данном английскому журналисту Антони Брауну в конце января 1959 г, поэт говорил о Ивинской: «Она - мой большой, большой друг. Она помогла мне при написании книги, в моей жизни. Она получила пять лет за дружбу со мной. В моей молодости не было одной, единственной Лары... Лара моей молодости - это общий опыт. Но Лара моей старости вписана в мое сердце ее кровью и ее тюрьмой.»
А рукопись первых четырех глав романа Пастернак преподнес Ольге Всеволодовне с дарственной надписью: «Ларе от Юры».
Но, по признанию Ивинской, «наверное - я - не «абсолютная» Лара, а он - не «абсолютный» Юра. Б.Л. часто мне говорил, что не нужны полные биографические совпадения героев с их прототипами. Пусть это будут собирательные образы, пусть у Тони будут черты и мои, и Зинаиды Николаевны, так же, как те и другие (и еще чьи-то третьи) будут у Лары. Но главное - показать и меня, и себя, и отношение к жизни, к литературе, к искусству - такими, какими воспринимает их именно он. Всю жизнь он благоговел перед женщиной.
И он тщательно отделывал образы Тони и Лары. Хотя в этих образах не было почти никаких биографических совпадений ни с З.Н., ни со мной, в характере Тони больше всего было от З.Н., а Лары - от меня.
Узнав, что я на четверть немка и наполовину полька, нерусской национальностью наделил Б.Л. свою героиню Лару Гишар.
В Курске прошли мои детские годы - и в стихах Б.Л., приписанных Юрию Живаго:
... Дочь степной небогатой помещицы,
Ты - на курсах, ты родом из Курска.
А в образе Тони определенно проступают черты 3. Н. Вот что сообщает о Тоне Юрий: «Я наблюдал, как расторопна, сильна и неутомима Тоня, как сообразительна в подборе работ, чтобы при их смене терялось как можно меньше времени».
А вот что пишет Борис Пастернак о Зинаиде Николаевне: «... Страстное трудолюбие моей жены, ее горячая ловкость во всем, в стирке, варке, уборке, воспитании детей создали домашний уют, сад, образ жизни и распорядок дня, необходимые для работы тишину и покой» (из письма к Ренате Швейцер от 7.5.58).
Таких совпадений в рисовке характеров найти у Б.Л. можно много, как и автобиографических черт в характере Юрия Живаго.
Это Юра «еще с гимназических лет мечтал о прозе жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать. Но для такой книги он был слишком молод, и вот он отделывался вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».
Пастернаку необходимо было жалеть своих возлюбленных. Живаго говорит Ларе: «Я думаю, я не любил бы тебя так сильно, если бы тебе не на что было жаловаться и не о чем сожалеть. Я не люблю правых, не падавших, не оступавшихся. Их добродетель мертва и малоценна. Красота жизни не открывалась им».
С одной стороны, это признание вполне автобиографично. Поэт бы сам себе не нравился, если бы его жизнь была гладкой, без взлетов и падений, без грехов и раскаяний, без тяжелейших испытаний, глубоких потрясений. С другой стороны, безгрешные женщины ему были неинтересны. Из пастернаковских же возлюбленных под подобное определение точнее всего подпадает Ольга Ивинская. С ней Пастернак познакомился в октябре 1946 года в редакции «Нового мира», куда пришел договариваться о будущей публикации романа. Ивинская тогда заведовала отделом начинающих авторов. Но встретились они в отделе поэзии.
В результате переговоров Пастернака с журналом «Новый мир» 23 января 1947 года был подписан договор на публикацию романа под названием «Иннокентий Дудоров (Мальчики и девочки)», - объемом в 10 авторских листов и сроком сдачи в августе 1947 года. Одновременно в «Новый мир» было предложено несколько последних стихотворений: «Март», «Зимняя ночь», «Бабье лето». Однако против их публикации восстал заместитель главного редактора Константина Симонова Александр Кривицкий, и Симонов с ним согласился, чем вызвал удивление Пастернака - как же так, главный редактор не хозяин в своем журнале.
Ивинскую представили Пастернаку в редакции как одну из его горячих поклонниц. Когда Ольга призналась, что у нее есть всего одна пастернаковская книга, Борис Леонидович оживился: «Ну, я вам достану, хотя книги почти все розданы! Я сейчас занимаюсь переводами, стихов своих почти не пишу. Работаю над Шекспиром. И знаете, задумал роман в прозе, но еще не знаю, во что он выльется. Хочется побывать в старой Москве, которую вы уже не помните, об искусстве поговорить, подумать». И слегка смущенно добавил: «Как это интересно, что у меня еще остались поклонницы». Уже на следующий день он все обещанное принес.
У Ивинской к тому времени было двое детей - семилетняя Ирочка и совсем маленький Митя, была мать, отсидевшая три года по 58-й статье, было, по ее собственному признанию, «много увлечений и разочарований», а также самоубийство отца Иры, Ивана Васильевича Емельянова, вскоре после ее рождения, и смерть в 1942 году второго мужа, Александра Петровича Виноградова, в больнице, на руках Ольги Всеволодовны. Она жила с матерью и ее мужем Дмитрием Ивановичем Костко.
Своей поклоннице и близкой подруге Ивинской Люсе Петровой Пастернак признался, что полюбил Ольгу: «Да что такое жизнь, что такое жизнь, если не любовь? А она такая очаровательная, она такая светлая, она такая золотая. Теперь в мою жизнь вошло это золотое солнце, это так хорошо, так хорошо. Не думал, что я еще узнаю такую радость. Она работает в «Новом мире». Я очень хочу, чтобы вы ей позвонили и повидались с ней».
Затем он признался в любви лично и предложил перейти на «ты». Ивинская написала Пастернаку письмо, содержание которого изложила в мемуарах следующим образом: «Я писала, что первый мой муж Емельянов из-за меня повесился; что я вышла замуж за его соперника и врага Виноградова; о Виноградове ходило много сплетен. Он казался обаятельным и широким человеком, но, однако, были люди, которые утверждали, что именно он написал на мою маму клеветнический донос, будто она в своей квартире «порочила вождя», и бедная мама три года провела в лагере, в самые голодные и страшные военные годы. А я оставалась с ним (ведь у нас был сын, да и к Ире он относился как к родной), и только смерть его положила конец этому ужасу». Только после его смерти я поехала за мамой, без билета, под солдатской шинелью, на страшную станцию «Сухо-Безводное», отвезла ей донорский свой паек, и даже удалось мне вырвать ее оттуда. Дождалась актировки негодных и больных, тогда еще было такое, и привезла полуживую нелегально в Москву. Много было страшного. Смерти, самоубийства.
«Если Вы, - я писала все-таки на «вы», - были причиной слез, то я тоже была! И вот судите сами, что я могу ответить на Ваше «люблю», на самое большое счастье в моей жизни...»
Пастернак был растроган: «Олюша, я люблю тебя; я сейчас вечерами стараюсь остаться один и все вижу, как ты сидишь в редакции, как там почему-то бегают мыши, как ты думаешь о своих детях. Ты прямо ножками прошла по моей судьбе. Эта тетрадка всегда со мной будет, но ты мне ее должна сохранить, потому что я не могу ее оставлять дома, ее могут там найти» (после ареста Ивинской заветная тетрадка оказалась в МГБ и сгинула).
По утверждению Ольги Всеволодовны, тогда Пастернак «смахнул слезу и поцеловал Иринку. «Какие у нее удивительные глаза! Ирочка, посмотри на меня! Ты так и просишься ко мне в роман!»
Внешность Катеньки, дочери Лары из романа «Доктор Живаго» - это внешность моей дочери:
«В комнату вошла девочка лет восьми с двумя мелкозаплетенными косичками. Узко разрезанные, уголками врозь поставленные глаза придавали ей шаловливый и лукавый вид. Когда она смеялась, она их приподнимала ».
Вместе с Лидией Чуковской Пастернак пригласил Ольгу с дочерью на следующее чтение романа, устроенное 6 февраля 1947 года у пианистки Марии Юдиной. Зная глубокую церковную религиозность хозяйки, Пастернак хотел услышать ее мнение о воплощении христианской идеи в романе. Среди прочитанных тогда стихов была и недавно оконченная «Рождественская звезда».
Вскоре начался очередной виток антипастернаковской кампании. 21 марта 1947 года в газете «Культура и жизнь» появилась погромная статья Алексея Суркова, тяжко завидовавшего Борису Леонидовичу, «О поэзии Б. Пастернака». Поэт обвинялся в том, что он «бравирует отрешенностью от современности... Занял позицию отшельника, живущего вне времени. Утверждает последовательную отрешенность поэзии от общественных человеческих эмоций. субъективно-идеалистическая позиция. проповедь условности мира. с нескрываемым восторгом отзывается о буржуазном Временном правительстве. живет в разладе с новой действительностью. с явным недоброжелательством и даже злобой отзывается о советской революции. Прямая клевета на новую действительность.». Заключал статью зловещий вывод: «Советская литература не может мириться с его поэзией».
По этому поводу Пастернак сказал Ивинской:
«В наши дни политический донос - это не столько поступок, сколько философская система». Еще он звонил всем друзьям и радостно говорил: «Вы читали, как меня публично высекли? Но ничего, я себя неплохо чувствую».
А совсем скоро они с Ольгой стали близки. Ивинская вспоминала: «Была пятница четвертого апреля сорок седьмого года. Мама с мужем и детьми уехала на весь день в Покровское-Стрешнево.
И подобно тому, как у молодоженов бывает первая ночь, таку нас это был наш первый день. Я гладила его помятые брюки. Он был воодушевлен и восторжен победой. Поистине: «Есть браки таинственнее мужа и жены».
Так родилась мысль о свободной любви в «Докторе Живаго»: «Идеи «свободной любви», слова вроде «прав и запросов чувства» были ему чужды. Говорить и думать о таких вещах казалось ему пошлостью. В жизни он не срывал «цветов удовольствия», не причислял себя к полубогам и сверхчеловекам, не требовал для себя особых льгот и преимуществ».
Любовь к Ольге Ивинской стала последней любовью в жизни Пастернака. Ее черты отразились в образе Марины в романе, а также Лары.