Дома у Пастернака начались непрерывные истерики и скандалы, отравлявшие его существование. Когда осенью 1948 года дачники, поселенные у него на даче Союзом писателей, уехали в Москву, он переехал в Переделкино. Не знаю, приглашал ли он туда Ивинскую или она приехала без приглашения, но она не замедлила к нему перебраться. В стихотворении «Осень» он пишет о ней:
Ты - благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга...
Однако он глубоко ошибался, когда предполагал, что Ивинская «вся видна, как на ладони». Вскоре ему пришлось изменить о ней мнение. Когда он убедился, что перед ним не легкомысленная сорвиголова, а женщина скрытная и расчетливая, пытавшаяся заставить его себе служить, он написал стихи о Магдалине. вошедшие в поэтический дневник Юрия Живаго. Но каждый раз, когда он открывал в ней такие черты, с которыми не мог примириться, она разыгрывала раскаяние, и он не решался с ней порвать.
Вскоре появилась причина, которая заставила Пастернака отказаться от попыток расстаться с Ивинской и ставила ее в его глазах на равную ногу с Зинаидой Николаевной. В начале 1949 года Ивинская поставила его в известность, что она беременна от него. Правда, Пастернак жаловался друзьям, что она «забеременела против его воли», но -фаталист - он увидел в этом перст судьбы. Бросить ее он уже не мог. «Матрасная война» (так он называл борьбу между претендовавшими на него женщинами) вступила в новую фазу. Пастернаку становилось все труднее работать дома, и Ивинская охотно предоставляла в его распоряжение одну из комнат в квартире своего отчима. Дом был ведомственный. Но Пастернак либо не замечал, кем он населен, либо не придавал этому значения. Погруженный в свою работу, он не обращал внимания на мелочи жизни. В квартире было тихо. При нем все ходили на цыпочках. Когда он приходил, заботливая Люся выпроваживала мать, страдавшую запоями; наряжала детей.
Правда, она жаловалась, что ей не хватает денег, и не отказывалась, когда он их ей давал. Даже Зинаида Николаевна не смогла бы угнаться за ней в уменьи жить на широкую ногу. Глядя на нее, можно было подумать, что рядовые москвичи голодают и бедствуют по их собственной нерасторопности. Пастернак вначале готов был видеть в этом признаки душевной широты. Ему нравились ее дерзость и ее презрение к советским законам. Он не знал, что такой же стиль жизни свойственен был и всем окружавшим ее людям. Никто столько не крал, как хозяйственные работники. Никто так нагло не нарушал законы, как сотрудники органов безопасности. Если бы Пастернак жил с Ивинской и проявлял интерес к ее характеру и к людям, которые были с ней близки, он бы вовремя освободился от своих иллюзий. Но он заходил к ней ненадолго и вскоре опять погружался в работу, писал или переводил.
Ему в голову не приходило, что мать Ивинской, которую он привык видеть в богатой обстановке, отсидела несколько лет в лагере за спекуляцию; что лучшую подругу ее -Людмилу П., устроившуюся благодаря его рекомендации на работу в Дом пионеров, через несколько недель выгнали оттуда за развращение несовершеннолетних.
Когда Ивинская попросила деньги, чтобы нанять для своей дочери, Ирины Емельяновой, учителя английского языка, Пастернак не скупился на расходы. В качестве учителя был нанят агент КГБ, профессиональный шпион Юрий Кротков, участвовавший во многих провокациях, связанных с иностранцами, и в частности, в шантаже французского посла. Регулярные визиты этого «учителя» в квартиру Ивинской свидетельствуют о том, что ему было поручено вести наблюдения за Пастернаком и что кто-то (может быть, и сам Сталин) интересовался его интимной жизнью... Присутствие Кроткова в квартире у Ивинской, где она пыталась устроить литературный салон и куда приглашала иностранцев, хотевших встретиться с Пастернаком, говорит о том, что его пытались втянуть в какую-то провокацию.
После смерти Сталина Ю. Кротков эмигрировал в Америку (на самом деле сначала - в Англию. - Б. С.). Там он опубликовал воспоминания о своей прежней деятельности и о провокациях, в которых он участвовал; в том числе и похабные воспоминания о свиданиях Ивинской с Пастернаком. В Москве были сотни преподавателей, дававших частные уроки английского языка. Почему же Ивинская всем им предпочла Кроткова? Пригласила ли она его по собственной воле или была слепым орудием в руках карательных органов, от которых целиком зависела ее дальнейшая судьба? Не воспользовались ли они тем, что ей в те дни грозило уголовное преследование? (Н. Муранова имеет в виду дело сотрудников журнала «Огонек», публиковавших чужие рукописи, пришедшие в редакцию самотеком, под фамилией подставных лиц и получавших за это гонорары. Одним из подставных лиц была Ивинская. — Б.С.)...
Конечно, Пастернак, как все, слышал разговоры об «огоньковской панаме». Но известие о том, что Ивинская -одна из главных участниц этого дела и что она приехала к нему на дачу осенью 1948 года и затем сообщила ему о своей беременности, уже находясь под следствием, после нескольких вызовов в прокуратуру, было для него полной неожиданностью. Он полагал, что познакомился в «Новом мире» с интеллигентной порядочной женщиной, причастной к миру поэзии, и что материальное благополучие, царившее у нее в квартире, заработано таким же честным трудом, как его собственное.
Насчет Юрия Кроткова стоит заметить только, что наверняка Пастернак и Ивинская искали для Ирины не просто учителя, но хорошего учителя английского языка, а значит, либо много лет прожившего в Англии или Америке, либо в течение многих лет регулярно общавшегося с англоязычными иностранцами в СССР. А обе эти категории граждан в советское время всегда были объектом пристального внимания органов госбезопасности, и доля агентов и даже кадровых сотрудников советских спецслужб среди них была выше, чем среди всего населения в целом. Так что у Ивинской была весьма высокая вероятность в своих поисках чисто случайно нарваться на сексота. Тем более, как мы увидим дальше, Кротков в качестве учителя детей Ивинской проработал недолго, а от его преемника также требовали в МГБ показаний против Ивинской и Пастернака. Конечно, случайности тут не было, что, однако, совсем не означает, что сама Ольга Всеволодовна была осведомительницей. Просто Пастернак, как писатель опальный, за судьбой которого к тому же пристально наблюдал сам Сталин, наверняка был под колпаком у НКВД-МГБ, и подставить дочери его любовницы надежного учителя английского было делом чекистской техники. Юрий Васильевич Кротков действительно был завербованным агентом МГБ (но не кадровым сотрудником). По основной профессии он числился советским драматургом, написал опубликованную в 1952 году антиамериканскую пьесу «Джон - солдат мира».
В 196З году во время поездки в Англию Кротков выбрал свободу, затем переехал в США, где стал сотрудником «Нового журнала» и выпустил мемуары, где среди прочего рассказал и о романе Пастернака с Ивинской, но не словом не обмолвился, что она тоже была сексотом.
Явная пристрастность Муравиной проявляется и в полном отрицании за Ивинской каких-либо литературных способностей. Между тем Ольга Всеволодовна была очень неплохим переводчиком, да и собственные оригинальные стихи писала, пусть и не пастернаковского уровня. Вот, например, строки из ее перевода стихотворения новогреческого поэта Костиса Палмаса «Кассиани», написанного от лица византийской поэтессы века:
В испуге спряталась праматерь Ева,
когда мой громкий стон ворвался в рай.
О, не суди меня в порыве гнева и не карай!
О Всеблагой! Грехов моих так много!
Им люди объясненья не дадут.
Но бесконечно милосердье Бога,
и... страшен суд.
Эти строки читаются как автобиографическое признание самой Ивинской. Или еще, из Рабиндраната Тагора:
Все, что видел на дорогах я
Долгой жизни, - вспомнилось сегодня,
Видно, по законам бытия.
Жизни позабытые картины
Медленно прощаются со мной
В смертный час, когда над жизнью длинной
Бьют часы за городской стеной.
Конечно, можно распускать слухи, что переводы за Ольгу Всеволодовну делал Пастернак, но как-то не очень верится. Ведь он, кстати сказать, очень любил и хвалил процитированные выше строки из Тагора, неужели так искусно играл?
Сама Ивинская признает, что Пастернак даже составил для нее письменные инструкции, как переводить, но и только. Вот такие, например: «1) Усиливать до полной ясности, как в прозе, содержание стихотворения, его тему. 2) Где можно, скреплять рифмами внутри, а не по концам, распадающуюся, неевропейскую форму. 3) Пользоваться свободными, неровными размерами, преимущественно трехдольными. Позволять себе пользование ассонансами». По поводу же «огоньковской панамы» Ивинская писала в мемуарах: «Якобы я была причастна к крупной денежной «панаме», раскрытой в редакции «Огонька». В действительности в числе других сорока свидетелей по этому делу меня только однажды вызывали, чтобы подтвердить факт получения гонорара за работу, сделанную одним из сотрудников журнала. Арест мой органами МГБ последовал спустя полгода после этих событий и к ним никакого отношения не имел. Об этом говорят место заключения, содержание допросов и статья 58-10, по которой я была осуждена «тройкой».
Вообще, создается впечатление, что огромное число женщин в литературных кругах жутко завидовали Ивинской, так как очень многие мечтали стать последней музой Пастернака. Отсюда и дикие слухи об Ольге Всеволодовне как примитивной стукачке. Но найдите мне такую стукачку которую сажают на пять лет, чьего нерожденного сына убивают в тюрьме, и после этого надеются еще использовать ее в первоначальном качестве. Конечно, бывало, что стукачей убивали как ненужных свидетелей. Так, например, произошло с писателем Сергеем Голубовым, убитым вместе с Соломоном Михоэлсом. Расстреляли сексотов - члено