«... Помнится, я расписывал, что я не подвергался никаким нажимам и притеснениям, что от роскошной поездки (без оставления заложников), любезно предоставленной мне, я отказался добровольно, - я бессовестно лгал под вашу диктовку не затем, чтобы мне потом показывали кукиш. Я понимаю, я взрослый, что я ничего не могу требовать, что у меня нет прав, что против движения бровей верховной власти я козявка, которую раздавить, и никто не пикнет. Я опять-таки понимаю, что если я на свободе и меня не выгнали с дачи, это безмерно много, но зачем в придачу к этим сведениям, соответствующим истине, два ведомства Министерство Культуры и Министерство Ин<остранных> дел дают заверения, что я получал и получаю заказы на платные работы».
20 января 1959 года Отдел культуры ЦК сообщал: «Советское посольство в Швеции (т. Гусев) сообщает о том, что в шведской прессе публикуются информации о поступлении в адрес итальянского издателя Фельтринелли больших сумм денег за издание романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». По сообщению газеты «Дагенс нюхетер», Фельтринелли заявил, что до 31 декабря 1958 года на специальный счет, открытый им в Швейцарии, поступило 900 тыс. долларов (360 тыс. долларов из США, 70 тыс. долларов из Англии, около 440 тыс. долларов из других стран) в качестве гонорара, предназначаемого Б. Пастернаку.
По мнению посольства, накапливающиеся суммы гонорара за роман «Доктор Живаго» могут быть использованы антисоветскими организациями для создания фонда во враждебных Советскому Союзу целях. Учитывая это обстоятельство, посольство предлагает попытаться повлиять на Б. Пастернака в том направлении, чтобы он передал принадлежащий ему гонорар Всемирному совету мира.
Отдел культуры ЦК КПСС считает, что следует поставить этот вопрос перед Пастернаком.
Поскольку Б. Пастернак не является членом Союза писателей СССР, полагали бы целесообразным поручить ведение переговоров с ним Всесоюзному управлению по охране авторских прав».
В бумагах Пастернака осталась машинописная копия его письма к Хрущеву, датированного 21 января 1959 года. Кроме того, сохранились отдельные заготовки для него, сделанные рукою Ивинской, что говорит о ее участье и вероятной инициативе в написании этого письма.
«Суд вынесен о книге, которой никто не знает. Ее содержание искажено односторонними выдержками.
Искажена ее судьба... Раз это не разобрано, значит, такой разбор нежелателен.
В дни потрясений, когда я обращался к Вам за защитой, я понимал, что должен чем-то поплатиться, что в возмездие за совершившееся я должен понести какой-то ощутимый, заслуженный ущерб. Я мысленно расстался со своей самостоятельной деятельностью, я примирился с сознанием, что ничего из написанного мною самим никогда больше не будет переиздано и останется неизвестным молодежи. Это для писателя большая жертва. Я пошел на нее.
Но благодаря знанью языков я не только писатель, но еще и переводчик. Я не думал, что эта полуремесленная деятельность, ничего общего не имеющая с кругом личных воззрений и служащая мне средством заработка, будет мне закрыта. Надо попросту желать мне зла, чтобы лишать меня и этой безобидной, безвредной работы.
Не хочу утомлять Вас ни перечнем сделанного мною в этой области. ни перечислением тех крайностей, до которых доходят в редакциях и издательствах, нарушая договоры, рассыпая готовые наборы и заменяя мои труды другими работами, чтобы изгладить всякий след моего существования в далеком прошлом.
По последствиям я догадаюсь о Вашем решении, они будут мне ответом. Если же они не последуют, даю Вам честное слово, я без чувства личной горечи и обиды приму судьбу и расстанусь с ненужным заблужденьем».
- Неужели я недостаточно сделал в жизни, чтобы в 70 лет не иметь возможности прокормить семью? - спрашивал он у меня в эти дни. Он жаловался, что не получил никакого ответа на свои письма, посланные «наверх».
- Ведь даже страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключенных и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону. Государь и великие князья выражали письмами благодарность моему отцу по разным негосударственным поводам. Но разумеется, куда им всем против нынешней возвышенности, - говорил он.
Ивинская заметила в мемуарах: «Когда в разгар травли конца 58 г. кто-то успокаивал Б.Л. тем, что благо уже не сталинские времена, иначе «из доктора Живаго получился бы доктор Мертваго» (недвусмысленно намекая на то, что при Сталине история с романом окончилась бы гибелью автора), Б.Л. отвечал: «А, может быть, и нет».
Действительно, трудно угадать, как реагировал бы на роман Сталин. Можно, однако, утверждать, что «не понимавший Пастернака» пытался временами его понять. И, быть может, только поэтому Б.Л. уцелел в годы массового уничтожения интеллигенции, когда погибали даже такие заведомые апологеты сталинизма, как Михаил Кольцов или Сергей Третьяков.
В 1958 г. роман вышел на английском языке в Лондоне (издательство «Коллинз энд Харвилл пресс») и Нью-Йорке («Пантеон букс»), на немецком языке во Франкфурте-на-Майне («Фишер ферлаг»), на шведском - в Стокгольме («Бонниерс»), на русском - в Нидерландах («Мутон»). В 1959 г. - в Париже на французском («Галлимар»), русском («Сосьете д’э-дисьон э д’эмпрессьон мондьяль»), польском («Институт литерацки») языках. В том же году Дж. Фельтринелли выпустил роман на русском языке.
Пастернак не представлял себе общей суммы, которую принесли ему издания романа за границей.
22 января 1959 года Поликарпов с тревогой сообщал в ЦК «Прошу ознакомиться с прилагаемым текстом письма Пастернака в Управление авторских прав. Заключительная фраза письма означает, что если Пастернаку не будут выплачивать деньги и предоставлять работу, он уполномочит названных в письме буржуазных писателей получать причитающиеся ему деньги за границей, а сам будет получать деньги, причитающиеся этим авторам за их книги, изданные в нашей стране».
В письме, датированном 11 января, Пастернак интересовался, «отчего задерживаются и не производятся два платежа.
1) По тбилисскому издательству «Заря Востока», за выпущенную ими весною книгу «Стихи о Грузии и грузинские поэты», а также за участие в отдельных переводных изданиях Чиковани, Леонидзе и др. в общей сложности задолженность более 21 тысячи (без удержания налога), как явствует из октябрьского письма Г.В. Бебутова, главного редактора издательства, которое прилагаю в виде справки. Часть этих денег, в размере пяти тысяч, я просил перевести по почте О. В. Ивинской, остальное - мне на мою сберкнижку.
2) По Гослитиздату, согласно договору № 10876 от 17/Х-58 г. Означенная в договоре работа (стихотворный перевод драмы Словацкого) выполнена и сдана около полутора месяцев тому назад.
Вместе с тем остается в силе моя третья просьба, обращенная к Вам в устной форме, выяснить, будут ли действительно давать мне работы и их оплачивать в виде нужного мне заработка, как о том все время делаются официальные заявления, пока не соответствующие истине, потому что в противном случае мне придется искать иного способа поддерживать существование, один из которых (путем обмена доверенностями с Хемингуэем, Лакснессом, Ремарком, Мориаком и другими) я Вам назвал».
Также пытаясь получить средства к существованию - выплата каких-либо советских гонораров Б. Л. Пастернаку была прекращена, а гонорары за «Доктора Живаго» он получить не мог, - Пастернак решил обратиться с письмом к Н. С. Хрущеву. Было ли письмо отправлено - неизвестно. В архиве Пастернака сохранился черновик, датированный 26 января 1959 года:
«Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!
Простите, что в дни, когда Вы должны быть поглощены работами вдохновляемого Вами Съезда, имеющего такое значение для будущего всего мира, я занимаю Вас своими скромными нуждами.
Я не предполагал, что мне снова придется беспокоить Вас. В моем письме к Вам, помещенном в печати, я обращался к Вашей широте и милосердию и Вашему великодушию приписываю, что остались целы я сам и мой дом.
Но нападки на меня продолжаются и приобрели мелкий и мстительный характер. Я не знаю, насколько они вообще справедливы. Суд вынесен о книге, которой никто не знает. Ее содержание искажено односторонними выдержками. Искажена ее судьба. Появлению ее на Западе предшествовали полуторагодовые договорные отношения с Гослитиздатом на ее цензурованное издание. Но мне не хочется препираться по этому поводу. Раз это не разобрано, то значит, такой разбор нежелателен. Кроме того, такие пререкания привели бы к новым искажениям.
В дни потрясений, когда я обращался к Вам за защитой, я понимал, что должен чем-то поплатиться, что в возмездие за совершившееся я должен понести какой-то ощутимый, заслуженный ущерб. Я мысленно расстался со своей самостоятельной деятельностью, я примирился с сознанием, что ничего из написанного мною самим никогда больше не будет переиздано и останется неизвестным молодежи. Это для писателя большая жертва. Я пошел на нее.
Но благодаря знанию языков я не только писатель, но еще и переводчик. Я не думал, что и эта полуремесленная деятельность, ничего общего не имеющая с кругом личных воззрений и служащая мне средством заработка, будет мне закрыта. Надо попросту желать мне зла, чтобы лишать меня и этой безобидной, безвредной работы.
Не хочу утомлять Вас ни перечнем сделанного мною в этой области (я перевел семь трагедий Шекспира, «Фауста» Гёте и много, много другого), ни перечислением тех крайностей, до которых доходят в редакциях и издательствах, нарушая договоры, рассыпая готовые наборы и заменяя мои труды другими работами, чтобы изгладить всякий след моего существования даже в далеком прошлом. Достаточно одного вашего недвусмысленного распоряжения, если Вы пожелаете это сделать, чтобы Ваши исполнители сами восстановили все подробности, не отягощая ими Вашего внимания, и чтобы все изменилось.
По последствиям я догадаюсь о Вашем решении, они мне будут ответом.
Если же они не последуют, даю Вам честное слово, я без чувства личной горечи и обиды приму судьбу и расстанусь с лишними надеждами как с ненужным заблуждением».