Благодаря их недюжинной отваге коротышку удалось наконец вызволить из толпы. Один из охранников, заслоняя его, побежал вперед, второй, однако, обернулся к хунвейбинам, вынул пистолет, выстрелил в воздух и гаркнул:
– Всем стоять! Нас послал Председатель!
Внезапный выстрел и властный голос возымели свое действие: хунвейбины притихли, растерянно глядя на охранника. Но сзади то и дело слышались выкрики: хунвейбинам не страшна смерть! Мы тебя не боимся! Обстановка вновь накалялась. Охранник вытащил из кармана удостоверение – ярко-красное, с большим государственным гербом на обложке – раскрыл, поднял высоко, чтобы все видели:
– Смотрите! Мы люди Председателя Мао, исполняем его волю! Кто посмеет мешать нам, будет арестован! Все мы здесь люди Председателя, есть что сказать – говорите как следует! А теперь пусть ваш главный выступит вперед: у нас послание от Председателя.
От толпы отделились двое; охранник спрятал пистолет, отозвал предводителей в сторону и о чем-то с ними зашептался. По всей видимости, слова его были достаточно убедительны, потому что предводители объявили во всеуслышание: да, действительно, это самые близкие люди Председателя, просим всех разойтись по своим местам. Шум стих, коротышка и первый охранник, уже успевшие отбежать на приличное расстояние, вернулись обратно, и один из предводителей даже подошел пожать коротышке руку, пока второй объяснял собравшимся: этот человек – герой, поприветствуем его аплодисментами! Раздались жидкие хлопки: на героя еще таили злобу. Опасаясь, возможно, как бы чего не случилось, второй охранник – тот, что палил из пистолета, – решил не подпускать героя к хунвейбинам; он что-то прошептал герою на ухо, проводил его до машины и велел водителю заводить мотор, сам же остался снаружи. Когда джип тронулся с места, герой высунулся из окна и прокричал:
– Сестра, не бойся, я за подмогой!
Это был Цзиньчжэнь!
Жун Цзиньчжэнь!
Отзвук его голоса еще висел в воздухе, когда на «критику» ворвался вихрем второй джип с военными номерами и затормозил напротив первого. Из автомобиля выбрались три человека, причем на двоих из них была форма офицеров НОАК[35]. Офицеры что-то шепнули стрелявшему охраннику, после чего представили ему своего спутника. Им оказался тогдашний глава университетских хунвейбинов, известный как «командир Ян». Они негромко посовещались у машины, после чего командир Ян, серьезный и торжественный, в одиночку взобрался на помост и, не теряя времени даром, вскинул вверх кулак: «Да здравствует Председатель Мао!» Яростно и оглушительно толпа внизу подхватила его крик. Когда голоса стихли, командир Ян поднялся по ступеням, сорвал с мастера Жун колпак и табличку и провозгласил:
– Клянусь именем Председателя: эта женщина – не гоминьдановка, а сестра нашего героя, самый родной для Председателя человек, самый верный делу революции товарищ!
Он вновь поднял сжатый кулак.
Да здравствует Председатель Мао!
Да здравствуют хунвейбины!
Да здравствуют товарищи!
Закончив кричать, он снял с себя хунвейбинский нарукавник и лично надел его на мастера Жун. В этот момент кто-то снова начал громогласно да-здравствовать, раз за разом, будто бы провожая мастера Жун, а на самом деле прикрывая ее уход, отвлекая от нее всеобщее внимание. Вот так, под раскаты лозунгов, и завершилась персональная революция в жизни мастера Жун…
[Далее со слов мастера Жун]
Честно говоря, я его не узнала: за десять лет, что мы не виделись, он еще сильнее исхудал, надел старомодные очки со стеклами толще бутылочных донышек и стал похож на этакого молодого старичка – потому-то я и поверить не смела, что это Чжэнь, и только когда он назвал меня сестрой, я словно очнулась ото сна. И в то же время сон, казалось, не отпускал меня, и я до сих пор сомневаюсь: не приснилось ли мне все то, что случилось в тот день.
Телеграмму отправили всего один день назад, а Чжэнь был уже здесь, как будто он и впрямь жил в нашем городе, и судя по его влиянию, по таинственности, которая окружала его приезд, он в самом деле стал чрезвычайно важной персоной. Пока он был дома, тот человек, стрелявший из пистолета, не отходил от него ни на шаг, следовал за ним как тень – то ли телохранитель, то ли надзиратель – и не давал Чжэню ни малейшей свободы, то и дело вмешивался в наш разговор: об этом нельзя спрашивать, того нельзя говорить. Ужин нам он распорядился привезти на машине, вроде как чтобы избавить нас от лишних хлопот, но, по-моему, он боялся, как бы мы не подсыпали чего в еду. Как только мы доели, он заторопил Чжэня к отъезду, но тут мама с Чжэнем стали его упрашивать, и он все-таки разрешил Чжэню переночевать дома. Для него эта затея была, видимо, авантюрной, пришлось принять меры: дом спереди и сзади караулили два джипа, в обоих сидело по семь-восемь человек, кто в военной форме, кто в штатском; сам же он остался у нас, лег спать в одной комнате с Чжэнем, причем перед сном исследовал наш дом вдоль и поперек, заглянул в каждый уголок. Наутро Чжэнь сказал, что хочет сходить на папину могилу, но этот человек его не пустил.
Нам словно снилось, что Чжэнь приехал к нам, снилось, что он задержался на ночь, снилось, что он ушел.
Мы встретились, но Чжэнь так и остался для нас загадкой, и разгадать ее стало еще труднее – мы лишь узнали, что он жив и что он женился. Женился, по его словам, недавно, жена работала там же, где и он, так что мы не сумели выяснить, чем она занимается, выведали только, что ее фамилия Ди и она северянка. Чжэнь показал нам две фотографии. Судя по фото, Сяо[36] Ди была выше ростом, крупнее, на вид крепкая, но глаза немного грустные – мне показалось, что она, как и Чжэнь, плохо умеет выражать эмоции. Перед отъездом Чжэнь сунул в мамину руку толстый конверт «от Сяо Ди» и попросил открыть его уже после того, как он уйдет. Оказалось, в конверте лежали деньги, двести юаней, и письмо от Сяо Ди. В письме говорилось, что начальство не разрешило ей приехать, что ей очень жаль, и так далее и тому подобное. В отличие от Чжэня она называла маму «матушкой». «Дорогая матушка».
Чжэнь уехал, а на третий день пришел его коллега, который раньше часто заходил к нам поздравить от имени их коллектива с праздниками, справиться о здоровье. На этот раз он принес официальный документ от военного округа и ревкома провинции, где черным по белому было написано: Жун Цзиньчжэнь – герой революции, удостоенный благодарности Центрального комитета партии, Государственного совета и Центрального военного совета, его семья – революционная семья, благородная семья, и никто, ни один человек, ни одна организация, не смеет без позволения проникать в их дом и под каким-либо видом совершать в отношении родных героя противоправные действия. Сверху еще была приписка: «Нарушитель сего подлежит наказанию как контрреволюционер!» Ее сделал командующий войсками провинциального военного округа. Благодаря этой «охранной грамоте» мы с тех пор жили спокойно, она и брату моему помогла: сначала он с ее помощью перебрался в университет Н., а затем уехал за границу. Брат вел исследования в сфере сверхпроводимости, а какие у нас в то время были условия для научной работы? Только и оставалось ехать за рубеж, но вы же сами понимаете, как это тогда было трудно. В каком-то смысле в те непростые годы именно Чжэнь создал нам условия для нормальной, даже идеальной жизни и работы.
Но что именно Чжэнь сделал для страны, какой бесценной услугой заслужил особый почет, чем объяснялось это его загадочное влияние, настолько большое, что он мог так легко поспорить с эпохой, – это осталось для нас тайной. Вскоре кто-то с факультета химии пустил слух, что Чжэнь создал первую китайскую атомную бомбу. Звучало это вполне правдоподобно. Я, как услышала, сразу подумала: что-то в этом есть. Во-первых, по времени все сходилось – первая наша атомная бомба появилась в 1964 году, то есть уже после того, как увезли Чжэня; во-вторых, с точки зрения специальности, тоже все было логично, без математики атомную бомбу не построишь; в-третьих, интуиция подсказывала мне, что второй такой таинственной, важной и почетной работы не найти. Правда, в восьмидесятые опубликовали список имен тех, кто строил атомную и водородную бомбы, и имени Чжэня среди них не оказалось. То ли он взял псевдоним, то ли все это были пустые пересуды… [Продолжение следует]
4
С Хромым Чжэном, который важен для этой истории так же, как и мастер Жун, я разговаривал еще до встречи с ней и установил с ним исключительно дружественные отношения. В то время ему было уже за шестьдесят; дряблость, захватив кожу и тело, неизбежно пробралась и в его кости, отчего хромота его столь же неизбежно усилилась, так что обувные подкладки больше с ней не справлялись, пришлось обзавестись тростью. Слухи оказались правдивы: его фигура с тростью повергала в трепет – а может, дело было вовсе не в трости, а в должности. Когда я с ним познакомился, он был первым лицом специального отдела 701, его руководителем. Теперь никто бы не осмелился звать его Хромым, даже если бы он сам об этом попросил – впрочем, человек в его положении, звании и возрасте не испытывает недостатка в обращениях.
Директор отдела[37].
Начальник.
Шеф.
Старина Чжэн.
Люди звали его по-разному, каждый на свой лад. Сам же он шутя именовал себя «начальник Трость». Честно говоря, я до сих пор не знаю его полного имени – многочисленные обращения, вежливые и просторечные, звания и прозвища вытеснили его, как что-то ненужное, и от долгого забвения оно словно бы пришло в негодность. Я, конечно, мог звать его только по всей форме – директор Чжэн.
Директор Чжэн.
Директор Чжэн…
А сейчас я раскрою вам один секрет про директора Чжэна: у него было семь телефонных номеров. Да, телефонов почти как имен! Он оставил мне всего два номера, но и этого было достаточно, потому что по одному из них отвечала его секретарша, причем она брала трубку всегда, когда бы ты ни позвонил. Иными словами, господину директору услышать меня не составляло труда, а вот мог ли я, в свою очередь, услышать его, зависело уже от моего везения.