С момента кражи прошло шесть дней, наступил вечер. Этот важный, печальный вечер начался с ливня, который вымочил Жун Цзиньчжэня с Василием до нитки; Жун Цзиньчжэнь к тому же раскашлялся, так что им пришлось пораньше вернуться в гостиницу. Они улеглись по кроватям; усталость их не заботила – куда тягостнее было слушать нескончаемый стук капель за окном.
Непрестанный шум дождя натолкнул Жун Цзиньчжэня на страшную мысль…
[Далее со слов директора Чжэна]
Жун Цзиньчжэнь, как лицо заинтересованное, высказывал немало оригинальных идей, чтобы помочь поискам. Например, он предположил, что целью кражи были деньги, и, если так, вполне вероятно, что вор забрал деньги и избавился от остального, выбросил драгоценный блокнот, как макулатуру. Мысль была здравой, следственная группа сразу взяла ее на вооружение, так что мусорные баки и свалки Б. день за днем удостаивались самого пристального внимания. Разумеется, Жун Цзиньчжэнь был одним из тех, кто в них рылся, он был настоящим предводителем, самым неутомимым, самым усердным – другие поворошат разок и идут дальше, а он не успокоится, пока лично не перевернет все на том же месте вверх дном.
Но на шестой вечер хлынул ливень, зарядил без остановки. Вода хлестала с неба на землю, текла с земли под землю и в два счета залила, заполонила каждый уголок города Б. Весь 701-й во главе с Жун Цзиньчжэнем с болью думал о том, что даже если блокнот отыщется, безжалостный дождь превратит драгоценные записи в чернильные кляксы. К тому же блокнот наверняка унесет потоком, и найти его будет еще труднее. Так что все мы из-за этого дождя измучились и пали духом, а Жун Цзиньчжэнь, конечно, измучился и пал духом пуще других. Знаете, с одной стороны, это был обыкновенный, безобидный дождик, который не имел к вору никакого отношения, а с другой, он был его сообщником, молчаливым подельником – дождь продолжил начатое вором, чтобы наше положение стало еще более критичным и безнадежным.
Этот дождь затопил последнюю надежду Жун Цзиньчжэня… [Продолжение следует]
Слышите? Дождь затопил последнюю надежду Жун Цзиньчжэня!
Дождь снова заставил его ощутить – еще отчетливее, еще сильнее, чем прежде, – неотвратимость удара судьбы: казалось, неведомая внешняя сила управляла событиями, воплощала в жизнь его страхи, делала невообразимое возможным, свирепствуя и подставляя его на каждом шагу.
Дождь напомнил ему о другой таинственной истории, которая случилась двенадцать лет назад: во «сне Менделеева» он проник в райские чертоги «Фиолетового шифра» и всего за одну ночь снискал себе славу. Он был уверен, что подобного чуда больше никогда не произойдет, слишком уж оно удивительно, настолько, что о нем и мечтать не смеешь. А теперь ему казалось, что чудо повторилось, только оно сменило обличье, как свет сменяется тьмой, как радугу сменяют облака. Это лицевая сторона и изнанка одной и той же сущности; когда столько лет вращаешься вокруг нее и уже видел ее лицевую сторону, рано или поздно увидишь и ее изнанку.
Но что же это за сущность?
Воспитанный Иностранцем, верующий в Иисуса Христа, Жун Цзиньчжэнь думал: наверно, это и есть всемогущий Владыка, всемогущий Бог. Лишь божественная сущность столь непостижима и целостна, прекрасна и ужасна, ласкова и страшна. И лишь божественная сущность наделена властью и силой, способной заставить тебя вечно вращаться, кружиться вокруг нее, показывая тебе все: радость, невзгоды, надежду, отчаяние, рай, ад, триумф, погибель, великую славу, великий позор, великое счастье, великое горе, великое добро, великое зло, дни, ночи, свет, тьму, лицевую сторону, изнанку, скрытое, явное, верхнее, нижнее, внутреннее, внешнее, это, то, всё, что ни есть, абсолютно всё…
В тот момент, когда появилась торжественно мысль о Боге, все вдруг прояснилось, и на сердце у Жун Цзиньчжэня полегчало. Раз на все воля Божья, думал он, к чему ей противиться? Ведь это бессмысленно. Божий закон справедлив. Божий закон не изменится по прихоти человека. Любому из нас суждено увидеть все стороны божественной сущности. Бог послал мне шифры, «Фиолетовый» и «Черный», чтобы показать мне все:
радость
невзгоды
надежду
отчаяние
рай
ад
триумф
погибель
великую славу
великий позор
великое счастье
великое горе
великое добро
великое зло
дни
ночи
свет
тьму
лицевую сторону
изнанку
скрытое
явное
верхнее
нижнее
внутреннее
внешнее
это
то
всё, что ни есть
абсолютно всё…
Услышав, как его собственное сердце выстукивает эти слова, Жун Цзиньчжэнь отвернулся от окна, спокойно и умиротворенно, как будто ему и дела не было – идет дождь или не идет. Шум дождя перестал его тяготить. Он лег на кровать; что-то родное почудилось ему в перестуке капель, в этом чистом, мягком, ритмичном звуке. Он погрузился в шум дождя и растворился в нем. Жун Цзиньчжэнь уснул, и ему приснился сон. Далекий голос говорил ему во сне:
«Хватит уже слепо верить в какого-то Бога…»
«Слепая вера – признак слабости…»
«Иогансену Бог хорошей жизни не дал…»
«Да неужто Божий закон всегда справедлив?..»
«Божий закон вовсе не справедлив…»
Последняя фраза повторялась снова и снова, голос становился все громче и громче, пока не загремел так, что разбудил спящего, но даже проснувшись, Жун Цзиньчжэнь по-прежнему слышал эхо оглушительного крика:
«Несправедлив – несправедлив – несправедлив!..»
Он не знал, кто говорит с ним, он понятия не имел, почему этот таинственный голос твердит, что Божий закон несправедлив! Хорошо, пусть так – а в чем именно он несправедлив? Жун Цзиньчжэнь погрузился в раздумья. Поначалу – может, из-за головной боли, а может, из-за сомнений или страха – он никак не мог сосредоточиться, мысли носились в голове, как «стая драконов без вожака», шумные, галдящие, мозг словно превратился в котелок с кипящей водой; кипяток бурлит, приподнимешь крышку, заглянешь внутрь – а в воде-то пусто, одна форма без содержания. Но вдруг бурление стихло, как будто в котелок закинули съестное, и на поверхность один за другим всплыли образы: поезд, вор, портфель, дождь, напоминая Жун Цзиньчжэню о его несчастье. Сперва он не понял, что все это значит, можно сказать, «пища» еще не «доварилась». Но вот «съестное» заплясало в воде – она снова потихоньку нагревалась, медленно закипала. Только теперь это было не пустое кипение, это было то чувство, которое охватывает моряка дальнего плавания, когда он наконец видит вдалеке землю. На полном ходу спеша к цели, подбираясь ближе и ближе, Жун Цзиньчжэнь снова услышал загадочный голос:
«Что скажешь, справедливо будет, если этот удар сокрушит тебя?»
– Нет!
Жун Цзиньчжэнь взревел, бросился за дверь, выбежал под ливень, вскинул голову к темному небу и закричал во весь голос:
– Небо, ты ко мне несправедливо!
– Небо, пусть меня разгромит «Черный шифр»!
– Только это и будет справедливо!
– Небо, только злой человек заслуживает такой несправедливости!
– Небо, только злой бог способен в чем-то меня упрекнуть!
– Злой бог, нельзя так со мной!
– Злой бог, я бросаю тебе вызов!..
Прокричавшись, он внезапно ощутил, как ледяной дождь обжигает его огнем, разгоняя по телу кровь. Он подумал о том, что дождевая вода, как и кровь, подвижна. Как только у него мелькнула эта мысль, ему показалось, будто все его тело пришло в движение, слилось воедино с небом и землей, стало частью окружающего мира, подобно воздуху и туману, сну и призрачному видению. Он снова услышал чистый, протяжный небесный глас; казалось, с ним говорит злополучный блокнот, уносимый мутным темным потоком – он то выныривал на поверхность, то опять исчезал под водой, оттого и голос то звучал, то пропадал:
«Послушай, Жун Цзиньчжэнь… дождевая вода течет и приводит в движение всю землю… если дождь унес твой блокнот, он может и вернуть его обратно… вернуть обратно… чего только уже не случалось, почему бы и этому не случиться… если дождь унес твой блокнот, он может и вернуть… вернуть… вернуть… вернуть…»
Это была последняя удивительная мысль Жун Цзиньчжэня.
Это был странный, жестокий вечер.
Дождь все лил и лил за окном, неустанно, неумолимо.
7
У этой части истории есть и радостная сторона, и печальная. Радостная – потому что наконец нашелся блокнот, печальная – потому что внезапно пропал Жун Цзиньчжэнь. Как сказал бы сам Жун Цзиньчжэнь: Бог посылает нам радость и невзгоды, Бог показывает нам все…
След Жун Цзиньчжэня затерялся в долгой, дождливой ночи. Никто не знал, когда именно он ушел из номера – до полуночи или после? Пока шумел дождь или когда он стих? Знали лишь, что Жун Цзиньчжэнь больше не возвращался, словно птица, навсегда упорхнувшая из гнезда, падучая звезда, навеки покинувшая небосвод.
Жун Цзиньчжэнь пропал, и дело стало еще более запутанным и темным – может быть, то была тьма перед рассветом. Кое-кто предположил, что исчезновение Жун Цзиньчжэня напрямую связано с кражей блокнота, что это две части одного заговора. Если так, вор был еще загадочнее и опаснее, чем им представлялось. Впрочем, большинство считало, что Жун Цзиньчжэнь сбежал от отчаяния, из-за нестерпимого страха, душевных страданий. Ни для кого не было секретом, что в шифрах заключалась вся его жизнь, а блокнот был в самом центре этой жизни; надежда найти блокнот становилась все призрачнее, да и вряд ли в нем теперь осталось хоть одно нетронутое водой слово. Не исключено, что Жун Цзиньчжэнь не смог этого вынести и покончил с собой.
Позже, казалось, эти опасения подтвердились. Однажды вечером на берегу реки в Б., в десяти с лишним километрах к востоку (недалеко от нефтяного завода) подобрали кожаный ботинок. Василий сразу его узнал: ботинок был дырявый – Жун Цзиньчжэнь протер его, пока гонялся за блокнотом.