Расшифровка — страница 42 из 48

умавшись. Но напротив него не было соперника: он играл сам с собой. Да, играл сам с собой, все равно что сам с собой разговаривал, печально-торжественный и одинокий в своем стремлении оставаться в строю. По словам его внучки, пятнадцатилетней школьницы, после выхода на пенсию дедушка необъяснимо привязался к вэйци, дни напролет проводил то за игрой, то за чтением книг о ней, мастерство его росло, и теперь ему сложно было найти в окру́ге достойного противника, оставалось лишь разыгрывать партии с книгами.

Слышите? На самом деле он играл не с собой, а с мастерами!

Наша беседа началась как раз с занявшей всю столешницу доски вэйци. Старик с гордостью сообщил мне, что вэйци – отличный способ прогнать одиночество, размять ум, укрепить дух, продлить жизнь и проч., и проч. Перечислив всевозможные достоинства этой игры, старик назвал любовь к вэйци своей «профессиональной болезнью».

– Жизнь каждого дешифровщика естественным образом связана с той или иной игрой наподобие шахмат, и особенно это касается людей заурядных: как некоторые бандиты или наркоторговцы на старости лет ударяются в благотворительность, так и любую посредственность в конце концов завораживает шахматное искусство.

Вот что сказал мне старик.

Его слова приоткрыли мне правду, но все же…

– Почему именно «любую посредственность»? – спросил я.

Старик немного подумал.

– Потому что гениальные дешифровщики могут дать волю своему рвению и уму в профессии. Их таланту снова и снова находят применение – они сами, их ремесло, и от этой постоянной работы, развития их души безмятежны и глубоки, им не знакома горечь от необходимости себя сдерживать, они не знают печали увядания. То, что никто не сдерживает, не ищет себе новый выход, то, что не увядает, не стремится к возрождению. Старость для гения – время подводить итоги и предаваться воспоминаниям, прислушиваться к собственному прекрасному эху. А для людей заурядных, вроде меня… Таких, как я, в наших кругах зовут «половинкой неба» – это значит, что ты по-своему талантлив, но никогда в жизни не достигнешь того, что под силу гению, вместо этого десятками лет будешь что-то искать, сдерживаться и по-настоящему так себя и не проявишь. Такому человеку в старости нечего вспомнить, нечему подводить итоги, чем же ему заняться? По-прежнему искать, неосознанно искать возможность показать, на что он способен, бороться за эту возможность, как умирающий борется за жизнь. Отсюда любовь к шахматному искусству. Это во-первых.

Во-вторых, если посмотреть на это с другой стороны, долгий труд, упорство, помыслы гения направлены на то, чтобы идти до конца по узкой тропке, и даже если сердце пожелает чего-то другого, захочет отвлечься, мозг настолько заточен под одно-единственное направление, что сердцу уже не вырваться (от слова «вырваться» у меня мурашки пробежали по коже, как будто меня потянули за душу). Они уже не могут свободно размахивать «шпагой мысли», она способна лишь колоть, как игла, и вести вперед. Знаете, в чем корень безумия? Ненормальность гения сродни ненормальности сумасшедшего, и то и другое проистекает из чрезмерной увлеченности. Думаете, они будут в старости играть в шахматы или вэйци? Какое там, они не смогут!

Помолчав, старик продолжил:

– Мне всегда казалось, что гений и безумец – это два главных антипода, они как правая рука и левая, как две головы на теле человечества, обе головы тянутся куда-то наружу, но смотрят в разные стороны. В математике есть понятия плюс бесконечности и минус бесконечности; в некотором смысле, гений – это плюс бесконечность, а безумец или идиот – минус бесконечность. С точки зрения математики и у плюс бесконечности, и у минус бесконечности одна сущность – это бесконечно удаленные точки. Поэтому я часто думаю: возможно, когда-нибудь человечество достигнет такой ступени развития, когда безумцы, как люди выдающиеся, наравне с гениями смогут приносить нам пользу и вершить великие дела. Взять хотя бы шифры: вообразите себе, что было бы, если бы мы создали шифр, следуя по дороге мыслей безумца (то есть по мыслительному бездорожью) – его, конечно, никто не смог бы взломать. На самом деле разработка шифров – это профессия, которая приближает человека к сумасшедшему: чем ближе к безумию, тем ближе к гениальности, и наоборот, чем ты гениальнее, тем больше похож на безумца. Просто поразительно, насколько перекликаются между собой гениальность и сумасшествие. Поэтому я никогда не смотрел на умалишенных свысока: как знать, может быть, в них таится необыкновенный дар, который мы до сих пор не разглядели. Они как тайные горные богатства, которые нам предстоит обнаружить и добывать.

Слова старика будто омыли мою душу, натерли ее до блеска, словно ее глубины были забиты пылью, а его речь бурным потоком смыла пыль, и потускневшая душа вновь засияла. Как хорошо, как радостно! Я слушал, впитывал его рассуждения, упивался ими и почти забыл, что хотел спросить, но тут мой взгляд упал на черные и белые игральные камни на столе, и я вспомнил:

– Но вы-то как пристрастились к вэйци?

Старик откинулся на спинку плетеного стула и сказал весело, посмеиваясь над собой:

– Так ведь и я точно такая же жалкая посредственность.

– Ну уж нет, – возразил я, – вы взломали «Черный шифр», разве можно вас назвать посредственностью?

Взгляд старика вдруг посуровел, тело напряглось, а стул под ним заскрипел, как будто от работы мысли старик вмиг потяжелел. Немного помолчав, старик поднял голову, посмотрел на меня и спросил серьезно:

– Знаете, как я разгадал «Черный шифр»?

Я решительно помотал головой.

– Хотите узнать?

– Конечно.

– Так слушайте: Жун Цзиньчжэнь помог мне взломать «Черный шифр»! – Старик словно взывал к кому-то. – Ох, нет, нет, правильнее будет сказать, что вся заслуга принадлежит Жун Цзиньчжэню, а я пожинаю чужие лавры.

– Жун Цзиньчжэню?.. – изумился я. – Разве он не… заболел?

Я не стал говорить «сошел с ума».

– Да, заболел, обезумел, – сказал старик. – Но вы себе даже не представляете: я раскрыл секрет «Черного шифра» именно благодаря его болезни, благодаря его несчастью.

– Как это?

Я так разволновался, что моя душа грозилась расколоться на части.

– Это длинная история!..

Старик вздохнул, взгляд его стал рассеянным, он погрузился в воспоминания…

6

[Далее со слов Янь Ши]

Не помню, когда именно это произошло, то ли в шестьдесят девятом году, то ли в семидесятом, но точно знаю, что зимой – с Жун Цзиньчжэнем случилась беда. До этого Жун Цзиньчжэнь был главой нашего подразделения, а я его заместителем. Подразделение было большим, в лучшие времена в нем насчитывалось N дешифровщиков, сейчас меньше, намного меньше. До Жун Цзиньчжэня во главе стоял человек по фамилии Чжэн, он и сейчас там, говорят, стал теперь начальником всего отдела. Он личность выдающаяся; ему в голень попала пуля, поэтому он хромает, но это не помешало ему занять место среди лучших представителей человечества. Это он нашел Жун Цзиньчжэня, они оба вышли с математического факультета университета Н. и до конца поддерживали добрые, даже, кажется, дружеские отношения. А еще раньше главой подразделения служил один талантливый выпускник старого Центрального университета, он во время Второй мировой взломал японский шифр высокого уровня, после Освобождения присоединился к 701-му и не раз добивался у нас огромных успехов; увы, «Фиолетовый шифр» довел его до безумия. Благодаря им троим подразделение достигло поразительных результатов. Да-да, поразительных, я ничуть не преувеличиваю – конечно, если бы с Жун Цзиньчжэнем ничего не стряслось, мы бы, уверен, снискали еще большую славу, и надо же, так непредвиденно… да, непредвиденно, все в этой жизни происходит непредвиденно.

Так вот, после того, что случилось с Жун Цзиньчжэнем, пост главы подразделения передали мне, и одновременно с этим я начал работать над взломом «Черного шифра», поэтому блокнот – блокнот Жун Цзиньчжэня с бесценными материалами по шифру – оказался, разумеется, в моих руках. Вы не знаете: этот блокнот был вместилищем мыслей Жун Цзиньчжэня, так сказать, мозгом, которым он прощупывал «Черный шифр» и в котором хранились его глубокие рассуждения и причудливые догадки. Когда я внимательно его изучал, слово за словом, страницу за страницей, меня не покидало чувство, что каждый иероглиф в нем – драгоценность, да такая, что дух захватывает; каждый иероглиф обладал собственным неповторимым, дразнящим меня ароматом. Я не способен создать свое, зато умею ценить чужое. Блокнот доказывал, что на пути к разгадке «Черного шифра» Жун Цзиньчжэнь уже сделал девяносто девять шагов, не хватало всего одного.

Последний шаг, решающий – ему предстояло отыскать «замо́к шифра».

Что такое «замок»: скажем, «Черный шифр» – это дом, который мы хотим спалить; сперва нам нужно собрать побольше сухого хвороста, чтобы его можно было поджечь. Жун Цзиньчжэнь подготовил целую гору хвороста, такую, что покрыла весь дом до самой крыши, оставалось лишь развести огонь. Найти «замок» – значит зажечь огонь, дать пламени вспыхнуть.

Судя по записям, Жун Цзиньчжэнь искал его уже год. Иначе говоря, всего за пару лет он сделал девяносто девять шагов, но последний шаг ему никак не давался. Это было удивительно. Казалось бы, не может человек, который прошел девяносто девять шагов за два года, потратить целый год на один-единственный шаг, каким бы трудным он ни был, и так его и не сделать. Это первая странность.

Вторая странность (не знаю, поймете вы или нет) заключалась в следующем: «Черный шифр», шифр высокого уровня, использовался на тот момент уже три года, и за все это время мы не засекли в нем ни одной ошибки, как будто мы расшифровывали речь человека, который подражает сумасшедшему и несет тарабарщину, не выдавая себя ни единым знаком, не оставляя ни единой зацепки. Такое в истории криптографии встречалось крайне редко. Жун Цзиньчжэнь давно нам об этом говорил, он считал, что это ненормально, и все пытался понять, в чем тут дело, даже заподозрил, что «Черный шифр» списан с какого-то другого, старого шифра. Потому что только шифр, который уже когда-то применяли и теперь доработали, может быть настолько безупречным; либо же его создатель – бог, великий гений, какого мы и вообразить не в силах.