— Что с вами?
Он медленно поднял веки. Из правого глаза выкатилась слеза.
— Все, — сказал он.
— Что все?
— В груди… Я упал.
— Ничего: сейчас отдохнете, и мы пойдем потихоньку.
Он пошевелил головой.
— Я моргнуть боюсь, такая боль.
Глаза у него провалились, рот вытянулся. Я пощупал пульс, но не нашел. Рука была очень холодная.
Я постелил в затишке вельветовую куртку, чтобы Марка Ивановича не продувало, и оттащил его в это укрытие.
— Я смотаюсь за транспортом. Не шевелитесь ради бога. Через десять минут приеду, — сказал я уверенно, будто машина стояла за углом. Мать моя умерла от инфаркта, я боялся нести его на себе три километра.
Велосипед бешено покатился с горы. Тут недалеко был рыбацкий совхоз. Я свернул на пустынную улицу. На конторе висел замок. Я постоял у крыльца с окурками и пошел по мосткам в левый угловой дом. Дверь мне открыл священник. Я раз видел его в храме, куда мы заглянули из праздного любопытства. Он был в рубашке навыпуск и яловых сапогах. Я очень торопился, объяснил ситуацию, и он понял. Голова у него была сильно сжата у висков, волосы как у хиппи. Священник был вежлив.
— Сын мой, я далек от мирских забот. Вряд ли достанете машину, начальство в районе на празднике, гараж закрыт, заведующий живет в пяти километрах отсюда. Я помогу донести, вызовем врача. Дело божье.
Он перекрестился и хотел идти со мной.
— Нет, — упрямо сказал я. — Он не выживет, пока вызовем «скорую». Надо сразу в больницу.
— Тут механик недалеко, у него мотоцикл с коляской, если он дома, телефон есть… Я буду ждать на развилке, в случае чего… — Священник посмотрел на велосипед, снова перекрестился и показал направление.
Я выехал на бутовое шоссе. Переднее колесо вихляло, наскакивая на камни. Справа виднелась мыза, сложенная из плитняка. Ветер гудел где-то вверху. Я старался не думать, что поступил неправильно, оставил человека в песчаной яме на ветру. Уже прошло минут пятнадцать, как я бросил больного. Я работал ногами, педали гнулись, рот был забит слюной от такой езды. Чуть не проскочил этот хутор. Во дворе стоял грузовик, дверца была открыта. Прямо счастье мне привалило.
Грязный зубастый кобель вышел навстречу. Я посмотрел ему в глаза, он поджал хвост и пропустил.
Спиной к двери сидели два эстонца в галифе и белых рубахах. Из-за стола встала женщина.
— Мне нужен шофер, — сказал я.
— Ифан, — позвала женщина.
Из спальни высунулась лохматая голова моего знакомого. Видно, он хотел только переодеться, чтобы сесть за стол, заваленный закусками. Он сразу узнал меня.
— А это ты, друг ситный, проходи, гостем будешь.
— Нужно человека отвезти в город, в больницу.
— Никуда не поеду, ты что, смеешься! Садись за стол, рванем помалу. — И он помахал черным неотмытым пальцем.
— Кум Ифан, у человека бета… — укоризненно сказала женщина и утерла платком рот, будто собиралась плакать.
Я стал говорить, в чем дело. Эстонцы поднялись из-за стола. Оба были коренастые. От самогона глаза у них были голубые. Старший что-то сказал женщине по-эстонски. Она вынесла полушубок.
Шофер с сожалением оглядел обильный стол, крякнул:
— Ладно, навязался на мою голову…
Взял полушубок у хозяйки, и мы вышли. Эстонцы стояли на крыльце, держа друг друга руками.
Мотор завелся сразу. Иван попятил машину на дорогу.
— Все, — сказал он. — Теперь держись. Дай сигару.
Я прикурил и дал. Камни со свистом полетели из-под колес.
Святой отец не обманул: ждал у развилки с одеялом под мышкой. На нем было длинное, как ряса, пальто. Полы на ветру хлопали по голенищам. Я приоткрыл дверцу, помахал рукой: мол, все в порядке. Мы даже не остановились.
— Поп не к добру, — сказал Иван, выплевывая сигарету в окно.
— Он хотел помочь, если я не достану машину…
— Черт гривастый, денег у него как грязи. Машина своя.
— Да ну? — удивился я.
Ветер на холме был еще сильнее. Залив стал седой. Смеркалось. Марк Иванович лежал на боку, скорчившись. Лицо заострилось, он был в шоке.
Нас приняла желтая костлявая врачиха. Она пощупала пульс у Марка Ивановича на шее, потом сделала несколько уколов. Я сидел в вестибюле и наблюдал через стеклянную дверь. На белой стене висели круглые часы, секундная стрелка прыгала на одной ноге. Марка Ивановича унесли.
— Вы не родственник? — спросила врачиха.
— Нет, — сказал я.
Но она записала мою фамилию и сказала:
— Не ждите, придете утром.
— Он будет жить?
— Я не бог, — ответила она. — Как это вам пришло в голову везти человека в таком состоянии? Просто чудо, что он не погиб в дороге.
Мы вернулись. Была полночь. Шофер высадил меня.
— Ты извини, — сказал я. — Праздник тебе испортил.
— Ничего, — сказал Иван. — Завтра наверстаю. У меня выходной.
Он развернул машину, мигнул красным сигналом и уехал.
В некоторых домах еще гуляли, горело электричество. У колхозного сада кружились два рыбака, с ними стояли Белка со Стрелкой. Я слышал, как они разговаривали, собираясь идти в какой-то дом. Девушки были в брючных костюмах. Я прошел мимо. Белка что-то сказала, я не расслышал.
— И этот? — спросил хриплый мужской голос.
— Был с ними, — сказала Стрелка.
Я шел быстро, сзади послышался топот. Я резко остановился, рыбак чуть не налетел на меня.
— Постой, потолкуем, — сказал он.
— Мне некогда.
Он размахнулся, я присел. По инерции он упал в мощные лопухи. Я подождал. Он встал.
— Все? — спросил я.
Его заело. Он размахнулся еще раз, я нырнул ему под колоть. На этот раз он не упал, но долго соображал, куда я девался. Второй ухажер, видно, не хотел драться, стоял и смотрел.
— Ловкий лось, — сказала Стрелка. — Какие из вас мужики?
— Он приемы знает, — сказал тот, что не хотел ввязываться.
— Дурачье, — сказал я.
Вслед мне послышалось беззлобное ругательство.
Дверь мне открыл хозяин. Он пришел из гостей. Его было не узнать. Новый лавсановый костюм, лицо красное от галстука и выпивки. Симпатичный дядечка с натруженными руками. Он улыбнулся миролюбиво, не заругался, как обычно. Он не любил дачников, как человек, который всю жизнь вкалывал на полях и фермах. Мы ему казались дармоедами.
Я полез по трапу. Евгения Павловна лежала в халате на узком диване и читала Рокуэлла Кента. Она напугалась, когда я вошел без стука. Села, нижняя пуговица халата расстегнута, ноги были очень голые.
— Что? — спросила она.
Из моего рассказа поняла, что у него легкий приступ.
— Господи, — сказала она. — Через неделю он должен ехать на симпозиум за границу, у него доклад. Какая досада…
До нее, видимо, не дошло. Она поправила волосы и посмотрела на себя в зеркало.
— Я сейчас поеду, — сказала она. — Вы поможете мне?
— Нет, — ответил я. — Машины не ходят, катер пойдет в шесть, если уляжется погода.
Евгения Павловна нервно хрустнула сцепленными пальцами и посмотрела в темное окно. Ветер порывами бросал в стекла водяную пыль.
— Ужасная ночь. Я все равно не усну. Леночки нет. Не знаете, где Леночка? Марк такой здоровый был, никогда не болел… — Она глянула на часы. — Найдите Лену. Где Лена? Господи, он никогда не жаловался.
Она заметалась по комнате, достала таблетки элениума, приняла их. Дом сотрясался от ударов ветра. Стучал слабо затворенный ставень.
— Пойду, — сказал я. — Утром зайдите за мной. Успокойтесь, все будет хорошо…
— Найдите брата или Лену, я вас прошу.
— Зачем вам мой брат?
— Вы не поняли. Моего двоюродного, Аполлошу. Вы же знаете его. Мы вместе росли, учились, он очень любит меня. Он где-нибудь достанет транспорт, если вы не хотите. Возьмите плащ. Какое несчастье, какое несчастье…
Она сняла с вешалки прозрачную накидку. В глазах стояли слезы. Я так и остолбенел, мне казалось, что она придумала про Аполлона Георгиевича, но слова ее были искренни, да и зачем ей врать в такой момент. Просто я — сволочь, думаю о людях плохо, как и Аркашка, у которого я учился понимать жизнь.
Евгения Павловна проводила меня вниз.
В сарае, где мы спали, дверь была закрыта. Дождь лил как из ведра. Я повесил накидку на гвоздь и ударил ногой в дверь.
— Черт, — сказал Аркашка, шурша сеном.
По голосу я понял, что он навеселе. Он отодвинул засов, вышел под навес.
— Роднуля, извини, но придется тебе спать у бабки.
— Пусти, — сказал я.
Брат ухмыльнулся.
— Никуда не пущу. Мы только пришли. Фортинбрас коньяком напоил всех. Я о тебе позаботился. На кухне полбутылки. Валяй, празднуй, чудо двусмысленное.
— Не гаерничай, — оборвал я.
Аркадий плотно закрыл дверь.
— Знаешь, Ленка веселая, ужас какая. Тебе понятно?
Мы стояли под навесом. Плечо брата высовывалось наружу, рукав быстро темнел от падающей струи. Он не чувствовал.
— Пусти, — сказал я.
— Не пущу, — упрямо повторил брат. Его было не спихнуть.
— Мне надо что-то сказать.
— Завтра скажешь.
— Пусти, — сказал я.
Он начал злиться.
— Хочешь, чтобы на дождь тебя выкинул?
— У нее отец помирает, — сказал я.
— Ничего лучшего не придумал? Думаешь, не знаю, что ты следишь за нами? — Он помахал кулаком в темноте.
— У нее отец умирает, — повторил я.
— Не обманешь. Я давно догадался, что ты заришься на нее. Эта девушка не для тебя. Ты всю жизнь завидуешь всем. Мать тебя не любила за это!
Во мне поднималось какое-то страшное чувство. Я весь дрожал.
— Мать не трогай, — цепенея, сказал я.
Брат пощупал мокрое плечо.
— Уйдешь ты, глиномаз чертов? — Он стал бледнеть, даже в темноте было заметно, как он побледнел.
У меня челюсть запрыгала.
— Критин зобатый! — заорал я. — Нарцисс самодовольный, любишь только сам себя…
Не помню, что еще я кричал ему, но мне показалось, что он хочет ударить. Я оттолкнул его на дождь. Брат выругался. Руки у него стали длинные. Внутри у меня что-то екнуло, как на ходу селезенка у лошади. Я сел. Он ждал, когда я поднимусь.