а, овода. Чистота — залог здоровья. Соглашаться с ним соглашались, но сами не перенимали. Сеновал к дому пристроил вместе со стайкой, прямо корове сваливать, торнул вилами, и все, не то что у нас, каждый навильничек через весь двор переть надо. Он смеялся все. Сибирь, мол, леса, как грязи, можно сказать, и что же вы, товарищи, или вы вербованные какие? Как у Сеньки Семенчика, немного лучше! Семенчик — он все лето дровишки пилит с бензопилой, чурки городит круг огорода, круг дома, аж до бани баррикаду возвел! Вот его Кондрат и зудил, почо, мол, Семенчик, столько лесу переводишь, поту проливаешь, денег переплочиваешь? Ведь изба у тебя объему в десять раз меньше, чем ты дров напроворил, листвягу! А Семенчик на западный свой язык отвечает, поскребши в затылке, и, между прочим, молодой человек, а уже летом в зимней шапке ходит, как дедуся:
— Да кто его знает, замерзну!
— Как замерзнешь?
— Да хату, — говорит, — сквозь продувает. Улицу топим.
— Хату и ремонтируй!
— Нет, — отвечает.
— А что нет?
— Да кто его знает, поедем в другую область, заработки там есть.
— Четвертое лето в балагане живешь, а на спор, так и еще лет пять просидишь! Отремонтировать — разве на дорогу деньги брошены, больше за хату возьмешь при эвакуации.
— Да кто его знает, попиляем…
Вот, значит, как жили. Стыдно сказать, есть, которые хайрюза на воде жарили, масло экономили. Это свиньям лучше отдать, чем такую рыбу поганить. Семенчик тот же. Да что говорить. Но вот Кондрат был не то. Мужик! Он бы сто лет прожил, но непредвиденный роковой случай его подкосил, бревнами задавило. Тут хоть Кондрат, хоть кто. Суетиха же пела в клубе, все слышали. «Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов!» Голос у нее разгульный, похабный, но действовала, змея! Прелести в ней много. Кондрат там и шоферил. «Когда АМО ФОРДА перегонит, тогда Раечка будет твоя!» Ее и звали Райкой, все сходится, совпадает. Про себя, значит, пела. Бесстыжая баба. Кондрат и страшный мужик был, да мышь копны не боится. Для нее у нас хладнокровное житье было после тракта этого Чуйского. Наших баб в глаза презирала, утки, мол, и все. Пела, танцевала хорошо, пила. Купалась исключительно нагишом. Кондратом хвасталась перед бабами. Откровенно, дескать, не перепашешь его. Дар у него, значит, был на это дело. А за что же, мол, бьет тебя? Неверная ты ему? А, говорит, он много хочет, а у меня еще больше остается! На руку дерзкая была, дралась с бабами за всяко, и вдовой стала — не присмирела. Но тут не то, бабы коллективом против нее. То в очереди поколотят, то на улице. Белье полоскала в речке — и ее избили, и все стираное в грязи изваляли. Она белье грязное в таз сложила, идет потрепанная, блатные песни назло поет. «Если увидишь вора молодого, то передай, что в тюрьме умерла. Значит, он воровал, воровала и я». Гладкая баба, подобранная, живот, как у девки, будто не она рожала, а тетя. Наши-то бабы, что правда, то правда: чулки какие-то старушечьи оденут, штаны из-под подола видны, а еще губы накрасит иная! Вот она я! Новое опять же наденут на гулянку, так коробом и стоит.
Кондрат за нее человека убил. Бежавшего зэка. Зэк этот затем и бежал, чтобы Райку зарезать. Приехал, нашел ее, за измену резать, значит. А у нее Кондрат в это время ночевал, она уже жила с ним, как с прочими, конечно. Зэк говорит — уйди, дескать, мужик, я вор в законе, твоя жизнь мне не нужна, но одно твое сопение — и пар из тебя выпущу. Ну, начали драться. Зэк был с ножом, да что тут нож, человек, видимо закурившийся, исколовшийся, и жизни в нем было вот на эту драку. Но терять ему было нечего — а это и есть самое опасное. Он пришел за попутчицей на тот свет и, конечно, не ожидал, что кто-нибудь ему встречь пойдет. Особенно если крестьянин, так сказать, простой человек, «мужик». Это у них специальное для нас слово. Но Кондрат! Он как был в белье, так и вступил в драку, да не на жизнь, а на смерть. Выпинал вора в коридор, изрезался. Всем бил, что в комнате под руку попадало. Она же не крикнула, а другая взять? Другая баба? Что было бы? Первое дело кричать и за руки хватать! В коридоре висел огнетушитель. Кондрат и поймался за него. В больнице он долго лежал, порезанный был сильно, едва спасли. Дали ему для соблюдения порядка пять условных. Надо было за милицией бежать, а не убивать насмерть огнетушителем. Ну ладно. Долго ли, коротко, только приезжают к нам студенты из ветеринарного института. Студент, значит, и студентка. Давай они друг к другу ходить, опытом делиться или другой какой предлог, как это делается у нынешней золотой молодежи, только гуляли они так, гуляли и все через наше Задуваево. Ну, студент ее водил с намерением, понятно, лесочек там, то да се, надеялся, уступит. Это уж становится понятным все на выездной сессии. Прихватила их непогода да темень, ночевать надо после кино. Они к заведующему фермой, тот направил их к Суетихе. У Суетихи студент выпил, ничего у него с подружкой не получилось, и он уходит на сеновал спать. Это, разумеется, Суетиха приспособила. С целью. Студентку положила на свою кровать, а сама ушла, под видом к соседям поболтать. В доме остается итого: детей трое, маленькому два годика, и старуха, Кондратова мать, глухая старая обычная древняя старушка. Суетиха, правду сказать, старушку содержала. И с ними эта девочка-студентка. И что же получается, как ведет себя эта девочка, когда жизнь поворачивается? Просыпается она в минуту опасности! От дыма задыхается! Кинулась в двери, на дворе, он же крытый — сеновал там, все в огне! Море разливанное, в дверь дохнуло, челка, ресницы, брови — все сгорело, лицо полопалось. Огонь гудет! Другая бы в окно и на волю, а она? В спальне табуреткой окна начисто вынесла. Двоих детишек вытолкнула в окно, изрезалась вся. Третьего искала еще, пока нашла. Детей, значит, спасла, и ладно! Нет, ей старуху надо спасать! Старуха-то древняя, никудышная совсем, а топорщится сдуру, за сундучок свой хватается. Тут проваливается балка и часть потолка. Девушка выкинулась в окно. Старуха, между прочим, невредимая, вылезла с сундучком своим, откуда что взялось, непонятно. Целехонька! Только зря трудилась бабушка, через десять ден и померла. Девушка пришла в себя на руках у людей, обвела это всех глазами, как спящая царевна, и спрашивает: «А где Володя?» Студент-то! Нету студента! Тут-то и закричала Суетиха: «Сгорел парень!» За Суетиху: ты игде была? Дурочкой прикидывается, спала крепко! Да где же, спрашивают, ты спала-то, где спала? Молчит. Но тут становится все ясно. Иннокентий Косой, конюх-то, жену свою тащит. Она и есть виновница. Не нашла она Кешку дома — сознается, пошла следить. Куда? Известно, к Суетихиному дому. Слышит, на сеновале сопят, играют. Не стерпела, говорит, я, в уме от ревности помешалась и пошла домой. И что утворяет? Угольков из печки нагребла в ведерко детское, поднесла и запалила. Домой вернулась и спать легла и заснула, ангелица! Сено у Суетихи было хорошее, как шваркнуло! Свидетели успоряли, дескать, дыма не было видно. Это потом дым, пламя. Сначала невидимо полыхало под крышами, наполнялось жаром. Пока сено горело, дом с виду как стоял, так и стоял. Ну, а на сеновале-то оказался не Кеха, а студент. Вот каверза какая! Пока поджигательница за угольками ходила, Суетиха к ее Кешке убежала от студента. Ну, а вы как же, Суетиху спрашивают, не провели и трех часов — они время-то высчитали — да под одной кровлей! Как вы объясните свое поведение? Суетиха тут и замочила: «Полюбила, и все!» Все тут на Суетиху поднялись, чего только бабы не кричали ей, проститутка, кричат, мокрогубая! Просто озверели женщины. Мужики сидят, молчат. Суетиха, оказывается, перед судом ничем не виноватая, а Иннокентиеву жену судят и срок дают. Суетихе же дом возместить, погорелица. Иннокентий к ней — принимаю с детьми. Она ему отказывает и переезжает сюда. Она же натворила, и ее же — как щуку в море. Иннокентий-то Косой тоже Задуваево бросил, в Нижнеталдинск переехал, в свиносовхозе работает, опять конюхом. Жену его выпустили, пересмотрели что-то. Мы вот как-то недавно с Семенчиком в лес ездили. Уж до чего верткая баба! Семенчик-то мне признается, говорит, имел с Суетихой! Между прочим, опять дрова заготовил, всю деревню вытопить можно, вот уж трудолюбивый! А я у ней все же спрошу, неуж и Семенчика допускала! Вполне может быть, такая уж баба, ни стыда и ни совести! Когда ее на доску Почета повесили за хорошую работу, такую прическу навела, артистка. Но ей бабы все глаза повыкалывали на портрете. Колдовство на колдовство. Гвоздиком.
— Настоящая вендетта! — горячо откликнулся, изготовившись к спору, молодой человек с университетским образованием.
Гостиница молчала.
Потом на койках дошло, заворочались, заскрипели пружины, и кто-то сказал:
— Время позднее.
Судя по голосу, исходившему от грузного с одышкой тела, сказал это районный работник.
— Что же, разве у нас не может быть вендетты? Разве только южные народы обладают горячими чувствами? И мы не уступим какой-нибудь Сицилии!
Районный работник, уловив явно к нему относившуюся ноту протеста, звучавшую в словах молодого человека, сказал неожиданно властным, без хрипоты и одышки голосом:
— Давайте-ка баиньки, товарищи. Время позднее. Завтра всем на работу.
— Странные окрики в общественном месте, — ядовито сказал молодой человек. — Может быть, нам поспорить хочется, подискутировать. Верно, товарищи? Ведь правда же? Как так, рот затыкать? Не пойдет! Предлагаю высказаться, кто имеет слово!
Тогда все окончательно замолчали.
Через некоторое время в темноте раздался сдерживаемый смех рассказчика, придержавшего эффектный поворот, как принято у мастеров детективного жанра, до эпилога:
— И этот дом непременно сгорит. Не сегодня, так завтра. Помяните мое слово, кто из нашего района или области. Тут на ночь не раздевайся, а разувшись — клади сапоги под голову!
— Это почему? — возразил молодой человек, потирая зудевшее после очков переносье.
— А посудите сами, если она — заведующая этим самым Домом приезжих и живет вон, за стенкой!