Связываться с Санькой, конечно, опасно. Матвея он в эту поездку не зря тянет. Задумал небось что-нибудь. Ну да ладно. Даст бог, все обойдется.
Матвей тоже кое-как приладил свой чемодан и принялся разбирать постель — время уже позднее, десятый час, — но Санька вдруг вытащил из сетки бутылку водки и остановил его:
— Давай по маленькой за удачу.
Матвей немного поколебался и махнул рукою:
— Ладно, давай.
Оно б и правда, чего б не выпить с мороза по рюмочке, поговорить, дорога им предстоит дальняя, за двое суток успеют еще выспаться. Вдвоем они быстро организовали закуску: вареную курицу, сало, огурцы. Санька разлил и похлопал Матвея по плечу:
— Со мной, Матвей Калинович, не пропадешь!
— Ага, — поддержал его тот. — Не пропадем.
После второй рюмки стало веселей и привольней. Разговор потек сам собою, душевно и ладно…
— Если нам выпадет удача, — обещал Матвей, — так с меня магарыч.
— Не в том дело, — отвечал Санька.
— А в чем же?
— Уважить тебя хочу. Людей показать.
Матвей растрогался, обнял Саньку и, желая польстить ему, выдал разговор, который вели недавно в конторе мужики:
— Сань, я слышал, ты машину покупать собираешься?
— Собираюсь, — не стал отпираться Санька.
— А на кой она ляд тебе?
— Как на кой? Ездить.
— Это понятно. Но все-таки…
Санька как-то с хитринкой, по-кошачьи взглянул на Матвея и вдруг засмеялся:
— А вот на кой тебе нужен был телевизор? Помнишь?
— Помню, — побежденно вздохнул Матвей и задумался.
Как не помнить такое! Лет десять, а то и двенадцать назад это было. Телевизоры тогда у них в селе были еще редкостью. Раз-два, и обчелся. Евдокия с Танькой где-то посмотрели его и заладили: «Покупай — и все. Что мы, хуже других?» Матвей вначале отказывался. Кино в клубе через день показывают — смотри сколько хочешь. Двадцать копеек билет. А телевизор триста восемьдесят четыре рубля. Это ж подумать только! Но они, знай, свое: в крик да в плач. Ну, он и сдался.
Сейчас вспомнишь про этот телевизор, так смешно вроде, а тогда весь измаялся, пока довез его из города на подводе. И было отчего. Ну, положим, продали они кабана, взяли деньги, так Матвей сколько лет погреб собирался строить. Старый уже совсем развалился, бочку с капустою негде поставить, картошку до весны схоронить. И вот все пошло насмарку из-за какого-то там телевизора.
А тут еще по дороге ввязался сзади Кузьма Стручок. Корову купил. Так они и ехали до самого дому: впереди Матвей с телевизором, а следом Кузьма с коровою. Язык у Кузьмы — не дай бог, ни одна баба не потягается. Всю дорогу донимал Матвея с этим телевизором: сколько стоит да как включается? А возле колхозного двора совсем опозорил перед мужиками. Остановились они, чтоб закурить. Кузьма и начал:
— Матвей хочет менять телевизор на корову. Соглашаться или нет?
— А он что, доится? — поддержали его мужики.
— Кто? — как будто не понял Кузьма.
— Ну, телевизор.
— А, телевизор! Доится, а как же. Первотелка!
Каково все это было слушать Матвею, выносить насмешки?! Да еще от кого — от Кузьмы Стручка! А тот, знай, куражился:
— Не-е, не буду меняться.
— Чего так? — ехидно беспокоились мужики.
— Да он, может, еще неисправный?
Шутки шутками, а Матвею от этих слов стало не по себе. Он в магазине особенно-то телевизор не проверял. Погрузил его на воз, и дело с концом.
Кое-как добрался Матвей домой, а там уже Санька сидит, в то время ненадолго залетевший в село. Евдокия его, оказывается, пригласила устанавливать телевизор.
Слава богу, все обошлось. Приладили они на крыше антенну, сделали заземление, Санька пощелкал переключателями и объявил:
— Все путем, Матвей Калинович.
Теперь Матвей нисколько не жалеет о той покупке. А тогда, наверно, с полгода корил Евдокию и смотреть телевизор чуть ли не наотрез отказывался.
— Ну что, вспомнил? — перебил его мысли Санька.
— Вспомнил, — улыбнулся Матвей.
— Вот то-то, Матвей Калинович. Подъем благосостояния.
Минут пять они ехали молча. Матвей даже начал было дремать, но потом, так и эдак размышляя о Санькиных намерениях, разговорился опять:
— Телевизор, Санька, для развлечения, для интересу, а машина — одни заботы.
— Смешной ты человек, Матвей Калинович, — отозвался Санька. — Ей-богу, смешной.
— Должно быть, — согласился Матвей.
— Ты что, думаешь, машина у меня без дела будет стоять? Для красоты? Вот станешь, к примеру, ты выдавать Таньку замуж. В загс на тракторе, что ли, поедешь, может, на лошадях?
— Да вроде неудобно.
— И я говорю. Придешь ты ко мне, мол, так и так, надо, Саня, дело сделать. Я, конечно, не откажусь, потому что друзья мы с тобой. А ты тоже в долгу не останешься. Сколько мне за такую поездку отвалишь?
Матвей на минуту задумался, а потом почему-то немного с опаской ответил:
— Двадцать пять, наверное.
— Лады, — заключил Санька. — Мне больше и не надо. — Он разобрал постель, выключил свет и уже в темноте продолжал: — А потом, Матвей Калинович, Варьку мне очень хочется на машине прокатить. Может, затем и покупаю.
Матвей похвалил Саньку за это намерение и не стал больше его тревожить. Санька вскоре захрапел, плотно, под самый подбородок укрывшись одеялом. А Матвею что-то не спалось. И ладно, думал бы о чем-нибудь дельном. Например, о луке, о поездке, загадывал, как она еще обернется? А то не давал ему покоя Санька. Непонятный какой-то человек!
Весною что отчудил! Раздобыл на ферме списанный движок, отремонтировал его. (Правда, не без Матвеевой помощи.) Потом сварил раму, поставил ее на колеса четыреста восьмого «Москвича», смонтировал рулевую колонку, коробку передач, приспособил сзади самый обыкновенный плуг и выехал на этой каракатице пахать свой огород. Мужики собрались смотреть чуть ли не со всего села. «Во, — говорят, — механик Ползунов, да и только». А Санька хоть бы что, пашет себе потихоньку. И что ты думаешь, посмеялись мужики немного, посмеялись, а потом давай Саньку каждый к себе на огород приглашать. Оно ведь как теперь дело заведено. Настоящим трактором на огород не заедешь: там яблоня, смотришь, растет, там груша или грядка какая-нибудь. Особенно не развернешься. Вот и приходится по старинке — лошадьми. А их теперь в колхозе десятка два, не больше. Пока дождешься очереди — и весна пройдет. Да и слабосильные они нынче какие-то.
Санька все это, видно, и учел. Брал он недорого: пятерка за огород. Если разобраться, то лошадьми не дешевле получится. Пока вспашешь, они ведь пуд сена съедят. А оно по весне четыре рубля стоит. Да еще выпивка-закуска.
С этими мыслями и уснул Матвей. Под ласковый перестук колес спалось ему крепко, лишь перед самым утром почудилось Матвею, будто где-то мычит корова. Со сна не разобравшись, что к чему, он хотел было подняться и пойти в сарай, чтоб положить ей сена. Но потом поглядел на Саньку, на вагонные зеркала и лишь вздохнул: до дому теперь верст шестьсот, не меньше. Матвей поудобней приладил подушку, укрылся одеялом, но сон больше не шел. Захотелось вдруг домой к Евдокии, к корове Зорьке, к трактору и вообще к своим, привычным людям. Матвей еще раз вздохнул, задумчиво и укоризненно, а потом все-таки собрался с силами, отогнал от себя все эти домашние ненужные мысли и вышел в коридор покурить.
За окном уже начиналась жизнь. В деревнях, над крытыми по большей части тесом избами, то там, то здесь тянулись неспешные дымки; куда-то торопились, пробивая фарами предутреннюю нестойкую темноту, трактора. Потом показался город, он тоже оживал, уже бежали по нему трамваи и всевозможные машины, улицы заполнялись полусонным, еще неговорливым людом. Матвей радовался этому утреннему пробуждению. Его тревога и тоска по дому вроде прошли. Да и чего тревожиться — везде люди…
Пока Матвей глядел в окно, Санька тоже проснулся и, выйдя в коридор, тут же принялся рассказывать мужику из соседнего купе, как ему на одном острове предлагали быть вождем племени, да он не согласился. Вот если б дома его избрали председателем сельсовета или колхоза — тогда бы другое дело. Там бы Санька с радостью. А это, мол, папуасское королевство ему ни к чему.
Матвей улыбнулся этой Санькиной байке, но трогать его не стал. Пусть тешится. Королем на острове он, конечно, мог бы стать, а вот председателем — вряд ли…
Прибыли они в воскресенье рано утром. Санька наказал Матвею идти к багажной камере и глядеть, как там будут разгружать лук, а сам нырнул куда-то в толпу искать подходящий транспорт.
Матвей подошел к багажному вагону, назвался и стал помогать грузчикам вытаскивать мешки, по-хозяйски поглядывая, чтоб их не шибко кидали на железную тележку. Потом он подмогнул выгрузить еще какой-то здоровенный ящик, на котором со всех сторон было нарисовано по рюмке и зонтику и стояли черные жирные надписи: «Не кантовать». Грузчики в знак благодарности предложили Матвею поехать вместе с ними до багажной. Он согласился, быстро приладился рядом с мешками, радуясь, что все идет благополучно: мешки нигде не застряли в дороге, и морозы на Севере пока слабые и никакого вреда от них луку не будет.
В багажной Матвей присмотрел местечко, где мешки можно было сложить так, чтоб их никто случаем не задел ящиком или тюком. Но заносить мешки в багажную не пришлось. Неожиданно появился возле тележки Санька в расстегнутом полушубке и сбитой набекрень шапке. Завидев Матвея, он весело закричал:
— Живем, Калинович! — и тут же юркнул к кладовщику, о чем-то с ним переговорил, потом, затребовав у Матвея квитанцию, пробился без очереди к кассе, улыбнулся, подмигнул выглянувшей оттуда рыжеволосой девчонке и через минуту-вторую уже скомандовал Матвею: — Давай грузить!
Матвей подчинился, схватил мешок и, ни о чем не расспрашивая, пошел вслед за Санькой в узенький проем между багажной и пригородными кассами. Шагах в десяти вблизи забора их ждала подвода. Да какая! Серая в яблоках кобыла, подкованная на все четыре ноги, была запряжена в громадных размеров телегу на резиновом ходу. Матвей, может, и не обратил бы внимания на эту резину, будь она какой-нибудь старенькой, поношенной, а то ведь, считай, только с завода, километров сто всего прошла. За такую резину любой шофер не одну бутылку поставит. Матвей не сдержался, по привычке стукнул сапогом по туго накаченному колесу, вздохнул и лишь после этого положил мешок на телегу. Она чуть качнулась на рессорах и замерла. Матвей хотел было обследовать и эти рессоры, и два ловко приделанных на телеге стоп-сигнала, и вообще всю лошадиную сбрую с множеством заклепок, галунов и сыромятных ремней, но в это время из-за снежного сугроба вынырнул сам хозяин подводы, высоченный цыган в белом милицейском полушубке без погон. Он весело улыбнулся в смоляные усы и подмигнул Матвею: