блюдал, думал. Он любил кино и раньше примерно раз в неделю ходил с Поппи в местный кинотеатр. Но постепенно зрителей там становилось все меньше и меньше, хозяин стал подыскивать более прибыльное дело и наконец открыл зал для бинго. Какое‑то интеллектуальное общество в городе, несомненно, было — писатели, художники, музыканты плюс околоинтеллигентская публика, то есть люди, которые умеют поговорить обо всем, а сами ничего делать не умеют и именно потому полезны. Но он не искал контактов с ними, а они, уж конечно, не интересовались им. Две радиопередачи и рассказ в «Этюде» не получили никакого отклика в литературном мире. Вот только Би — би — си переслало письмо от бывшей жительницы Йоркшира, переехавшей в Борнмут: знакомые картины прошлого тронули ее до слез. Он начинал понимать, что хваленая писательская свобода и независимость — это палка о двух концах. И еще он понял, что неудачи воспитывают какую‑то особенную дерзость. Когда есть что показать, текст говорит сам за себя, но когда показывать нечего или же сделано немного, защититься от безразличия окружающих нечем, кроме как собственной уверенностью в конечном успехе. Но когда наступала неудовлетворенность, вот как теперь, он начинал сомневаться, сможет ли когда‑нибудь закончить работу и романист ли он вообще. Ему нравилось видеть слова на странице, не слышать, как в пьесе, а именно видеть, особенно в рассказе, где нужно убрать все несущественное и с помощью резких мазков создать атмосферу, настроение, осветить характер в переломный момент развития. Но он понимал, что настоящей проверкой писательского мастерства будет романная форма, где потребуется развитие характеров. И сознание того, что он приступает к произведению на восемьдесят или даже сто тысяч слов и неизвестно, что еще из этого получится, приводило в трепет. Он не представлял себе, в какой мере все должно быть спланировано или же напротив, вырастать само собой. Главное, остерегаться сюжетности — это он знал точно. Ранние опыты с коротким рассказом убедили его, что для начинающего писателя сюжет — опасная вещь. Если сюжет можно пересказать с помощью сотни слов, то его и не стоит рассказывать по — другому. А в романе характеры — это все.
Порой он садился за стол с ощущением полной пустоты, но тут оказывалось, что одно слово тянет за собой другое, фраза фразу, смотришь — из фраз уже сложился целый абзац, а из абзацев — страница. Другой раз, наоборот, в мучительных поисках нужных слов проходил час, другой, он отодвигал машинку, собирал бумаги и вставал от стола. Ну что ж, попробуем завтра.
Считаешь себя одиноким, а литературный мир полон примеров из жизни писателей, и писателей куда лучше тебя, у которых точно так же не шла работа. Сколько раз Достоевский менял замысел «Идиота», как мучительно искал «точное слово» Флобер! Для многих писателей — профессионалов тысяча слов в день — норма. Тысяча слов — четыре странички машинописного текста, а он впадал в уныние, если за вечер не писал шесть или даже семь страниц.
Он решил идти на кухню посмотреть телевизор и по пути столкнулся с Маргарет.
— Ну что, муза покинула вас?
— Да вот явилась часов в семь, но я ее так встретил, что больше не видать.
Маргарет засмеялась. Она была в зеленой замшевой куртке, вокруг шеи повязала шелковую косынку.
— Вы на улицу? — спросил Уилф.
— Надо письмо послать.
Он остановился в нерешительности.
— Я вообще‑то собирался поглазеть в телевизор, но, пожалуй, лучше пройтись. Не возражаете, если я пойду с вами?
Он нырнул назад в комнату, натянул толстый свитер и нагнал ее у выхода.
— Как идет торговля джемом?
— Я не понимаю вас.
— Как дела на работе?
— На вашем месте я бы воздержалась от снисходительных ремарок в отношении того, что дает мне средства к существованию.
— О — го — го.
— А также учтите, наша фирма не просто поставляет джем и сахар к чаю, масло на бутерброд и изюм для пудинга. Помимо товаров каждодневного спроса, мы снабжаем потребителя орехами, финиками, инжиром…
— И всеми существующими в природе восточными пряностями, — вставил Уилф.
— Вы не можете себе представить, сколько в этом романтики. Заснешь над накладными и видишь во сне далекие страны…
— Визирей, султанов, шейха, магараджу и прочих шишек. — Он похлопал в ладоши: — А ну‑ка, подать сюда танцовщиц и бальзам от рабов и комаров!
— Не увлекайтесь, не увлекайтесь, а то нас заберет полиция.
— Разве можно быть такой скучной! Не успел я уйти из мира унылых расчетов зарплаты для унылых людей, занятых производством мужских сорочек, как вы со своими разговорами о полиции тянете меня назад, на землю!
— Видно, вам сегодня хорошо работалось.
— Напротив. С семи часов не написал ни одного путного слова. Если б работалось хорошо, вы б сразу поняли: я бы был унылый и раздраженный.
— Непонятно…
— Не старайтесь поддерживать разговор. Когда я сам разговорюсь, мой собеседник может просто отдыхать и слушать. Особенно если я выпил кружки две пива. Что наводит меня на мысль: а не пойти ли нам куда‑нибудь выпить? Вот только опустим ваше письмо.
— Пива?
— Можно и пива. Что вам больше по вкусу?
— А здесь есть поблизости приличный паб?
— Там дальше по шоссе «Башня» — неплохое заведение. Правда, новый владелец несколько его подпортил, но посидеть можно без особых неудобств. Главное — у них хорошее пиво.
— Ну тогда пошли.
На асфальтированной площадке вокруг паба стояли машины.
— Наверное, там сейчас полно народу, — сказала Маргарет.
— Да нет, приезжает по одному — два человека. Хотя место стало популярным с тех пор, как сделали ремонт.
По шоссе шел густой поток машин. Пришлось переждать у светофора. Посередине улицы Уилф хлопнул себя по карману.
— А черт, как глупо. Пригласил, а у самого нет с собой денег. Погодите, вот полкроны. На этом далеко не уедешь.
— У меня есть мелочь. Берите.
— Ну нет, я ж вас пригласил.
— Но платить‑то нечем, а я все равно хочу выпить.
— Ну ладно. Потом отдам.
В пабе, судя по всему, дела шли бойко, но сегодня, в будний день, зал не был набит настолько, чтоб создавать посетителям неудобства. Без труда нашлось два места в дальнем углу. Подошел официант в белом пиджаке; у него были прямые и светлые, как солома, волосы, на носу — прыщ.
— Пинту горького и… — Уилф вопросительно взглянул на Маргарет.
— Легкого, пожалуйста.
Официант ушел. Маргарет сказала с улыбкой:
— Я б заказала джин с лимонным соком, но мы ж экономим.
А у нее хорошие зубы, отметил он. Да что и делать, как только разглядывать ее. Умна. Даже очень. Женщин, с которыми интересно разговаривать, меньше, чем женщин, с которыми хочется переспать. А уж сочетание этих двух свойств вообще большая редкость. Ему по крайней мере такие женщины не попадались. Что‑то в ней есть странное. Никаких семейных связей. Бросила работу в Лондоне…
— Сигареты нет, — сказала она.
— Купить на ваши деньги?
— Да нет, потерплю. Ну а вообще как дела?
— С романом? Подождите еще месяца три, и я вам дам более точный ответ.
— Но ведь рассказ в «Этюде» написан очень профессионально.
— Однако между такой вещицей и романом огромная разница. Прежде всего в объеме. Да и когда начинаешь писать, поначалу вообще не ясно, роман ли это. То есть непонятно, удастся ли растянуть то, что хочешь выразить, до романа. С рассказом все ясно за одну — две ночи. А на роман нужен по крайней мере год. Так что главное — перенести поскорее все на бумагу, убедиться в наличии романа. То есть убедить самого себя. Вам не скучно?
— Нет, нет, совсем не скучно.
— Ну и если нет опыта создавать характеры в рамках романа, их трудно обдумать заранее. Так что начитаешь понимать своих же героев в процессе самой писанины. К концу книги знаешь о них больше, чем знал в начале, приходится возвращаться назад, пересматривать написанное.
— Значит, вначале вы не очень‑то ясно представляете себе сюжет?
— Ой, пожалуйста, не говорите этого слова. Я его ненавижу. Сюжеты у меня паршивые.
— Ну тогда содержание.
— Ладно, пускай будет содержание. Так вот, все, что происходит с человеком, зависит, хотя бы частично, от того, какой он человек. Каждый может попасть под машину и остаться калекой. Но важно, как человек выходит из этой ситуации, а вот это уже зависит от характера, личности.
— То есть характеры определяют содержание книги, а не наоборот?
— Вот именно. Как представить себе сюжет, если не представляешь себе людей?
— И все‑таки я вас не совсем понимаю. С вашей точки зрения, из моей жизни получился бы очень плохой роман, потому что она полна событий, над которыми я совершенно не властна.
— Но интересно, как вы реагировали на них, что вы делали после того, как происходило то или иное событие.
— В одном случае у меня не было выбора. Я была ребенком и поступала так, как мне было сказано.
— То есть не было свободы действий? Ну а ваше отношение, оценка? Я бы сказал, если речь идет о каком‑то важном событии, то и само оно, и последующие, навязанные вам поступки частично определили вашу личность. Но только частично. Всегда есть свобода выбора. Возможность противиться влиянию событий. Хотя бы немного.
Маргарет молча кивнула. Он чувствовал, что говорит слишком много, но ему казалось, она ничего не имеет против.
— Ну, например, — говорил он, — представим себе, что мы персонажи в романе. То, что мы сидим здесь, чистая случайность, и случайно прежде всего то, что мы поселились в одном доме. Тут в общем обсуждать нечего. То есть невозможно полностью исключить элемент случайности. По чистой случайности у двух братьев могут быть характеры, при которых конфликт неизбежен. Точно так же директорский совет может по случайности состоять из людей, которые совершенно по — разному смотрят на вещи. Нас‑то интересует именно этот конфликт. Вот отсюда уже можно плясать. Итак, куда же мы движемся дальше?
— Вы писатель, вам и карты в руки.