у мужчине.
Он полностью ушел в работу над книгой. Наконец настал момент, когда все ожило, и Уилф уже не просто на ощупь пробирался вперед, но отчетливо видел лежащую перед собой дорогу. Да и раньше, когда хорошо писалось, он испытывал радостные мгновения, но никогда прежде не переживал он ничего подобного. Теперь нашло настоящее вдохновенье, хотя очень не хотелось произносить подобные слова. Многое вспомнилось из прежней жизни, вспомнилось то, что было вроде бы бесследно забыто. Он по — новому увидел свой материал, почувствовал в нем единственно возможную и неизбежную логику развития. В отдельные эпизоды, написанные несколько месяцев назад, он вложил новый смысл и с увлечением, заново переписал целые страницы, урезывая, добавляя, вдыхая жизнь.
Уилф закончил книгу. Он сидел, откинувшись в большом кресле и вытянув ноги, и в каком‑то трансе и изнеможении глядел на лежащую перед ним на столе рукопись: триста семьдесят две страницы отпечатанного через два интервала текста.
Но кто станет печатать книгу? Конечно, у него нет того клокочущего таланта, какой был, скажем, у Лоуренса, но и его мир реален, характеры резки и суровы. Получилась хорошая книга! Он вскочил и начал бродить по комнате, изредка бросая на рукопись косые взгляды. На лице то и дело вспыхивала глуповатая счастливая улыбка — ничего он не мог с этим поделать.
Маргарет сидела в баре в холле гостиницы «Принц Уэльсский». Перед ней стоял джин и лимонная. В соседнем баре дела шли намного лучше, а здесь было спокойно и тихо. Яркий свет над головой освещал почти пустое помещение. В центре сидели полногрудая видавшая виды блондинка и худосочный мужчина с темным подбородком; она сбрасывала пепел с сигареты, на пальцах поблескивали кольца. У дальней стены разместилась группа из четырех парней лет по девятнадцать, двое в спортивных куртках, а у одного на шее желто — зеленый студенческий шарф — они пили пиво; по тому, как они сначала дружно наклонились вперед, потом откинулись назад и захохотали, она поняла, что они обмениваются анекдотами. У стойки бара стояли двое представительных мужчин, оба в дорогих костюмах, и договаривались о какой‑то сделке. Прошло еще несколько минут. В бар вошел Уилф. Увидел Маргарет, помахал рукой, потом показал пальцем на ее бокал и удивленно поднял брови. На лице его появилось такое милое, несерьезное выражение, что она улыбнулась в ответ и подняла бокал, чтоб он увидал — полный. Он опять махнул рукой, повернулся и пошел к бару. С кружкой пива в руке он направился к ее столику. Она смотрела на него: он был такой непривычно нарядный, в сером пальто реглан и новом костюме из темно — зеленого твида, купленном на январской распродаже.
— Привет, милая.
«Милая». Это ласковое слово он не задумываясь бросал всем: барменше, продавщице или девчонке с местной текстильной фабрики. Интересно, с каким нежным словом обратится он к любимой женщине? Он не из тех мужчин, которые станут называть свою подругу «дорогая».
— Давно ждешь?
— Да нет, минут десять. Смогла уйти только в девять.
— Однако они там на тебя насели. Три раза в неделю сидишь до вечера.
— Да это только пока запарка не кончится. А потом работа мне нравится. В конце недели платят сверхурочные, тоже хорошо.
— Да, монетки всегда нужны.
Маргарет вынула сигареты из сумочки, протянула ему одну. Он отрицательно покачал головой.
— Нет, спасибо. Вот разве сигару.
— Извини, конечно, но сигар у меня с собой нет.
— Пойду куплю.
Он с деловым видом сходил к стойке. Вернулся, снял с длинной сигары целлофан. Она зажгла ему спичку, и скоро вокруг них клубилось ароматное облако.
— Как пахнет приятно, — сказала она, вдыхая дым.
— Еще бы, каждая затяжка — два пенса.
— У тебя праздник?
— Нет, захотелось ни с того ни с сего.
— А что, прекрасная причина.
Ее забавляло, с каким важным видом оп курит сигару.
— Да, к сигарам я пристраститься очень даже не прочь.
— Сначала надо стать знаменитым писателем.
Он состроил рожу.
— Вот когда покутим!
— Ну, что твоя встреча? Собираются организовать клуб?
— Организовать‑то они организуют, но меня в нем не будет.
— Ах, даже так.
— Можешь считать меня самым что ни на есть наивным человеком. В общем, я ожидал слишком многого, а там, знаешь, такая публика — пишут одну чушь, статейки о содержании цветов на балконе — ну, ты меня понимаешь. Были там двое, хорошо зарабатывают на рассказиках для женских журналов. По сравнению с ними мои достижения выглядят бледно. Но ни единого серьезного человека.
— Что, одни женщины? — спросила Маргарет. Уилф кивнул:
— Как ты догадалась? Да, одни домашние хозяйки всех возрастов. В перерывах между пеленками и мытьем посуды строчат рассказы на больничные темы. Ты пойми меня правильно: на свете есть прекрасные писательницы, но эта публика просто ничего не смыслит! Я не встретил там никого, кто хоть читал что‑нибудь! Попробовал завести разговор о Лоуренсе, а на меня так вежливо смотрят — и молчат. Надеялся я встретить там, так сказать, родственные души, а чувствовал себя так, будто по ошибке забрел на курсы кройки и шитья.
— О себе ты им говорил?
— Всех опрашивали, собирали информацию, а когда дошли до меня, я сказал, что пишу роман. Что за роман? Ну, я ответил — обыкновенный роман. Тогда спросили, есть ли у меня опубликованные вещи, я им сказал: были радиопередачи и еще очерк в «Этюде». Они на это — н — да. Судя по всему, произвело на них какое‑то впечатление. Но тут одна девица, которая сидела рядом со мной и все время демонстрировала коленки, заявляет, что продала в журнал «Милая девушка» сразу шесть рассказов по пятнадцать гиней за штуку. После этих ее слов я сразу ушел в тень. Если в городе и есть настоящие писатели, они, думаю, сидят себе дома и не отходят от машинки. И если поразмыслить, оно и есть лучшее времяпрепровождение, а вся эта болтовня о писательском труде самому писателю никакой пользы не приносит. Главное — писать, а в этом ты одинок. Никто тебе не поможет.
— Ну, а общение с людьми — у которых такие же, что у тебя интересы, проблемы, — это же стимулирует работу, подталкивает: иди пиши!
— Эта публика не могла б меня подвигнуть на сотворение списка белья для прачечной.
— Больно уж ты нетерпимый и резкий.
— Возможно. А я всегда говорил: неудачи делают человека резким и нетерпимым. Легко быть великодушным, когда все хорошо.
Маргарет чуть не подпрыгнула от возмущения.
— Как ты можешь сейчас рассуждать о неудачах? Не рано ли? И вообще — почему неудачи? Рассказ прочли по радио, опубликовали, ты написал роман, настоящий роман, и он искренней, лучше всех книг, которые я читала в последнее время.
— О нет, вы говорите так лишь потому, что любите меня, — возразил он шутливо.
Она быстро опустила глаза. «Да, я тебя люблю», — захотелось сказать в ответ.
Отношения их достигли стадии платонической любви и застыли на этой точке. Она спрашивала себя: может, в манере ее поведения есть что‑то, удерживающее его на расстоянии? А может, она для него всего лишь приятель, который по случайности принадлежит к женскому полу? Ведь он даже ни разу ее не поцеловал.
— Я говорю тебе то, что любой сказал бы на моем месте. — Она подняла голову. — Помню, я тебе чуть глаза не выцарапала, пока ты согласился дать почитать. Но ведь из этого совершенно не следует, что я стану хвалить твой роман, если он мне не понравился.
— Ты знаешь, я очень ценю твое мнение…
— Спасибо. Ты ведь давно отослал рукопись?
— Два месяца назад. Точнее, восемь недель и три дня.
— По крайней мере, это значит, что книгу читают внимательно.
Он погасил остаток сигары, на какое‑то мгновенье у него помрачнело лицо, потом он сказал:
— А, черт, с тобой играть невозможно! — Засунул руКу во внутренний карман пиджака и достал конверт. — Сегодня пришло.
Она развернула письмо. Наверху страницы стояло: «Издательство „Томас Рэнсом лимитед“. Лондон». Дальше шел текст: «Уважаемый сэр, мы с интересом ознакомились с рукописью Вашего романа „Горькие рассветы“ и считаем, что роман написан умело, в нем хорошо очерчен сюжет, что, несомненно, свидетельствует об определенных писательских способностях. В особенности это относится к диалогам. Но, взвесив все свои возможности, мы пришли к выводу, что по своему содержанию, по тому, кого вы сделали главным героем, роман этот может быть рассчитан на слишком узкий круг читателей, ввиду этого мы не можем принять его к публикации. Благодарим Вас за присланную рукопись и возвращаем ее Вам отдельной бандеролью».
Маргарет, не зная, что сказать, прочла письмо еще раз.
— Но ведь не так плохо, — проговорила она наконец. — Они хвалят книгу!
— Ну, видят, написано грамотно, поэтому оказывают мне честь: пишут специальное письмо, а не просто возвращают рукопись. А в письме надо ж что‑то сказать, вот они и пишут, что я подаю надежды, — диалоги, видите ли, удались. — Уилф криво усмехнулся. — Никогда не чувствовал себя так мерзко. Понимаешь, потрачено два года на то, чтобы перенести все, что накопилось в душе, на бумагу, закончил и вижу — получилось. По крайней мере, ничего лучше я пока не написал. Отсылаешь, ждешь чуть не на третий день телеграммы. А вместо этого проходит два месяца и потом — вот тебе! — Он щелкнул пальцами.
— А почему ты послал им?
— Издательство небольшое, но они печатают хороших писателей, ну и издают красиво.
— Ты бы мог послать в более крупное издательство. Там возможностей больше, и они не побоятся опубликовать человека со стороны.
— Наверно, ты права. Но знаешь, хороший роман новичка напечатает любое издательство, а разбавленный Лоуренс никому не нужен.
— Это не разбавленный Лоуренс, а самый настоящий Уилф Коттон. Ты хочешь, чтоб издатели держались одного мнения, чтоб все были непогрешимы, но они ведь тоже люди! Откуда знаешь, может, Томас Рэнсом просто истратил уже те деньги, что выделены на печатанье новичков? И почему ты так уверен, что какой‑нибудь другой издатель не станет сам искать новые имена? Ладно, потерял два месяца. Однако какое это будет иметь значение через десять лет? Придумай‑ка себе псевдоним и отсылай роман в другое издательство. И перестань пускать слезу, в пиво накапаешь.