— Ах! — Она запахнулась.
— Жду, пока освободится уборная, — сообщила Юнис.
— Так ступайте скорее, не то Гордон опередит.
У Юнис шевельнулись в улыбке губы, и она, миновав Эйлину, вышла.
— Господи! — выдохнула Эйлина, когда дверь ванны закрылась.
Я залился краской не хуже ее.
— Прости, так уж получилось.
— Да ну к черту!
— Лин, чего ты заводишься? — успокаивал я. — Ну подумаешь! Ну что особенного?
Но Эйлина, круто повернувшись, вылетела — в всполошенном воздухе поплыл запах талька. Нечаянно вдохнув невидимую пыльцу, я безудержно расчихался. Такое со мной как‑то приключилось, когда мы предавались любви, но в тот раз оба мы хохотали до упаду.
Когда мы вышли к машине, Юнис проделала маневр, показавшийся мне до крайности нахальным. Мужчинам полагалось бы, как водится, сидеть вместе, впереди. Но не успел Бонни, перегнувшись, отпереть дверцу, как Юнис вмиг прыгнула к нему, предоставив мне располагаться сзади с Эйлиной. Едва ли Эйлина противилась такой расстановке. Я поймал ее взгляд. Она подняла бровь и отвернулась.
Эйлина молчала, пока Бонни кружил переулками, выруливая на шоссе, пересек его и направил машину вниз по крутому холму через полузаброшенный район малых домиков, где зияли провалы на месте снесенных строений, к магистрали. Фары высветили в темноте тонкие яркие шаровары, собранные у щиколоток. Пакистанка. Потупясь, женщина ступала мелкими торопливыми шажками по разбитому асфальту. Я благодушествовал: плавный бег «ягуара», приглушенное урчание мотора, запах духов Эйлины. Настроение омрачалось только тем, что я не сумел разгадать ее насупленность. Неприязнь к Юнис — не причина, неприязнь эта лишь обостряет ее раздражение. Я терялся, как подступиться к Эйлине; это было ново для наших отношений, если раньше и пробивалось нечто подобное, то лишь намеком, вскользь. Я всегда считал, что с женой мне на редкость повезло: очень уравновешенная и покладистая. За мной прегрешений никаких, эта причина отпадает. И все‑таки меня точил червячок невесть какой вины. Желая рассеять свои опасения, я взял Эйлину за руку. Она сидела все так же молча, и защемил неизведанный дотоле страх — страх быть отвергнутым. Под ложечкой противно засосало. Оставалось надеяться, что тошнотворное это чувство хоть не отобьет аппетит за обедом.
«Ягуар» пополз вверх из долины. Пропуская встречные машины, Бонни стал на развилке, затененной громадами двух складов.
— А сейчас поверни налево, — посоветовал я. — Самый короткий путь.
— Угу, помню, — откликнулся Бонни и круто взял вправо. Через две минуты мы одолели гребень. Я совсем запутался, куда же мы заехали. Но тут Бонни прижался к обочине, не выключая зажигания, у «Крайтериона».
— Юнис, — попросил он, — окажи мне услугу.
— Смотря какую.
— Скакни через дорогу, глянь, что за фамилия намалевана на вывеске.
— Ты серьезно?
— Ну.
На секунду мне показалось, что девушка посоветует ему сбегать да взглянуть самому, но, стрельнув на него глазом, она выбралась из машины и зашагала через автомобильную стоянку.
— Что за шутки? — спросил я.
— Мы не знаем, как его зовут.
— Нет, но…
— Эйлине происшествие известно, ага?
— Ей да. Ну а Юнис?
— Юнис не знает. Может, позже расскажу.
Юнис остановилась у освещенного входа. Вышли двое, заговорили с ней, один, пропуская девушку, придержал дверь. Она на минутку взялась за ручку и тут же отпустила, едва те отошли. Вернувшись, она влезла в машину.
— Видели тех двоих? Я выглядела круглой идиоткой. Ну что бы я сказала, спроси они, что я здесь делаю?
— Уж выкрутилась бы, не сомневаюсь, — Бонни двинул машину с обочины.
— Так как его зовут‑то?
— На вывеске — Томас Артур Гринт.
— Спасибо.
— Может, просветишь меня — в чем смысл?
— Вышел маленький спор, — небрежно кинул Бонни.
— И кто же победитель?
Прямо Бонни ей не ответил, но, полуобернувшись, бросил через плечо:
— Гордон, его зовут — Томас Артур Гринт. Усек?
— Да, — без жара подыграл я. — Том Гринт. Я не усек серединку.
— А в серединке еще одно его имя — Миляга, — заявил Бонни. — Томас Артур Миляга Гринт.
— Что‑то не бывала в этой пивнушке, — заметила Юнис, когда стало очевидно, что посвящать в истину ее не собираются.
— Эх! Сколько ж ты потеряла! — тут же откликнулся Бонни. — Тутошний владелец — мил бескрайне. Эрудит громадный. Вон хоть Гордона спроси. Гордон, верно, хозяин милый?
— Весьма.
— И все‑то на свете он знает, — разошелся Бонни. — В футболе спец великий. Не иначе как и сальных книжоночек не чурается. А уж сальные стишата! Тут его никто не побьет. На сальную поэзию у Миляги Гринта свои твердые воззрения.
Юнис неуверенно хохотнула.
— Часто они такими играми забавляются? — обернулась она к Эйлине.
— Они братья. Их и спросите, — ответила та. Она смотрела в затылок Бонни. И опять, приподняв бровь, непонятно чему чуть заметно улыбнулась. На меня она не взглянула.
Теперь мы неслись к Лидсу очень быстро, но скорость не ощущалась.
— И ресторанчик, куда ты нас везешь, надеюсь, милый, — заметил Бонни. — Юнис подавай исключительно миленькое. Так, Юнис?
— Не сомневаюсь, что ресторан именно такой.
— Такой — это какой?
— Милый! — врастяжечку пропела Юнис.
— Эх! Что ж ты! Нарушила правила. Тебе не положено произносить «милый». Словечко наше с Гордоном. Так, подумаем, какой с тебя штраф.
Когда я предложил наш любимый китайский ресторанчик, Эйлина возразила: «Пусть Бонни выбирает сам. Зачем навязывать свои вкусы?» В «Серебряный дракон» мы с Эйлиной наведывались раз по десять на год, чаще, чем в любой другой. Напали мы на него случайно, забредя сюда после нашего объяснения, и считали своим личным пристанищем. Как‑то мы привели в наш ресторан еще одну парочку, но те на все только фыркали да носы воротили, испакостив нам вечер; с тех пор мы остерегались кого‑либо приглашать туда. Я с надеждой подумал, что сегодняшний вечер не повторит тот, давешний.
Метрдотель жестом пригласил нас, широко улыбаясь. Он единственный из всего персонала дарил посетителей улыбками. Остальные, что мужчины, что женщины, хранили непроницаемо загадочное выражение лиц под стать легендам об их расе.
— Официант — миляга что надо, — высказался Бонни, когда мы шли вслед за ним. — Тут уж не сомневайтесь.
Нам дали меню.
— После супа надо заказать порционное блюдо каждому, — подал я совет. — Можно еще лишнюю порцию взять, а потом все разделить.
— Годится, — согласился Бонни.
— А ты, Юнис, что будешь? — спросил я. — Цыпленка, утку, мясо, креветки?
Все выбрали, и я набросал номера на бумажной салфетке.
— Палочки всем?
— А то как же! — резвился Бонни. — Ножи, вилки — больно нужны они нам. А палочки — они милашки. И бутылочку шампанского. Ага? Юнис, ты как?
— Как и ты.
— Нет, ну до чего ж легко угодить этой девушке!
— Шампанское — это очень дорого, — вмешалась Эйлина. — С меня и пива хватит. Под китайскую кухню идет и оно.
— Ну уж, Эйлина! Нашла тоже умилительный напнток! Гордон, пиво — что?
— Пиво — бяка.
— Во. Поняла? А шампанское — милее нет. Зачем пришли‑то? Провести милый вечерок.
— Разумеется, отказываться я не стану.
— То‑то же. Отказывать — немило. Оскорбительным отказ бывает часто, а уж милым — ни в жизнь! — Бонни выудил пригоршню мелочи из кармана, поглядел на монетки и повернулся ко мне. — Телефон тут есть?
— Э… в коридоре, через зал, на стене, — не сразу вспомнил я.
— Извините, — Бонни встал.
— Часто с ним такое? — Юнис проводила его взглядом.
— Какое?
— Мальчишеское балагурство.
— Да это ж он изо всех сил старается быть милым.
— Ох! И вы туда же!
— Это у нас в крови.
— Но вообще‑то вы не так уж сильно похожи. Хоть и братья, а?
— Характерами? Или внешне?
— И так и так.
Подошел официант. Я сделал заказ.
— И бутылку тридцать девятого, пожалуйста.
— Шампанское?
— Шампанское. Уж охладите как следует.
— Хорошо, сэр. — Он отошел.
— А у вас, Эйлина, есть братья или сестры? — спросила Юнис.
— Есть. Брат.
— Похож на вас?
— Да, мы похожи.
— А вы, Юнис? Не иначе как единственная дочка? — поинтересовался я. — Угадал?
— Как это вы узнали?
— Догадался.
Вернулся Бонни. Его провожали взглядами. Один парень, перегнувшись через стол, жарко зашептал что‑то подружке. Она оглянулась на Бонни.
— Занято, — усаживаясь, сообщил Бонни. — Ну как? Заказали?
— Сейчас принесут.
— Эйлина, проводите меня, пожалуйста, в уборную, — попросила Юнис.
— Конечно, — Эйлина поднялась, прихватив сумочку.
Первый раз с утра я остался с Бонни вдвоем.
— Знаешь, кого я сегодня встретил? Сестру Фрэнсис — Мэри.
— Это где же тебя угораздило?
— В Хауорте, в «Черном быке». Веришь, даже испугался: почудилось — Фрэнсис вошла.
— До того похожа?
— Вылитая Фрэнсис.
— Прежде ты ее не знал?
— Нет. Поговорили с ней. Она была с мужем. Он врач. Африканец, представляешь? Черный, как цилиндр гробовщика, — я выжидающе уставился на Бонни.
— Зато католик, наверное.
Я невольно рассмеялся.
— Это мне в голову не пришло.
Бонни забарабанил по скатерти. Я колебался, передавать ли слова Мэри о своем отце.
— Все‑таки, — произнес я, — это кое‑что доказывает.
— Что же?
Я пожал плечами.
— Человек может добиться всего, стоит захотеть по — настоящему. При условии, конечно, что готов не только кататься, но и саночки возить.
— Гордон, по крупному счету мне хотелось одного. И я своего добился.
— Ну а сейчас? Чего ты хочешь сейчас?
— В том‑то и вопрос. Большущий вопрос.
Официант принес тарелки, бульонные чашки и палочки. Подоспел суп, и как раз вернулись женщины. Эйлина взялась разливать бульон. Позади Бонни прошагали к выходу парень с девушкой. Парень не утерпел и зыркнул на Бонни. С полдороги, набравшись, видно, храбрости, все‑таки вернулся с торжественным лицом.