— А что от этой сделки будем иметь мы, американцы? — не без сарказма спросил Шлегель.
Толивер пожал плечами:
— Хотел бы я знать, что на это ответить, но для нас, британцев, не будет ничего хорошего, в этом будьте уверены. — Он оглядел присутствующих и улыбнулся. — Официальный текст говорит «федерация», не «воссоединение». В контексте истории Германия — мешанина княжеств, собранных вокруг императорского дома Бранденбургов. Для немцев не будет ничего нового. Воссоединение — динамичный процесс исторической реальности, неизбежно ведущий к марксизму.
— Каждое ваше слово, безусловно, стоит пятьдесят долларов, — сказал Шлегель. — Но не говорите об исторических реальностях ребятам, прошедшим с оружием от побережья до Берлина. Потому что мгновенно можете получить удар по своим «княжествам».
Профессор привык к цветистым шуткам. Он улыбнулся и спокойно продолжал:
— Общий язык двух Германий не положительный, а отрицательный фактор. Большинство трений между Западной и Восточной Германиями представляют собой просто раздутые локальные споры. Воссоединение неизбежно — этот фактор нужно спокойно принять.
— Никогда, — не согласился Флинн. — Объединенная Германия, продвинувшись дальше на Восток, будет сильно нервировать русских. Если Германия продвинется дальше на Запад, мы будем нервничать. Если, и это более вероятно, Германия решит занять промежуточную позицию, худшие дни «холодной» войны можно будет вспоминать с ностальгией.
— Русские уже приняли решение, — вмешался Толивер. — Американцам наплевать. Другие имеют мало шансов. Простой факт, что русские согласились на переговоры в Копенгагене, показывает их проницательность.
— Почему? — спросил Флинн. — Почему они такие проницательные?
— Присоединяйтесь к нам, Джордж, — раздался просящий голос Ферди, и все повернулись к Доулишу.
— Бог мой, — сказал этот пожилой седой мужчина, до сих пор почти не принимавший участия в разговоре. — Старые чудаки вроде меня не занимаются такими загадками.
— Но вы на прошлой неделе были в Бонне, а за месяц до этого в Варшаве, — сказал Ферди. — Что там говорят?
— Находиться там и узнать что-то от них — это две разные вещи, — возразил Доулиш.
— Дипломатическое наступление, — сказал Толивер, объясняя себе нежелание Доулиша углубляться в проблему. — Небольшая группа русских толковых парней протолкнула эти предложения. Если воссоединение произойдет, это будет такой триумф этих ребят, что они захватят руководство внешней политикой России.
— Безусловно, это необходимо обсудить, — сказал Ферди.
— Немцы обсуждали, — подал голос Эйшельбергер. — Они хотят воссоединения. Правильно ли, что иностранцы вмешиваются в этот вопрос?
— Нельзя немцам доверять, — заявил Толивер. — Дайте им объединиться, и они выберут нового Гитлера, попомните мои слова.
— Но мы ведь должны кому-то верить, — возразил профессор Алленбай, не напоминая Толиверу, что не далее как пять минут назад тот осуждал американцев, русских, немцев — восточных и западных — и японцев. Но все присутствующие поняли шпильку и установилась продолжительная пауза, во время которой Ферди открыл коробки с сигарами и очень активно начал передавать их по столу.
Я отказался и передал сигары Шлегелю. Он взял одну. Помял в пальцах, прислушиваясь. И только когда все обратили внимание на него, откусил кончик сигары. Он прикурил от спички, которую зажег о ноготь большого пальца. Полковник остановил свои глаза-бусинки на мне:
— Сегодня после вашего ухода на КП произошла большая неразбериха. Слышали?
— Портвейн, кто хочет, — нервно предложил Ферди.
— По моей информации, были небольшие затруднения, — ответил я.
— Это прерогатива хозяина, — сказал Шлегель. Он затянулся, кивнул и выпустил великолепное кольцо дыма. — Сейчас не время тянуть все назад и проверять балансировочную пружину.
Толивер отмахнулся от сигаретного дыма и с отменной осторожностью отхлебнул «Пояк», чтобы запомнить его аромат.
— Рад, что еще есть люди, которые играючи подают «Бордо», — сказал он, допил вино, взял графин и налил себе еще. — Что я смогу заказать из еды, если приду к вам в Центр? Ваше влияние распространяется на столовую, Фоксуэлл? — Он отбросил со лба прядь волнистых волос.
— Вам нет необходимости беспокоиться о еде, — сказал Шлегель. — Мы не организуем экскурсий.
Костяшки пальцев Толивера побелели, когда он взялся за горлышко графина с вином.
— Я не совсем турист, — сказал он. — Официальный визит… от имени Палаты.
— Никаких туристов, журналистов, посетителей, — продолжал Шлегель. — Такова моя новая политика.
— Не надо кусать руку, которая вас кормит, — парировал Толивер. Доулиш наблюдал за этой пикировкой. Он аккуратно взял графин с портвейном из рук Толивера и передал Эйшельбергеру.
— Я не вполне уверен, что понимаю вашу роль в Центре, — обратился доктор Эйшельбергер к Ферди. Он взял графин, налил себе немного вина и передал графин дальше.
— Военные игры, — ответил Ферди. Он был рад вырваться из-под обстрела Толивера и Шлегеля. — Я обычно играю за русский ВМФ.
— Это забавно, — сказал Толивер. — Вы не похожи на русского. — Он посмотрел по сторонам и от всего сердца рассмеялся, продемонстрировав белизну всех своих великолепных зубов.
— Но в чем состоят его обязанности? — спросил Шлегеля Эйшельбергер.
— Он вносит элемент человеческой ошибки, — ответил Шлегель.
— И это тоже очень важно, — серьезно кивнул Эйшельбергер.
— Атомные подводные лодки, — сказал молодой профессор Алленбай, — это наилучший символ империалистической агрессии. Они предназначены исключительно против стран, расположенных на большом расстоянии, и могут уничтожить только гражданское население больших городов.
Он остановил на мне взгляд своих светлых глаз.
— Я согласен, — сказал я. — И у русских лодок больше, чем у американского, британского и французского флотов вместе взятых.
— Чепуха, — возразил профессор.
— Точное попадание, — сказал мистер Флинн.
— Более того, — палец Шлегеля уперся в Алленбая, — ваши чертовы русские строят одну лодку в неделю, и это на протяжении многих лет. Не похоже, что темпы строительства собираются снижать.
— Бог мой, — воскликнул Флинн, — океан, должно быть, переполнен этими ужасными штуковинами.
— Так и есть, — подтвердил Шлегель.
— Наверное, пора присоединиться к нашим дамам, — прервал Ферди, боясь возникновения спора среди гостей.
Доулиш вежливо встал, я последовал его примеру, но Шлегель и его новоприобретенный противник, профессор Алленбай, не хотели сдаваться так просто.
— Типичный пример пропаганды военно-промышленного лобби, — сказал профессор. — Неужели не ясно, что русским нужно больше лодок: их побережье очень протяженное, кроме того, им нужны военно-морские силы для внутренних вод.
— Тогда какого черта они делают в Средиземном море, Атлантике, Красном море и в Индийском океане?
— Просто демонстрируют флаг, — отпарировал Алленбай.
— О, простите меня, — «завелся» Шлегель. — Я думал, что только фашиствующие реакционеры-империалисты делают это.
— Я не понимаю, почему вы, американцы, должны так бояться русских, — улыбнулся Алленбай.
— Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что вы, британцы, должны их бояться чуть больше, — сказал Шлегель. — Вы зависите от импортных поставок продуктов. Гитлер вступил в войну, имея двадцать семь подводных лодок дальнего радиуса действия. Он потопил достаточно ваших торговых судов, чтобы это сказалось на ваших возможностях продолжать войну. Сегодня, когда королевские ВМС буквально нельзя разглядеть невооруженным глазом, русский ВМФ имеет около четырехсот лодок, многие из которых являются атомными. Возможно, они и предназначаются для демонстрации флага, но тогда вы должны задать себе вопрос, где они собираются это делать.
— Я думаю, нам действительно лучше присоединиться к дамам, — сказал Ферди.
Кофе накрыли в гостиной. Эта великолепная комната, обитая материей, чтобы заглушить случайные звуки, была похожа на концертный зал. Была здесь и дюжина элегантных золоченых стульев, расставленных равномерно на бледно-зеленом афганском ковре. Бехштейновский рояль, освобожденный от семейных фотографий и цветов, располагался под огромной картиной с изображением любимой лошади дедушки Ферди.
Пианист оказался симпатичным молодым человеком в вечерней рубашке, разукрашенной сверх меры, и ярко-красном поникшем галстуке. Он сыграл все ноты сонаты номер десять Бетховена, причем некоторые из них были сыграны верно.
Кофе подали в большом серебряном самоваре — можете мне не поверить, но это был самовар Ферди, — вокруг самовара расставлены кофейные чашки размером с наперсток. Доулиш держал сигару в одной руке, а чашку с кофе и блюдце — в другой. Он кивнул в знак благодарности, когда я долил ему кофе.
Я взял молочник с горячим молоком и вопросительно поднял брови.
— Уорчестер, — сказал Доулиш, — конец восемнадцатого века тоже чертовски хорош.
Старый идиот догадался, что я спрашиваю, хочет ли он молока, но он был прав. Держать в руках антиквариат на сотню фунтов, чтобы только налить горячего молока, было частью чудесного образа жизни Фоксуэллов.
— Следующим будет Моцарт, — сказал Доулиш. На нем был старомодный выходной костюм и накрахмаленная спереди рубашка. Было трудно определить, то ли это фамильный стиль, то ли просто такой покрой.
— Да, так указано в программе, — подтвердил я.
— Это мой «хок стутц» на улице стоит.
— Ладно, хватит вам, ребята, — раздался сзади голос Толивера. — Проходите дальше. Не терплю молоко в кофе — заглушает весь аромат. Если так любите молоко, то пейте растворимый кофе.
— Я знаю, что вы интересуетесь двигателями, — сказал Доулиш. В дальнем конце комнаты я услышал резкий голос профессора истории, заявившего, что он очень любит ковбойские фильмы.
— Через минуту будут исполнять сонату до-мажор Моцарта, — не унимался Доулиш.
— Я знаю, — ответил я. — Мне нравится это произведение.