— Хорошо?
— Эта работа с Фоксуэллом… Вы говорите, что составляете низкоуровневую программу символов. Зачем мы используем автокод для повседневной работы?
Я понял его замысел. Моя работа в качестве личного помощника Шлегеля будет заключаться в том, чтобы предупреждать его о конфликтах во всех отделах. Я сказал:
— Программирование языка машины требует больше усилий, но компьютер уменьшает время на обработку данных. Мы так экономим уйму денег.
— Прекрасно.
— Также вместе с отделом истории мы почти всегда проигрываем одно сражение несколько раз, изменяя данные, чтобы проверить, что случилось бы, если бы… Вы меня понимаете.
— Продолжайте.
— Сейчас мы занимаемся битвой за Британию… Вначале пропускаем все сражение через правила Ривли…
— Это что такое?
— Масштаб сражения определяет время сражения между боевыми действиями. Увеличение времени отдельных операций не допускается. Используя историческую дату сражения, мы проигрываем его трижды. Повторения обычно делаются, чтобы убедиться, что исход битвы явился более или менее закономерным и не был результатом совпадения ряда случайностей, влияния погоды или других причин.
— Какие меняющиеся величины вы закладываете в программу? — спросил Шлегель.
— Пока только данные по топливу. В период сражения немцы крепили дополнительные баки с горючим к одноместным истребителям, но не использовали их. Если программировать двойной запас топлива для истребителей, то приходится делать изменения в плане бомбовых ударов. Мы можем изменить маршрут, направив самолеты через Северное море. Можем в два раза увеличить дальность действий бомбардировщиков — большее количество городов станет объектом бомбовых ударов, снизятся возможности ПВО. Можно придерживаться обычных маршрутов для бомбардировщиков, но на час увеличить время эскортирования истребителями. Когда в наличии такое количество вариантов, лучше все их запрограммировать, так как в автоматическом режиме время работы на компьютере сокращается на четверть.
— А если вы проигрываете ситуацию только один раз?
— Это случается редко. Один или два раза мы разыгрывали сражения как шахматные партии, и Ферди все время выигрывал. После этого у меня пропал энтузиазм к подобным затеям.
— Конечно, — полковник кивнул, одобряя мое разумное решение.
В доме, как и во всей округе, установилась тишина. Облака рассеялись, открыв большой кусок чистого голубого неба. Солнечные лучи высвечивали зимнюю пыль на строгом металлическом столе, за которым сидел Шлегель. За его спиной на стене висела коллекция фотографий в рамках. Здесь же были и документы, как и фотографии, рассказывающие о карьере хозяина дома. Вот Шлегель кадет летной школы в кабине биплана «Стирман» на каком-то солнечном американском аэродроме во время Второй мировой войны; вот он — улыбающийся пилот истребителя, на фюзеляже которого видны две свежие свастики; а здесь Шлегель уже капитан — только что вернулся с задания с какого-то тропического острова; а здесь — худой, изможденный, — ему помогают выбраться из вертолета. Было также с полдюжины групповых фотографий и на всех в центре Шлегель.
Пока я разглядывал фотографии, послышался отдаленный гул Ф-4. Они были как точки в голубом небе, курс держали на север.
Шлегель предположил, что они летят на полигон вблизи Кингз Линн.
— Они сделают разворот на северо-запад, — пояснил он, и как только эти слова были сказаны, самолеты изменили курс. Я повернулся скорее к сэндвичам, вместо того, чтобы похвалить его. — Я же говорил, — сказал он.
— Ферди не хотел давать никому возможности ссылаться на дороговизну машинного времени как на уважительную причину.
— Да, я слышал, а что, эти исторические исследования вообще стоят машинного времени?
Я не отреагировал на провокацию. Человек не будет расходовать свое свободное время на то, в успех чего он не верит. Я сказал:
— Вы босс, вы и решите.
— Я хочу понять, чего это стоит. Мы не можем позволить поедать сами себя у всех на глазах.
— Центру верят, полковник Шлегель. По договоренности исторические исследования являются частью работы Центра. У нас нет необходимости давать прибыль к концу года.
Он ущипнул себя за нос как летчик, снимающий синусное давление.
— Съешь еще сэндвич, сынок. А потом я отвезу тебя к поезду на два двадцать семь.
— Фоксуэлл — историк, полковник, он посвятил много лет историческим исследованиям. Если они будут прекращены, это негативно скажется на всей группе.
— Это ваше мнение?
— Мое мнение.
— Я буду иметь его в виду при определении цены этих исследований. А сейчас как насчет еще одного сэндвича?
— Только без майонеза, — попросил я.
Шлегель встал, повернулся ко мне спиной и посмотрел вслед улетевшим «фантомам».
— Буду с тобой откровенным, сынок, — начал он. — Ваша работа не закончена, но я могу прекратить ее. «Опекуны» перестали контролировать Центр, хотя и остаются в списках авторского коллектива на обложке журнала Центра и упоминаются в годовых отчетах. Теперь руководство через меня осуществляет тот же комитет по морским делам, что управляет Аналитическим центром ВМС США, вашей Британской школой подводников и группой «Норд» НАТО в Гамбурге.
— Понятно.
— О, ты сможешь продолжать дальше исторические исследования, если это то, чего ты хочешь, но дни лошадей и кабриолетов проходят и тебе бы лучше убедиться, что Фоксуэлл знает это.
— Я уверен, это станет очевидным, полковник.
— Черт, ты прав, это станет очевидным. — Шлегель посмотрел на часы: — Нам лучше одеваться — стоянка поезда очень короткая.
Глава 5
«Никакие решения или действия во время военной игры не являются обязательными и не связывают стороны, если не оформлены письменно».
В кабинете Ферди Фоксуэлла стояла твердотопливная плита. Он очень любил тепло и поэтому подкупил пятерых сменивших друг друга швейцаров, которые втихаря таскали ему уголь от соседей. Я думал, что швейцары менялись, чтобы Ферди было кому давать взятки, но он сказал, что эти домыслы — плод моего больного воображения.
В любом случае, у него была плита, и я любил зимой заходить к нему в кабинет, так как тоже люблю тепло, правда, в меньшей степени.
Когда я вошел, Ферди читал «Красную звезду», газету советского Министерства обороны, которая использовалась СМЕРШем, чтобы убивать своими скучными материалами.
— В России сто двадцать военных училищ, — сказал Ферди. — И это не считая институтов по подготовке технических специалистов. — Он завернул страницу, подворачивая ее по мере того, как прочитывал колонку. Закончив читать, Ферди поднял голову: — Шлегель ирландец?
— Да, — ответил я. — Выходец из бостонской семьи О’Шлегелей.
— Я так и думал.
— Последняя программа не получилась, Ферди. Машина дважды выдавала отказ. Когда один из парней внес коррекцию, машина приняла программу, но затем вновь встала. Сейчас делают промежуточную распечатку.
— М-м.
— Кому-то сегодня ночью придется остаться.
— Зачем?
— Если сегодня не закончим, у нас до четверга не будет машинного времени. Или ты знаешь, как подзаряжать пустые компьютерные батареи?
Наши программы записаны в ФОРТРАНе (языке расшифровки формул) и вводятся в компьютер вместе с «процессорной лентой», переводящей в команды, которые исполняет машина. При использовании ФОРТРАНа возможно программирование определенных общих ошибок (как в данном случае по вине Ферди был введен двойной знак), чтобы посмотреть в распечатке работу машины. В этот раз компьютер выдал следующее послание: «Я всего лишь машина, но и я знаю, что знак надо печатать один раз».
Я думал, это рассмешит Ферди, и подтолкнул к нему распечатку через стол в надежде, что он ее возьмет и пришпилит на стену. Ферди посмотрел на послание, скатал из него шарик и бросил в направлении корзины для мусора.
— Чертов Шлегель, я думаю, узнает об этом.
— Он просматривает материалы каждый день.
— Только потому, что ты их ему носишь.
Я пожал плечами. У Ферди не было необходимости делать программы самому, но так как эту составлял он, то и ошибка была на его совести, глупая ошибка. Ее никак нельзя было скрыть от Шлегеля.
Нет необходимости в стычке между Ферди и шефом, тем не менее она кажется неизбежной, что они оба уже поняли. Фоксуэлл отнесся к моей работе в качестве личного помощника Шлегеля как к штрейкбрехерству; Шлегель же был убежден, что я провожу половину своего рабочего времени, покрывая некомпетентность моих закадычных друзей.
Ферди бросил скомканную газету в корзину и вздохнул. Он не читал ее, он ждал, когда я вернусь от компьютера. Встал со стонами и кряхтением, спросил:
— Выпить хочешь?
— В «Лайтхаусе»?
— Где захочешь.
Обычно Ферди был более высокомерным в своих предложениях. Я принял его слова за извинение.
— Только чтобы домой не очень поздно вернуться, — согласился я.
Вечер был холодный. «Лайтхаус» оказался переполнен: в основном завсегдатаи, несколько студентов-медиков, члены Уэльсского регбийного клуба, в ряды которых внедрились несколько сильно подвыпивших австралийцев.
— Я знал, что он окажется ублюдком, — сказал Ферди, туго заматывая на шее кашемировый шарф. Подали напитки и он положил на стойку фунт: — Выпей с нами, хозяин.
— Спасибо, мистер Фоксуэлл, мне чего-нибудь покрепче, — поблагодарил бармен.
Как это свойственно ему, Ферди выбрал укромный уголок у стойки бара под огромной бочкой хереса, образующей заднюю стену.
— Ты единственный, кто может руководить русским направлением, Ферди, — сказал я. — Почему бы тебе завтра не поговорить со Шлегелем? Скажи ему, что если не вернет двух твоих помощниц и программиста, то ты за себя не ручаешься.
— Не ручаюсь? — спросил Ферди. — Ты имеешь в виду старый прием каратэ «и-и-я»!
— Ферди, он замену тебе будет искать недели. А направление без руководителя оставить не могут, так? Черт, тебе что, вообще деньги не нужны? Я не понимаю, чего ты так упрямишься.