Мы подтянули караван вплотную к заставе и поставили палатку. Зашли в дом, там на столе стояло огромное блюдо жареной форели. Мы были голодны и все съели.
Этой ночью едва не погиб Димка. Он продолжал тайком курить. Поэтому на окрик часового: «Эй! Кто там курит?» - помедлил с ответом и чуть не получил пулю.
Отряд вернулся обратно на следующий день. Они опоздали: магазин разграбили, завмага и его жену убили, убит был и старик сторож. Басмачи ушли в неизвестном направлении.
Мы начали работать. Сначала я с Димой пошел на хребет и осмотрел оттуда окрестности. Нам нужно было обследовать три параллельных хребта. У подножия первого, низкого, лежит пустыня, через которую мы прошли. Между первым и вторым длинное, приподнятое плато, где расположены застава и совхозная база, раскинулись совхозные поля. Второй хребет, гораздо выше первого, покрыт кустарником и лесом. За вторым хребтом идет высокогорное плато с прекрасными джайлау. За этим плато огромный хребет с ледяными вершинами. За ним Синьцзян.
Первые дни работалось плохо, все мысли были о басмачах.
Мы выезжали верхами - Димка, Борис, Шурик, Алешка и я. Я собирал и описывал растения, Димка стрелял птиц, Борис ловил насекомых, Шурик помогал мне, а Алешка непрерывно, как часовой, оглядывал окрестности. Оседланные лошади стояли возле и в любую минуту мы были готовы удрать.
Кинооператор сидел на заставе, время от времени он выходил, заставлял своего помощника вынимать и устанавливать аппаратуру. Вся застава затихала. Он долго ходил в раздумье, затем говорил: «Нет! Нельзя! Солнце уходит в контражур!» - и сворачивал аппаратуру. Он был недоволен, и вся застава чувствовала себя вроде виноватой. Начальник отзывал меня в сторону и спрашивал, можно ли сделать так, чтобы солнце не уходило в контражур.
Вообще наш кинооператор пользовался на заставе огромным авторитетом, ему давали лошадей и охрану, его приглашали обедать, когда у комотрядовцев было что-либо вкусное. И все это потому, что он постоянно рассказывал о том, как пил коньяк с Колькой (это нарком), охотился с Васькой (это известный ученый) и так далее.
Через несколько дней мы зашли далеко на склон хребта. К вечеру, когда пора было собираться домой, внизу у подножия хребта, как раз в том месте, где нам надо было- проходить, показалась группа всадников, человек в пятнадцать. Я долго смотрел в бинокль, но никак не мог рассмотреть, кто это. Мы спрятали лошадей в кусты, а сами из-за прикрытия наблюдали, пока не стемнело. Там же в кустах мы и просидели, подремывая, всю ночь.
Утром Дима долго рассматривал следы на тропе.
- Эх! - сказал он, подражая Дерсу Узала,- я вижу у вас «посмотри есть, а понимай нету!» Неужели не видите, все подковы местной работы, а один след кавалерийских подков с шипами.
Когда мы вернулись в лагерь, отряда не было, он тушил пожар. Горели ячменные поля.
Мы забрали кошмы и поскакали тушить пожар. С шумом и треском горели огромные поля ячменя. Пламя шло широким фронтом. Намочили кошмы в ручье, прицепили их на длинных веревках к седлам и поволокли по огню. Один верховой ехал по одну сторону посевов, другой - по другую, так что мокрые кошмы волочились по самому пламени и тушили его. Мы довольно сильно закоптились, кое-кто получил ожоги, но не опасные.
Сгорело двадцать гектаров ячменя. В том месте, откуда начался пожар, на обочине, на мягкой земле были ясно видны следы подков с шипами.
- Ясно? - спросил Димка директора.- Видишь какие следы?
- Нет, не ясно!
- «Посмотри есть, понимай нету!» - сказал Димка.- Меченый.
На следующий день мы отправили Ксюшу, кинооператора и его помощника со всем нашим имуществом на совхозную базу, где было безопасно, а сами пошли на склон хребта и целый день работали. К вечеру, сварив обед, поели у костра, лошадей пустили пастись. Когда пришло время ложиться спать, мы, взяв ружья и спальные мешки, ушли за километр в кусты и расположились там.
Утром мы проснулись рано. Кругом нас на склоне хребта зеленели луга и заросли кустов. Кусты покрывали чуть не половину склона. Здесь росли и жимолость, и боярышник, они образовали густую непроходимую чащу, через которую трудно было пролезть. Среди зарослей было много полян, и на них, скрытая от всех, шла своя жизнь.
Вот на одной поляне пасется маленькое стадо косуль, их пять, они не замечают нас.
Но что-то спугнуло их. Тень? Откуда она? Медленно по кругу ходит тройка беркутов, и тень одного из них прошла по полянке. Мгновенно, как кузнечики, прыгнули косули в сторону, с невероятной легкостью, как птицы, перелетели через кусты. Вот и исчезло стадо косуль. И опять тишина.
На другой поляне спокойно кормятся зайцы, неторопливо прыгая на своих странных ногах. Но вдруг беркут по круто наклонной линии кинулся вниз на зайца. И когда хищник был совсем близко, такие нелепые и на первый взгляд неуклюжие ноги бросили зверька в кусты с невероятной силой и скоростью, а беркут, тяжело махая крыльями, стал набирать высоту.
Из кустов мы наблюдали за нападением пустельги на горных куропаток, за тем, как вьются в одном месте, охотясь за пчелами, проворные золотистые щурки.
Мы работали в этот день на склоне хребта, а потом спустились вниз и пошли на восток, к совхозной бригаде.
До нее оставалось километра три, она уже была видна, когда мне понадобилось остановиться, чтобы собрать растения. Я не велел никому уходить, но пока я собирал растения, Борис, конечно самовольно, двинулся вперед, его сопровождал Алеша. Не прошли они и километра, как наткнулись на басмачей.
Напоролся на них Борис, а Алеша, шедший сзади, рассудив, что дело еще неизвестно чем кончится, «героически» залег. Борис увидел на кусте листогрызов, пошел к ним по поляне и неожиданно оказался перед наведенными на него дулами винтовок. К счастью, он не понял, что ему угрожает, и, как рассказывал Алеша, не обращая внимания на резкий окрик, преспокойно прошел мимо бандитов. Сказав им «одну минуточку!», он стал собирать в пробирку насекомых с ветки боярышника. Дула винтовок опустились.
- Девона! (блаженный),- сказали басмачи, переглянувшись.
Это и спасло Бориса. По команде главаря один из басмачей вывел Бориса на дорогу, подталкивая его винтовкой, и дал прикладом в спину. Хотя считается грехом обижать блаженных, но басмачи все-таки его раздели.
У домов совхозной бригады мы встретили несуразную фигуру в трусах и драных носках ^ сачком в одной руке и морилкой в другой. Борис был в сильном нервном расстройстве, бледен, слегка заикался и ничего сказать толком не мог. И все оглядывался.
Мы поскорее пошли на совхозную базу. Это было пестрое скопище палаток, временных, только что построенных загонов для скота, штабелей мешков с овсом и удобрениями. Здесь же валялись сельскохозяйственные орудия, дымились костры под котлами столовой.
Возле барака, наскоро сколоченного из неоструганных свежих досок, у коновязи стояли лошади, на крыльце сидели с цигарками в зубах люди.
- Ты что это теляшом светишь? - спросил директор, с удивлением разглядывая Бориса.- Загораешь что ли? Ограбили? Эй! Где тут начальник самообороны?
И вскоре десяток всадников с винтовками за плечами поскакали к тому месту, где ограбили Бориса. Но поздно.
Следующие дни мы работали недалеко от базы, возвращались ночевать на базу, где было безопасно.
В один из последующих дней я вернулся в лагерь поздно. Все спали, только Димка сидел у костра.
- Знаете, шеф,- громко сказал он,- наш кинооператор сегодня выкинул номер. Он заявил директору, что хочет его снимать, а сниматься, кажется, все на свете любят. Ну тот, конечно, побрился, приоделся. А наш герой,. оказывается, снимал его на пустую кассету. Ведь вот, ей-богу, дрянная привычка людей обманывать. Болтать любит, врет все время. И за это он получил полведра меду, чуть не целый окорок, все это жрал один, а что не съел, спрятал. Скажите, разве не свинья? Удивительный субъект; в комотряде всем головы заморочил своими рассказами и все бегал на заставу обедать. Здесь опять то же самое.
- Откуда ты это знаешь? - спросил я.- Ведь ты же днем был на хребте?
- Ксюша сказала. Она дежурила в лагере.
- Где он все это спрятал?
- Да тут недалеко, в кустах.
- А ну неси сюда все,- сказал я.
Димка зажег «летучую мышь» и двинулся в кусты.
Из палатки выбежала Ксюша. По-видимому, никто еще не заснул и все слышали наш разговор. И через минуту уже вылезли все. Даже Борис, радостно улыбаясь, вышел с ножом из палатки. Мы разожгли костер поярче, сели вокруг и молниеносно съели мясо, а затем пили чай с медом, громко ругая при этом кинооператора.
А он лежал один в палатке и притворялся спящим.
Шумит лес, качаются высокие ели.
Шумит лес, бежит шумливый ветер, он шуршит листьями кустов, пригибает метелки трав, качает тяжелые еловые лапы.
Кругом стоят огромные тянь-шаньские ели, их ровные стволы поднимаются на пятьдесят метров в синее небо. Их могучие стволы, как гигантские серые колонны, окружают наш лагерь, и мы живем в каком-то удивительном храме, где крыша - зеленая хвоя, где пол - золотисто-зеленый мох и мягкие лесные травы.
Здесь, в этом горном лесу, пахнет тайгой, здесь поднимаются по ночам из-под моха, прорывают его, молчаливые грибы, выходят на свет красные макушки сыроежек. Здесь, в ветвях, посвистывают юркие таежные синицы, здесь дятел простукивает деревья.
Шумит лес. Бежит, струится ветер, он шевелит мои волосы, веселой прохладной струей забегает в рукава моей рубашки, обвивает мое горячее тело, и от этого становится хорошо-хорошо.
И высокое небо, и белые спокойные облака, и вся жизнь прекрасна.
В глубокой щели, в густом лесу, стоят наши палатки, пасутся наши кони, курится дымок над нашим костром.
Недалеко от нас стоит застава, мы в сравнительной безопасности.
Мы ушли от совхозной бригады, спрятали свой лагерь в густом еловом лесу и отсюда выходим работать на склоны хребта или на равнину.