Бабетке замечание Левки явно понравилось.
Мне тоже раньше никогда не приходилось заниматься физическим трудом, а здесь я выкладывался так, что ковбойка топорщилась и шуршала от соли. Руки загорели, покрылись ссадинами, а самое удивительное, что я стал покрикивать на ребят, если они работали слишком медленно.
К концу сентября закончили рыть пруды. Всего отрыли семь. Ближние — на полянке, за околицей поселка, остальные — далековато, на правом, высоком берегу Серебрянки, среди поросших соснами холмов. Место было выбрано подходящее, укрытое от резких зимних ветров густым частоколом хвойника. Поначалу ребята ворчали, что придется далеко ходить, но Афанасий заметил:
— Какое там далеко. По нашим местам до Москвы — так оно далеко. А здесь каких-то пяток километров. Тьфу! Летом за часок дойдешь, зимой, однако, за полчаса…
— Это почему же так быстро? — захлопал ресницами Женечка Ботин. Афанасий хитренько прижмурился:
— Зимой что? Мороз. А он, парнишка, скучать не даст, враз подгонит, рысью полетишь…
Когда база была в основном подготовлена, мы стали отлавливать рыбу. Какое отличное занятие! Сборная бригада рыбаков носилась с неводом, ловила рыбу и переправляла в наши пруды. Рыбу отбирали только крупную, мелочь выбрасывали обратно. В новой, пахнущей смолой лаборатории обосновался научный сотрудник. Он прилетел из Москвы, привез огромный тюк всяких баночек, садков и колбочек. Вскоре он отрастил дремучую бороду, такую, что называть его Коля просто язык не поворачивался. Однако и на Николая Захаровича научный сотрудник из-за своих двадцати трех не тянул. Рыбовода стали называть Борода.
Борода сутками корпел в лаборатории над банками с мальками. Сумел привлечь к этому и ребят, Тихая Ира стала лаборанткой. Борода утверждал, что ей нужно поступать только в рыбный.
Однажды мы чистили сточную канавку ближайшего пруда. Вдруг из лаборатории выскочил Борода, волоча за собой Иришку:
— Вы знаете эту девушку?
— Знаем, — лениво ответил Левка. Борода торжественно поднял палец:
— Нет, вы не знаете этой девушки!
— Не знаем, — все так же меланхолично подтвердил Левка.
— Ага! Не знаете! Она подсказала великолепную идею. Температурная кривая для мальков осетра… И как я сам не додумался?
— Только и всего? — пожала плечами Бабетка. — А я решила, что она вас поцеловала.
Очки у Бороды взлетели, а сам он остановился, будто его хлопнули по голове кувалдой.
— Как?!
Ребята расхохотались, даже Иришка не могла удержаться. А Борода поспешно ретировался в лабораторию.
Как-то туда заглянул Сева. Борода встретил его сухо, может, подумал, что у Иришки завелся поклонник. Но позволил осмотреть лабораторию. Было воскресенье, Иришка задала корма подопытным рыбкам и ушла. Сева остался.
На следующий вечер Сева пришел опять. Помог сменить в садках воду, вымыл аквариум. Иришка давно ушла, а Сева все еще возился в лаборатории. Борода взглянул на часы, разворошил бороду и предложил выпить чаю.
Чай пили Долго. Борода развивал перед Севой свои планы. Сева вежливо слушал, потом повертел в руках баночку, в которой кружились крохотные мальки:
— Я где-то читал, что, воздействуя определенным образом на организм животного, можно добиться, чтобы оно росло быстрее…
— Гм! Теоретически…
Сева мягко возразил, Борода загорячился. Задымив трубкой, он, не торопясь и солидно аргументируя, ссылаясь на авторитеты, опроверг сказанное Севой. Спор затянулся.
Наутро Борода отправился в контору чистый, причесанный, в галстуке с громадным кривым узлом. Он протянул директору Джоеву лист бумаги:
— Что это, дарагой?
— Докладная записка.
— Зачем мне записка? Бюрократизм разводишь, дарагой. Что?! Отдать тебе рабочего? Но ведь только недавно дали лаборантку. Мало? Кто же будет другие дела делать? Ты у меня всех переманишь!
Левка, пришедший к директору по своим шоферским делам, решил помочь Севе. Джоев круто повернулся вместе с табуретом, напустился на Левку:
— За друга заступаешься? Понятно. А друг твой совсем не джигит. Совсем!
— Ему и не надо быть джигитом, — ответил Левка. — За него у нас в рыбхозе другие джигитуют. Здорово джигитуют.
— Этому юноше судьба готовит неплохое будущее, — сказал Борода. — Он эрудирован, у него стремление, и наконец, он имеет неплохую подготовку…
— Какую подготовку? — удивился Левка. — Мы же только что школу кончили.
— Простите меня, почтенный, — строго сказал Борода. — По-видимому, вы располагаете солидным научным багажом, если пытаетесь возразить.
Левка стушевался. Директор Джоев наложил резолюцию.
— Раз такое дело — пожалуйста. Пусть будет доктором наук. Вах!
В субботу проводили комсомольское собрание. Комсоргом выбрали Катю. После ребята устроили молодежный вечер. Клуба еще нет, собрались в конторе. Набились битком. Комсомольцев у нас много — местные ребята, рыбаки, рабочие.
Очень прилично играл на баяне Афанасий. Генка Черняев пел туристские песни, бренчал на новенькой гитаре Женечка Ботин. Гитару Женечка купил на первую получку — вертолетчик привез из города. Читала стихи Бабетка и страшно кокетничала. Подгулявший рыбак протолкался в круг, присвистнул, пошел вприсядку. Однако не рассчитал своих сил и мягко шлепнулся на пол. Зрители дружно зааплодировали. Гортанно крикнув, вылетел в круг Джоев. И так лихо исполнил лезгинку, что пол угрожающе затрещал, а зрители хлопали в ладоши и кричали: «Асса, асса!»
Левка поднял руку.
— Дорогие товарищи, минуточку внимания. Сейчас вы увидите нечто потрясающее. Перед вами выступит знаменитый танцор, непревзойденный актер по призванию, десятиклассник по образованию, то есть бывший десятиклассник, — поправился Левка. — Коронный номер. Твист. Исполняет Женечка Ботин. Маэстро, прошу.
Женечка священнодействовал. Здесь была его стихия. Он единственный из ребят регулярно ходил на танцплощадку, окончил школу танцев и научил всех танцевать симпатичный танец летка-енка и твист. В твисте Ботин просто не знал себе равных.
Женечка выдавал по всем правилам. Два старых рыбака, завернувшие на огонек, сидели с разинутыми ртами. Потом и ребята пустились в пляс. У меня получалось неважно, я прошел два круга и выбрался из толпы танцующих. Подошла раскрасневшаяся Катя, села рядом, взглянула насмешливо:
— Синьор Смирный! Что головушку повесил? Мировая скорбь?
— Зуб болит, — буркнул я, нахмурившись. Я злился на Катю. Как понять ее поведение тогда в поезде? Ведь теперь Катя относилась ко мне, как ко всем остальным. Почему, что произошло? Я переживал, терялся в догадках. Наверное, вид у меня был самый несчастный, потому что Алик ежедневно молол всякую чепуху.
— Ничего, старик, заживет.
— Знаю. Но где же логика?
— Э, старик! Где начинается женщина, там кончается логика!
Сегодня Алика не было, после собрания он сразу ушел: прихварывала Оля.
— …Значит, зубки болят? Понятно. Режутся…
Я разозлился. Собрался ответить дерзостью, но не успел. Подошел Генка Черняев и пригласил Катю. Я наблюдал за Катей и Генкой, и мне казалось, что он слишком крепко держит ее в своих ручищах. Я был зол как черт. Катя посмотрела на меня, засмеялась и показала язык. Я встал и вышел из конторы.
Приближалась зима. Тайга стояла угрюмой и страшной. Прекратились грибные и ягодные экспедиции. Да и дел у нас стало множество: готовились к приемке рыбы. Везли ее с Дальнего Востока в порядке опытного расселения. Рыба, по словам Бороды, Джоева и Севы, была замечательная и носила имя амур. Борода прочел восторженную лекцию о неприхотливости, вкусовых и прочих качествах амура, растолковал выгоды его акклиматизации в наших краях. Когда спросили о размерах невиданной рыбы, Борода, как всякий рыбак, широко развел руками. Выходило, что амур побольше дельфина, но все-таки значительно меньше кита.
Наконец прилетели вертолеты, привезли бачки с амуром. Замахал руками борода, забегал, сотрясая воздух гортанными словосочетаниями, директор Джоев. Излюбленное словечко «вах» звучало тысячью оттенков. В нем слышались ярость, гордость, похвала, ругань, звучали укор, восторг. Бригадир Афанасий привел из дальней заимки деда, ветхого старичка, знаменитого на всю округу рыбака и охотника, привел пешком: дед мотоцикла боялся.
Возле металлических бачков толпились любопытные. Всем не терпелось взглянуть на невиданных амуров. Притащили кожаные носилки: вынимать рыбу из бачков следовало сачком, затем ее нужно было класть на носилки, предварительно налив туда воды, и только потом на носилках тащить к пруду…
Афанасий запустил сачок и выхватил здоровенную рыбину, розовато-белую, широкую, блестящую чешуей.
— Видали, какова животина?
Осторожно опустив амура в носилки, бригадир выудил второго, еще более крупного. Рыбаки одобрительно загудели. Ветхий бригадиров дедушка стремительно подскочил к носилкам, опустил в мутную бачковую воду темные кривопалые руки с набухшими синими венами, нащупал скользкую рыбину и шамкнул беззубо:
— Ждорова, яштри ее в корень!
— Не видал таких, дедушка?
— Жа вшю жижь не видел. Не привел гошподь.
Носилки основательно оттягивали руки. Брезент промок, стал тяжелым и жестким. В носилки бросали по шесть, восемь рыб, нести нужно было метров двести. Бабетка выбилась из сил и жалобно смотрела по сторонам.
— Оля, — позвал я, — смени нашу красавицу. Видишь — тоска в туманном взоре.
Оля подхватила носилки, но когда мы проходили мимо отстойника — его чистили наши ребята, — из какой-то канавы выскочил Алик.
— Ольга! Немедленно отдай носилки. Давай сюда. И не смей больше таскать, слышишь!
— В чем дело? — вмешался я. — Оля — человек самостоятельный. Если тяжело, сама скажет. Сменим.
— А! Так это ты ее к носилкам поставил? Хорош!
Алик отобрал у Оли носилки.
И что с людьми делается? Алька человек как человек, но едва дело касается Оли, становится просто невменяемым. Ах, она худенькая, ах, она слабенькая! Но Катя Альку понимает и, кажется, оправдывает, а наши девчонки Оле откровенно завидуют, и только сама Оля чувствует себя неловко.