Через несколько недель Артур перестал ходить в школу и больше туда не вернулся. Отец побуждал Франца вступить в Гитлерюгенд, чтобы завести себе новых друзей. Мать взяла с меня обещание, что я буду приглядывать за ним на наших собраниях.
«Франц не такой сильный, как ты», – говорила она и все время беспокоилась, как он перенесет ночевку в палатке; боялась, что он заболеет, не сможет общаться с другими мальчиками.
Но за меня ей впервые в жизни не приходилось тревожиться. Потому что, как оказалось, я был копией ребенка с плаката Гитлерюгенда.
Мы ходили в походы, пели и занимались гимнастикой. Мы учились военному строю. Больше всего я любил Wehrsport, а это строевая подготовка, умение колоть штыком, бросать гранату, рыть окопы, проползать под колючей проволокой. Я уже чувствовал себя солдатом. Я с таким энтузиазмом участвовал в делах Гитлерюгенда, что герр Золлемах как-то раз сказал моему отцу, мол, из меня когда-нибудь выйдет отличный эсэсовец. Можно ли было удостоиться лучшего комплимента?
Чтобы выявить самых отважных среди нас, устраивались Mutproben – проверки храбрости. Даже самых робких заставляли выполнять приказы, потому что в противном случае к ним, как дурной запах, приставало позорное клеймо «трус». Первым испытанием было забраться на верх каменной стены замка без страховки. Мальчики постарше боролись за то, чтобы быть первыми в очереди, но Франц держался в хвосте, и я остался с ним, как велела мне мать. После того как один из участников сорвался, упал и сломал ногу, состязание было прервано.
Через неделю на очередной тренировке по воспитанию смелости герр Золлемах завязал нам глаза. Франц, сидевший рядом со мной, вцепился в мою руку и прошептал:
– Райнер, мне страшно.
– Просто делай, что говорят, – сказал ему я, – и скоро все закончится.
Я обрел волшебную свободу в этом новом для меня способе мышления, который, вот парадокс, состоял в том, чтобы не думать самостоятельно. В гимназии я был недостаточно умен, чтобы находить правильные ответы. В Гитлерюгенде мне сообщали правильные ответы, и пока я повторял их, как попугай, меня считали гением.
Мы сидели в этой искусственной темноте и ждали инструкций. Герр Золлемах и несколько ребят постарше встали перед нами.
– Если фюрер призовет вас сражаться за Германию, что вы сделаете?
– Будем сражаться! – хором крикнули мы.
– Если фюрер попросит вас умереть за Германию, что вы сделаете?
– Умрем!
– Чего вы боитесь?
– Ничего!
– Встаньте! – Старшие мальчики подняли нас на ноги, выстроили в ряд. – Вас отведут к пустому бассейну, вы дадите клятву гитлерюгендовца и прыгнете вниз с трамплина. – Если фюрер велит вам прыгнуть со скалы, что вы сделаете?
– Прыгнем!
Глаза у нас были завязаны, поэтому мы не знали, которого из пятнадцати первым поставят на трамплин. И тут я почувствовал, что руку Франца вырвали из моей.
– Райнер! – крикнул он.
Полагаю, в тот момент я думал только о матери, которая просила меня беречь младшего брата. Я сорвал с глаз повязку и как сумасшедший побежал мимо ребят, которые тащили моего брата в здание бассейна.
– Ich gelobe meinem Führer Adolf Hitler Treue, – кричал я, проносясь мимо герра Золлемаха. – Ich verspreche ihm und den Führern, die er mir bestimmt, jederzeit Achtung und Gehorsam entgegen zu bringen…
«Я клянусь быть преданным моему фюреру, Адольфу Гитлеру. Я обещаю ему и тем руководителям, которых он назначит мне, беспрекословно слушаться и уважать их. Перед этим обагренным кровью знаменем, которое символизирует нашего фюрера, я клянусь посвятить всю свою энергию и силу спасителю нашей страны, Адольфу Гитлеру. Я с радостью готов отдать за него жизнь, да поможет мне Бог».
И я не глядя прыгнул.
Завернутый в грубое коричневое одеяло, в насквозь мокрой одежде, я сказал герру Золлемаху, что позавидовал брату, которого выбрали первым доказать свою верность и храбрость. Вот почему я опередил его в очереди.
В бассейне была вода. Немного, но достаточно. Я знал, что нам не позволят прыгнуть и разбиться насмерть, но так как каждого заводили в здание по отдельности, оставшиеся снаружи не слышали плеска воды.
Но Франц услышал, это я знал, потому что он уже стоял у края бассейна, а значит, сможет прыгнуть.
Однако герра Золлемаха это не убедило.
– Такая любовь к брату, конечно, восхитительна, но она не должна превышать любовь к фюреру.
Остаток дня я осторожничал и держался подальше от Франца. Азартно играл в «Охотника и индейца». Мы делились на взводы в соответствии с цветом нарукавных повязок и охотились за врагами, стараясь сорвать с них повязки. Часто эти игры перерастали в настоящие драки; они должны были укрепить нас. Вместо того чтобы защищать брата, я игнорировал его. Если Франца валили в грязь, я не спешил ему на помощь. Герр Золлемах следил за нами слишком внимательно.
Франц вышел из этих игрищ с рассеченной губой, с синяками на левой ноге и отвратительной ссадиной на щеке. Мать съест меня с потрохами за это, я знал. И все же, когда мы в сумерках возвращались домой, брат толкнул меня плечом. Помню, булыжники мостовой были еще теплые после дневной жары, вставала полная луна.
– Райнер, – просто сказал Франц, – Danke[19].
В следующее воскресенье мы собрались в спортивном зале и устроили боксерские поединки. Цель была – определить победителя в нашей группе из пятнадцати мальчиков. Герр Золлемах привел Инге и ее подруг, так как знал, что мальчики в их присутствии будут стараться вовсю. Он пообещал, что победитель получит медаль.
– Фюрер говорит, что физически здоровые люди с уравновешенным характером ценнее для народа, чем высоколобые слабаки, – сказал герр Золлемах. – Ты здоровый человек?
Часть меня была здоровой, это я знал – чувствовал каждый раз, как смотрел на Инге. Губы у нее были розовые, как леденец, и, я мог поспорить, такие же сладкие. Когда она сидела на трибуне, я наблюдал, как поднимаются и опускаются пуговки на ее кофточке и думал: вот бы сорвать с нее эти покровы и прикоснуться к ее коже, а она будет белая, как молоко, мягкая, как…
– Хартманн, – рявкнул герр Золлемах, и мы с Францем оба встали. Сперва он удивился, а потом широко улыбнулся и пробормотал: – Да-да, почему нет? Оба вы, на ринг.
Я посмотрел на Франца, на его узкие плечи и пухлый живот, мечтательные глаза, которые забегали, когда он понял, чего хочет от нас герр Золлемах. Я пролез между канатами, надел шлем, боксерские перчатки и, проходя мимо брата, тихо сказал:
– Бей меня.
Инге ударила в гонг и побежала обратно к подругам. Одна из них указала на меня. Инге обернулась. На одно восхитительное мгновение мир замер, наши глаза встретились.
– Начинайте! – скомандовал герр Золлемах.
Остальные мальчики подбадривали нас, а я кружил вокруг Франца, подняв руки.
– Бей меня, – снова процедил я сквозь зубы.
– Не могу.
– Schwächling![20] – крикнул один из старших мальчиков. – Бздишь, как девчонка.
Я вполсилы ударил брата кулаком в живот. Тот согнулся пополам, как перочинный нож. С трибун позади меня раздался одобрительный рев.
Франц испуганно глянул на меня.
– Дерись! – заорал я на него, а сам молотил по воздуху перчатками, не нанося настоящих ударов.
– Чего ты ждешь?! – крикнул герр Золлемах.
И я саданул Франца по спине. Он упал на одно колено, девочки на трибунах ахнули. Францу удалось подняться. Он размахнулся левой рукой и долбанул меня в челюсть.
Не знаю, что во мне переклинило. Наверное, я не ожидал такого, и мне было больно. Или, может, это из-за девочек, на которых я хотел произвести впечатление. Или я услышал, как другие мальчишки меня подзуживают. Я начал бить Франца по лицу, в живот, по почкам. Снова и снова, ритмично, пока его лицо не превратилось в кровавое месиво, а изо рта не хлынула слюна, когда он рухнул на пол.
Один из старших ребят запрыгнул на ринг и поднял вверх мою руку в перчатке, объявляя победителя. Герр Золлемах похлопал меня по спине.
– Вот, – сказал он остальным мальчикам, – лик храбрости. Вот как выглядит будущее Германии. Адольф Гитлер, Sieg Heil!
Я ответил на приветствие. Остальные тоже. Все, кроме моего брата. Опьяненный дракой, я чувствовал себя непобедимым. Соперники выходили на ринг один за другим, и никто не мог устоять против меня. Много лет меня наказывали за то, что я распускал кулаки в школе, а теперь хвалили за это. Нет, превозносили!
Тем вечером Инге Золлемах вручила мне медаль, и через пятнадцать минут позади спортивного центра вдобавок к ней наградила первым в моей жизни настоящим поцелуем. На следующий день мой отец зашел к герру Золлемаху. Он был очень обеспокоен полученными Францем травмами.
– У вашего сына талант, – объяснил герр Золлемах. – Совершенно особый.
– Да, – ответил мой отец. – Франц всегда был отличным учеником.
– Я говорю о Райнере, – уточнил герр Золлемах.
Понимал ли я, что жестокость отвратительна? Даже в тот первый раз, когда ее жертвой оказался мой брат? Я задавал себе этот вопрос тысячу раз, и ответ всегда был один: разумеется. Тот день оказался самым трудным, потому что я мог сказать «нет». После этого каждый раз жестокость давалась мне все легче, ведь если бы я не совершил ее снова, то вспомнил бы о том первом дне, когда не сказал «нет». Повторяйте одно и то же действие регулярно, и в конце концов вы начнете считать его нормальным. И перестанете испытывать чувство вины.
Я хочу сказать вам, что это верно во многих смыслах. На моем месте могли бы оказаться вы. Думаете, это невозможно? Никогда? Но мы в любой момент способны совершить такое, чего меньше всего от себя ожидаем. Я всегда знал, что делаю и с кем. Очень хорошо знал. Потому что в эти ужасные, восхитительные моменты я был тем человеком, которым хотел бы быть каждый.
Александр проработал у меня уже неделю. Мы обменивались вежливыми словами, но чаще он приходил, чтобы печь, когда я уже ложилась спать, а когда просыпалась, чтобы нести хлеб на рынок, он снимал с себя передник. Хотя иногда задерживался ненадолго и уходил позже.