Моей лучшей подругой была Дарья Горовиц. Мы учились вместе, пока я не сдала экзамены в другую школу, но и тогда мы ухитрялись видеться почти каждый день и рассказывали друг другу обо всех событиях в своей жизни. Отец Дарьи владел фабрикой в пригороде. Иногда мы нанимали лошадь и коляску, ехали туда и устраивали пикник на озере. За Дарьей всегда увивались мальчики. Она была красавица – высокая грациозная балерина с длинными темными ресницами и маленькими пухлыми губами. Я уступала ей в красоте, но рассудила так: не может же Дарья быть подружкой всем мальчикам, которые крутятся вокруг нее. Какой-нибудь неудачник с разбитым сердцем достанется и мне, и, возможно, его так впечатлят мои познания в науках, что он не заметит ни моего кривого переднего зуба, ни слегка выпирающего под юбкой живота.
Однажды мы с Дарьей сидели в моей спальне и работали. У нас имелся Грандиозный план, и книга, которую я писала, была его частью. Дарья читала ее главу за главой и вносила исправления красной ручкой, так мы представляли себе работу редактора. Мы собирались вместе уехать в Лондон и снять там квартиру. Дарья пойдет работать в издательство, а я стану писать романы. Мы будем пить коктейли и танцевать с щеголеватыми мужчинами. «В нашем мире, – сказала Дарья, отбрасывая в сторону главу, над которой работала, – не будет точек с запятой».
На досуге мы больше всего любили придумывать мир, который под нашим с Дарьей управлением был совершенен: в нем можно было съесть сколь угодно кайзерок[33] и не растолстеть; никто не занимался математикой в школе, а грамматикой пользовались только по желанию. Я подняла глаза от блокнота, в котором писала.
– Выглядят какими-то неопределенными, да? Будь уж или точкой, или запятой, решись на что-нибудь.
Глава, над которой я трудилась последний час, пополнилась всего парой предложений. Мысли не шли в голову, и я знала почему. Творить мне не давала усталость. Вчера вечером родители поругались и разбудили меня. Я не слышала всего спора, но речь шла о пани Шиманьски. Она предлагала спрятать меня и маму, если понадобится, но не могла взять нас всех. Я не понимала, чем так расстроен отец. Мы же с мамой не собирались бросать его.
– В нашем мире, – сказала я, – у каждого будет автомобиль с радио.
Дарья плюхнулась на живот, глаза ее сияли.
– Не напоминай мне.
На прошлой неделе мы глазели на машину, которая подъехала к «Водопаду», модному ресторану, где я однажды видела кинозвезду. Когда шофер вышел из машины, мы услышали игравшую внутри музыку – она просачивалась наружу и висела в воздухе, как аромат духов. Вот чудо – иметь с собой музыку во время путешествия!
В тот день я заметила на ресторане новую табличку: «Psy i Żydzi nie pozwolone!» – «Собакам и евреям вход воспрещен!»
Мы слышали рассказы о Хрустальной ночи. У кузины моей матери сожгли дотла магазин в Германии. Один из наших соседей приютил у себя мальчика, родителей которого убили во время погрома. Рубин умолял мою сестру уехать в Америку, но Бася не хотела бросать родителей. Когда она посоветовала им перебраться в еврейский квартал города, прежде чем ситуация ухудшится, отец сказал, что она слишком чувствительная. Мать указала на красивый деревянный буфет, который весил, наверное, не меньше трехсот фунтов и принадлежал моей прабабке.
– Разве можно упаковать в чемодан свою жизнь? – спросила она мою сестру. – Ты оставишь за спиной все воспоминания.
Дарья тоже помнила ту табличку на ресторане.
– В нашем мире не будет немцев. – Она засмеялась. – Ах, бедная Минка! Ты выглядишь так, будто тебя может стошнить от одной мысли об этом. Ведь в мире без немцев не будет герра Бауэра.
Я отложила блокнот и придвинулась к Дарье:
– Сегодня он вызывал меня трижды. Я единственная, кого он просит отвечать на вопросы больше одного раза.
– Вероятно, это потому, что ты все время поднимаешь руку.
И верно. Немецкий давался мне в школе лучше других предметов. Мы могли выбирать, какой язык учить, – немецкий или французский. Французский преподавала мадам Геньер, старая монахиня с огромной бородавкой на подбородке, из которой торчали волоски. А учителем немецкого был герр Бауэр – молодой человек, немного похожий на актера Леона Либгольда, если прищуриться или сильно замечтаться, к чему я была склонна. Иногда, когда герр Бауэр склонялся над моим плечом, чтобы исправить какую-нибудь ошибку в согласовании родов в моей работе, я представляла, как он обнимает меня, целует и говорит, что нам нужно бежать вместе. Как будто такое могло произойти между учителем и ученицей, между христианином и еврейкой! Но на него, по меньшей мере, было приятно смотреть, и я хотела, чтобы и он обратил на меня внимание, поэтому посещала все его уроки – немецкую грамматику, разговорный язык, литературу. Я была его звездной ученицей и встречалась с ним даже во время перерыва на обед, чтобы попрактиковаться.
– Glauben Sie, dass es regnen wird, Fräulein Lewin?[34] – спрашивал он.
– Ach ja, ich denke, wir sollten mit schlechtem Wetter rechnen[35].
Иногда он даже тайком шутил со мной по-немецки.
– Noch eine weikere langweilige Besprechung![36] – с милой улыбкой говорил герр Бауэр, проходя мимо меня в коридоре следом за отцом Янковяком, зная, что священник ничего не поймет, но я понимала.
– Сегодня я заставила его покраснеть. – Признание в шалости вызвало у меня улыбку. – Сказала, что пишу стихотворение и спросила, как будет по-немецки: «Он обнял ее и задушил поцелуем». Я надеялась, может, он покажет мне, а не просто скажет.
– Брр! – Дарья передернула плечами. – От мысли о поцелуе с немцем у меня мурашки бегут по коже.
– Зачем ты так. Герр Бауэр, он другой. Никогда не говорит о войне. Он слишком ученый для этого. Кроме того, если ты слепишь их всех в один комок только потому, что они немцы, чем тогда будешь отличаться от них? Они ведь тоже сваливают нас в одну кучу просто потому, что мы евреи.
Дарья взяла книгу с моей тумбочки и проворковала:
– О, герр Бауэр, я пойду за вами на край света. В Берлин. Ах, погодите, это не одно и то же? – Она поднесла книгу к губам и изобразила, что целует ее.
Во мне вспыхнуло раздражение. Дарья была милашка с длинной шеей и телом танцовщицы. Я не смеялась, когда она кокетничала одновременно с несколькими ухажерами, которые толпились вокруг нее на вечеринках и соперничали за честь принести ей бокал пунша или что-нибудь сладкое.
– Какая разница, – продолжила она, отбрасывая книгу. – Если ты заведешь шашни с учителем немецкого, то разобьешь сердце Йозеку.
Теперь настал мой черед покраснеть. Йозек Шапиро – единственный, кто не заглядывался на Дарью. Он никогда не приглашал меня погулять с ним, не делал мне комплиментов по поводу нового свитера или того, как я причесала волосы, но в последний раз, когда мы ездили на пикник к озеру, целый час обсуждал со мной мою книгу. Его недавно приняли на работу в «Хронику» репортером, и он был на три года старше меня, но, похоже, ему не казалась глупой моя надежда когда-нибудь стать писательницей.
– Знаешь, – сказала Дарья, указывая на листы, которые до того читала, – это всего лишь любовная история.
– А что плохого?
– Ну… любовная история – это вообще не история. Людям не нужна счастливая развязка. Они хотят конфликта. Хотят, чтобы героиня влюбилась в человека, с которым никогда не сможет быть. – Дарья улыбнулась мне. – Я говорю, что Ания скучная.
Тут я заливаюсь хохотом:
– Но она написана с меня и тебя!
– Тогда, наверное, мы скучные. – Дарья села и закинула ногу на ногу. – Может, нам нужно сделаться более космополитичными. Почему бы мне не стать дамой, которая подъезжает к ресторану в автомобиле с радио.
Я выкатила глаза:
– Точно! А я буду королевой Англии.
Дарья схватила меня за руку:
– Давай сделаем что-нибудь шокирующее.
– Давай, – согласилась я. – Завтра я не сдам домашнюю работу по немецкому.
– Нет-нет. Что-нибудь скандальное. – Она улыбнулась. – Выпьем шнапса в «Гранд-отеле».
Я фыркнула:
– И кто же его даст двум девчонкам?
– Мы не будем выглядеть как девчонки. Ты можешь стащить что-нибудь из гардероба своей матери?
Мать убьет меня, если узнает.
– Я ей ничего не скажу, если ты сама не проболтаешься, – пообещала Дарья, прочитав мои мысли.
– Мне не придется ничего говорить. – (Моя мама обладала шестым чувством, клянусь, или у нее были глаза на затылке: она всегда ловила меня, когда я пробовала тушеное мясо из горшка до обеда или работала над своей книгой, вместо того чтобы учить уроки.) – Когда ей не о чем беспокоиться, она тревожится обо мне.
Вдруг в гостиной раздается крик. Я вскакиваю и бегу. Дарья за мной. Отец хлопает Рубина по спине, мать обнимает Басю.
– Хана! – восклицает отец. – Это повод выпить немного вина!
– Минуся, – обращается ко мне мать, называя ласковым именем. Такой счастливой я ее еще никогда не видела. – У твоей сестры будет ребенок!
Странно было, когда сестра уехала из дома после свадьбы и я осталась в комнате одна. Но теперь еще удивительнее было думать о ней как о чьей-то матери. Я обняла Басю и поцеловала ее в щеку.
– О, надо столько всего сделать! – восторженно проговорила мать.
Бася засмеялась:
– У тебя еще есть время, мама.
– Никогда не вредно подготовиться заранее. Мы завтра пойдем и купим пряжи. И начнем вязать! Абрам, ты обойдешься без нее за кассой. Знаешь, это плохая работа для беременной женщины. Стоять весь день с болью в пояснице и опухшими ногами…
Отец переглянулся с Рубином.
– Это может превратиться в отпуск, – пошутил он. – Вероятно, следующие пять месяцев она будет так занята, что у нее не хватит времени жаловаться на меня…
Я покосилась на Дарью. Та с улыбкой изогнула брови.