Он рассказал мне все это, пока я промывала и перевязывала его рану. Потом усадил меня на стул и опустился рядом со мной на колени. Я чувствовала, что он расшнуровывает мой ботинок. Левый. Отец снял его и стукнул каблуком по полу, каблук отскочил, папа раскрыл его и вынул из потайного отделения стопку золотых монет.
– У тебя останутся те, что в другом каблуке, – сказал он, словно убеждал себя самого, что поступает правильно.
Затем папа собрал мой ботинок, взял меня за руку и вывел на улицу. Много часов мы бродили по улицам, пытаясь выведать у прохожих, не знают ли они, куда подевались те, кто попал в облаву. Люди в страхе шарахались от нас, как будто несчастье заразно. Солнце опускалось все ниже и ниже, пока наконец не завалилось яичным желтком за крыши.
– Папа, скоро комендантский час.
Но он, казалось, не слышал меня. Мне стало страшно; я подумала, что отец ищет смерти. Если он не сумеет найти мать, то не захочет больше жить. Прошло совсем немного времени, и мы наткнулись на эсэсовский патруль. Один из солдат указал на моего отца и заорал:
– Убирайтесь с улицы!
Отец, не останавливаясь, шел к нему, протягивая вперед руку с монетами. Эсэсовец наставил на него винтовку.
Я заслонила собой отца и воскликнула с мольбой:
– Прошу вас, не стреляйте! Он плохо соображает.
Второй солдат выступил вперед и, положив руку на оружие своего товарища, опустил ствол вниз. Я снова начала дышать.
– Was ist los?[48] – спросил он.
Отец посмотрел на меня с таким скорбным выражением, что глядеть в его глаза было больно.
– Спроси их, куда они отвели ее?
Я так и сделала. Объяснила, что мою мать и дядю забрали из дома солдаты и мы пытаемся найти своих родных. Потом отец заговорил на универсальном языке – вложил золотые монеты в руку солдата, одетую в перчатку.
В свете уличного фонаря ответ немца смотрелся выразительно. Слова его заняли все пространство между нами.
– Verschwenden Sie nicht Ihr Geld, – сказал он, бросил монеты на землю и мотнул головой в сторону дома, снова напоминая нам, что мы нарушаем комендантский час.
– Мое золото такое же, как у всех! – зло крикнул вслед уходившим солдатам отец. – Мы найдем других, Минка, – пообещал он. – Должен найтись в гетто служивый, который не откажется от денег за информацию.
Я присела и стала собирать монеты, блестевшие на мостовой.
– Да, папа, – сказала я, понимая, что сама в это не верю, слова солдата были мне вполне понятны.
Не трать зря свои деньги.
На следующий день после исчезновения матери я пошла на работу. Пропали и несколько девушек с нашей фабрики; остальные шили и плакали. Я села за пишущую машинку, попыталась погрузиться в заполнение бланков заявок, но ничего не получалось. Сбившись в пятый раз подряд, я стукнула по клавиатуре кулаком, так что все молоточки одновременно взлетели вверх, и на бумаге пропечаталась строчка какой-то белиберды, как будто весь мир сошел с ума.
Герр Фассбиндер вышел из своего кабинета и увидел, что я плачу.
– Ты расстраиваешь других девушек, – сказал он, и тогда я заметила, что некоторые из них смотрят на меня сквозь стекло, отделявшее мой стол от цеха. – Иди сюда.
Я прошла в его кабинет и села за стол, где обычно писала под диктовку.
Герр Фассбиндер не стал притворяться, что не знает о вчерашних Aussiedlung. И он не убеждал меня не лить слез, а вместо этого протянул свой носовой платок.
– Сегодня будешь работать здесь, – сказал герр Фассбиндер и оставил меня, закрыв за собой дверь.
Пять дней я была ни жива ни мертва на работе и как призрак бродила по дому, молча прибирала за отцом, который ничего не ел и не разговаривал. Бася кормила его бульоном с ложки, как Мейера. Я не представляла, как он справляется с работой в пекарне, наверное, его товарищи брали на себя то, чего он не мог сделать сам. И решить, что хуже – потерять мать в одно мгновение или терять отца постепенно, я тоже не могла.
Однажды вечером, возвращаясь домой с фабрики, я почувствовала за спиной чью-то тень, дышащую мне в затылок, как дракон, но, оборачиваясь, видела только оборванных соседей, которые спешили по домам, чтобы поскорее запереть за собой дверь и не пустить горе на порог. И все же меня не покидало ощущение, что за мной кто-то идет. Страх во мне рос, удваивался, учетверялся, заполнял весь мозг, разбухал, как дрожжевое тесто, если дать ему время. Сердце у меня бешено колотилось, когда я влетела в дом. После исчезновения матери, кузины и дяди дом вызывал какое-то скверное ощущение, будто мы в нем захватчики, а не гости.
– Бася! – крикнула я с порога. – Папа! – Но напрасно я голосила, в доме никого не было.
Размотав шарф и расстегнув пальто, я не сняла ни того ни другого, потому что было холодно. Потом я на всякий случай сунула за обшлаг рукава ножик. И вдруг услышала, как в соседней комнате что-то разбилось.
Звук доносился из единственной спальни, принадлежавшей моим кузинам, когда мы сюда приехали. Я прокралась по коридору, стараясь двигаться тихо, насколько это позволяли тяжелые ботинки, и заглянула в дверной проем. Одно из стекол в окне было разбито. Я огляделась, пытаясь определить, не бросил ли кто камень, но на полу валялись лишь осколки стекла. Встав на колени, я начала осторожно собирать их в подол юбки.
Нет, я не вообразила ее, эту тень, которую примечала краем глаза на улице.
Вскочив на ноги, так что стекла высыпались обратно на пол, я рванула на себя распахнутую дверь спальни и увидела спрятавшегося за ней высокого худого парнишку, который, видимо, и разбил окно, чтобы забраться к нам в дом. Выхватив из-за обшлага ножик, я нацелила его на вора, не давая тому шевельнуться.
– У нас ничего нет для тебя! – крикнула я. – Ни еды. Ни денег. Уходи!
Парнишка испуганно уставился на меня. Одежда на нем была рваная и грязная, но в отличие от всех вокруг, исхудавших от голода, под рубашкой у него просматривались рельефные мышцы. Он шагнул вперед.
– Не двигайся, или я убью тебя! – заорала я и в тот миг сама верила, что способна на это.
– Я знаю, что случилось с твоей матерью, – сказал он.
Я, придумавшая роман об упыре – ожившем мертвеце, который влюбился в обычную девушку, не могла поверить в историю, рассказанную этим пареньком. Его звали Герш, и он был с моей матерью в товарном поезде, который уехал из гетто. Их отвезли за сорок четыре мили от Лодзи, в Коло. Потом всех пересадили в другой состав, который отправился по узкоколейке в Поверце. Добрались они туда уже к вечеру и провели ночь в нескольких километрах от деревни, на заброшенной мельнице.
Там Герш и встретился с моей матерью. Она сказала, что у нее есть дочь примерно такого же возраста, как он, и она беспокоится о ней. Она надеялась, что появится какой-нибудь способ передать весть о себе в гетто, и спросила Герша, остались ли и у него там родные.
– Она была похожа на мою мать, – сказал Герш. – Мои родители оба попали во вторую облаву. Я думал, может быть, нас отвезут в то же место на работы и я снова увижу их.
Теперь мы сидели за столом с Басей и отцом, который жадно ловил каждое слово Герша. Ведь, в конце концов, если он здесь, разве это не означает, что моя мать тоже может скоро объявиться?
– Продолжай, – торопил парнишку отец.
Герш почесал болячку на руке. Губы у него дрожали.
– Утром солдаты разделили нас на маленькие группы. Ваша мать попала в ту, которую посадили в фургон, а я – в другую, где были десять молодых мужчин, высоких и сильных. Нас отвезли к большому каменному зданию и завели в подвал. Все стены там были исписаны именами, и одна фраза на идише: «Кто сюда войдет, живым не выйдет». Еще там было окно, заколоченное досками. – Герш громко сглотнул. – Но сквозь него было слышно. Подъехал еще один грузовик, и какой-то немец сказал привезенным людям, что их отправят на запад, на работы. Только сперва им нужно принять душ и переодеться в чистую одежду, которую продезинфицировали. Люди в грузовике начали хлопать в ладоши, а потом, немного погодя, мы услышали, как мимо окна нашего подвала шаркают босые ноги.
– Значит, с ней все в порядке, – выдохнул отец.
Герш опустил глаза:
– На следующее утро меня забрали на работу в лес с остальными, кто провел ночь в подвале. Уходя, я заметил у дома большой фургон. Задняя дверь была открыта, и к кузову приставлен трап, чтобы забираться внутрь. На полу лежала деревянная решетка, как в общественных банях, – продолжил Герш. – Но мы не полезли в фургон, а вместо этого поехали в грузовике с брезентовыми бортами. С нами отправились человек тридцать эсэсовцев. Там была вырыта огромная яма. Мне дали лопату и приказали делать ее еще больше. В восемь утра подъехал фургон. Он был похож на тот, что я видел в усадьбе. Несколько немцев открыли двери и быстро отбежали от него, а изнутри повалил серый дым. Прошло минут пять, и солдаты приказали троим из нас залезть внутрь. Я был одним из них. – Герш втянул в себя воздух, как через соломинку. – Люди внутри, они умерли от газа. Некоторые держались друг за друга. Они все были в одном нижнем белье. И кожа у них была теплая. Некоторые еще шевелились, таких пристреливал один из эсэсовцев. Тела вытаскивали наружу и обыскивали, нет ли при них золота, драгоценностей или денег. Потом сбрасывали в яму, а полотенца и мыло, которые им дали для душа, собирали, чтобы отвезти обратно для следующей партии.
Я смотрела на Герша, разинув рот. Это какая-то бессмыслица. Зачем пускаться на такие сложности, чтобы убивать людей – людей, которые производили вещи, необходимые для ведения войны? А потом я стала мысленно рассуждать: Герш здесь, а моя мать – нет; Герш видел тела, которые выгружали из фургонов.
– Ты врешь! – выпалила я.
– Лучше бы так и было, – прошептал он. – Ваша мать, она была в третьем фургоне в тот день.
Отец опустил голову на стол и заплакал.
– Шестерых парней, которых забрали в лес, убили, потому что они работали недостаточно быстро. Меня – нет, но жить мне не хотелось. Я собирался повеситься в подвале той же ночью. Потом я вспомнил, что, хотя у меня не осталось родных, у вашей матери они еще есть. И подумал, может быть, мне удастся вас отыскать. На следующий день во время поездки в лес я попросил сигарету. Эсэсовец дал мне одну, и вдруг все в грузовике стали просить у него закурить. Солдат отвлекся, а я вынул из кармана ручку, проделал дырку в брезенте, разорвал его и выпрыгнул из грузовика. Солдаты начали стрелять, но не попали в меня. Я бежал через лес, пока не нашел какой-то сарай, где спрятался под сеном. Просидел там два дня, а потом улизнул и вернулся сюда.