Эта мысль кинжалом пронзает мой мозг. Как единственной настоящей подруге Джозефа, мне следовало быть рядом, когда я ему понадоблюсь. А вместо этого я поругалась с ним и убежала из его дома.
Проблема в том, что Джозеф Вебер – мой друг, а Райнер Хартманн – враг. Так как же мне быть, если это, оказывается, один и тот же человек?
– Что с ним случилось? – спрашиваю я.
– Съел заменитель соли, принимая слабительное. Уровень калия в крови скакнул до небес. Это могло закончиться остановкой сердца.
Я сажусь на край кровати и беру Джозефа за руку. На запястье у него – больничный браслет с надписью: «ДЖОЗЕФ ВЕБЕР, р. 20.04.1918, В+».
Знали бы они, что это не его настоящее имя.
Пальцы Джозефа вздрагивают, и я выпускаю его руку, будто обожглась об нее.
– Ты пришла, – хрипит он.
– Конечно пришла.
– Ева?
– Я заберу ее к себе. С ней все будет хорошо.
– Мистер Вебер? – встревает сестра. – Как вы себя чувствуете? У вас что-нибудь болит?
Старик качает головой.
– Можем мы поговорить минутку? – обращаюсь я к медсестре.
Она кивает:
– Я вернусь измерить вам температуру и давление через пять минут.
Мы ждем, пока она выйдет, чтобы продолжить разговор.
– Это произошло не случайно, да? – шепчу я.
– Я не дурак. Фармацевт в аптеке говорил мне о взаимодействии лекарств. Я решил проигнорировать его советы.
– Почему?
– Если бы ты помогла мне умереть, мне не пришлось бы делать это самостоятельно. Хотя зря я старался, никакого толку. – Джозеф обводит рукой больничную палату. – Я же говорил тебе. Это мое наказание. Что бы я ни делал, смерть не приходит за мной.
– Я не обещала, что помогу вам, – напоминаю ему я.
– Ты рассердилась на меня за правду.
– Да, – признаюсь я. – Рассердилась. Это тяжело слышать.
– Ты убежала из моего дома.
– Вы прожили с этим грузом почти семьдесят лет, Джозеф. Вы должны были дать мне больше пяти минут на раздумья. – Я понижаю голос. – То, что вы сделали… о чем рассказали мне… мне от этого тошно. Но если я… понимаете, выполню вашу просьбу… теперь, то сделаю это из злобы, из ненависти. И это низведет меня на ваш уровень.
– Я знал, что ты расстроишься, – признается Джозеф. – Но ты не первая, к кому я обратился.
Странно. Значит, в этом городе о деяниях Джозефа знал кто-то еще… И не донес на него?
– Твоя мать, – продолжает Джозеф. – Она была первой.
У меня отваливается челюсть.
– Вы знали мою маму?
– Я познакомился с ней много лет назад, когда работал в старшей школе. Преподаватель истории религий пригласил ее рассказать об иудаизме. Во время перерыва я столкнулся с ней в учительской. Она сказала, что ее нельзя назвать образцовой иудейкой, но это все же лучше, чем ничего.
Похоже на маму. Я даже смутно помню, что она действительно выступала перед классом моей сестры, и Пеппер жутко стеснялась. Могу поспорить, теперь она все отдала бы за возможность побыть рядом с мамой. От этой мысли у меня перехватывает дыхание.
– Мы разговорились. Она, конечно, заметила мой акцент и сказала, что ее свекровь была родом из Польши и выжила в концлагере.
Я замечаю, что, говоря о моей бабушке, Джозеф использует прошедшее время, и не поправляю его. Не хочу, чтобы он вообще знал о ней.
– Что вы ей сказали?
– Что меня отправили на учебу за границу во время войны. Много лет я пытался снова войти с ней в контакт. Я чувствовал, что наша встреча – это судьба. Она не только сама еврейка, но к тому же породнилась по браку с бывшей узницей концлагеря. Лучшего человека, который мог бы дать мне прощение, не найти.
Я думаю, как отреагировал бы на это Лео: «Один еврей не может заменить другого».
– Вы хотели попросить, чтобы она убила вас?
– Помогла умереть, – поправляет меня Джозеф. – Но потом я узнал, что ее больше нет. А затем встретил тебя. Сперва я не знал, что ты ее дочь, но, когда это стало ясно, понял: жизнь свела нас не случайно. Я должен был обратиться к тебе с просьбой, которую не успел высказать твоей матери. – Голубые глаза Джозефа наполняются слезами. – Я не умру. Я не могу умереть. Можешь считать мою уверенность в этом глупой, но иного мне не дано.
Я невольно вспоминаю сочиненную бабушкой историю про упыря, который молил о смерти как об освобождении от вечных страданий.
– Едва ли вы вампир, Джозеф…
– Это не значит, что я не был проклят. Посмотри на меня. Я уже должен был умереть несколько раз. Я сидел под замком почти семьдесят лет. И почти семьдесят лет искал ключ от него. Может быть, он есть у тебя.
Лео сказал бы, что Джозеф преследовал меня и мою семью.
Лео сказал бы, что и сейчас Джозеф расценивает евреев лишь как средство достижения цели, считает их не личностями, а пешками.
Но если кто-то ищет прощения, не означает ли это автоматически, что он не может быть монстром? Само отчаяние разве не делает его снова человеком?
Интересно, что думала о Джозефе Вебере моя мать?
Я беру старика за руку. Эта рука сжимала пистолет, из которого была застрелена бабушкина лучшая подруга и бог знает сколько еще других людей.
– Я сделаю это, – клятвенно обещаю я, хотя в тот момент не уверена, лгу я ради Лео или говорю правду для самой себя?
Мы едем к дому Джозефа, но Лео не пойдет со мной внутрь.
– Без ордера на обыск? Ни за что в жизни!
Я считаю, что этот случай – другое дело, ведь мне нужно только забрать собаку, а не искать улики. Запасной ключ Джозеф хранит внутри сидящей на крыльце каменной лягушки, в потайном отделении со скользящей дверцей. Когда я открываю дверь, Ева с неистовым лаем бросается мне навстречу.
– Все хорошо, – говорю я маленькой таксе. – Он поправится.
По крайней мере, до вечера доживет.
И кто возьмет к себе собаку, если его экстрадируют?
На кухне беспорядок. Тарелка скинута со стола и разбита, следов еды нет (работа Евы, полагаю), стул опрокинут. На столе – заменитель соли, который, вероятно, добавлял в еду Джозеф.
Я поднимаю стул, собираю осколки тарелки и подметаю пол. Выбрасываю заменитель соли в мусорное ведро, мою оставленную в раковине посуду и вытираю столешницы. Потом роюсь в кладовой Джозефа в поисках корма для Евы. Там стоят пакеты с кашей быстрого приготовления, рис, горчица, макароны. По крайней мере три коробки чипсов из кукурузной муки. Это выглядит… так обыкновенно, хотя я сама не знаю, чего ждала. Чем, по-моему, должен питаться бывший нацист?
Отправившись на поиски собачьего ящика или матраса, я оказываюсь на пороге спальни Джозефа. Постель аккуратно застлана белым одеялом, белье с узором из крошечных фиалок. В комнате по-прежнему стоят два комода, на одном – шкатулка с драгоценностями и женская щетка для волос. На прикроватной тумбочке – будильник, телефон и собачья игрушка. С другой стороны кровати на тумбочке лежит роман Элис Хоффман с закладкой между страницами, а рядом с ним – банка крема для рук с запахом розы.
У меня щемит сердце. Джозеф так и не смог избавиться от вещей покойной супруги. Но этот человек, который обожал жену, безумно любит свою собаку и питается чем ни попадя, убивал других людей, не моргнув глазом.
Я беру с тумбочки собачью игрушку и вместе с Евой, которая продолжает виться у моих ног, иду к машине, где нас ждет Лео. Собака сидит у меня на коленях и жует нитки, торчащие из обрезанных штанин шортов, пока мы едем ко мне домой.
– Он сказал, что знал мою мать, – говорю я Лео.
Тот косится на меня:
– Что?
Я передаю ему слова Джозефа.
– Как бы он поступил, если бы знал, что моя бабушка жива?
Лео некоторое время молчит.
– А ты уверена, что он этого не знает?
– О чем ты?
– Вдруг он играет с тобой. Он и раньше обманывал тебя. Черт, да он лгал всему миру больше полувека! Может, узнал, кто такая Минка, и прощупывает почву, чтобы выведать через тебя, помнит ли она его и то, что он творил в лагере.
– Ты действительно думаешь, что после стольких лет он будет пытаться очистить свое имя от обвинений в краже?
– Нет, – отвечает Лео, – но после стольких лет он все еще может желать, чтобы те, кто способен опознать в нем нациста, держали рот на замке.
– По-моему, это далековато от реальности, тебе не кажется?
– Как и окончательное решение еврейского вопроса, но тогда дело зашло довольно далеко, – замечает Лео.
– Вероятно, я бы тебе поверила, если бы Джозеф не просил меня убить его.
– Потому что он знает: ты не способна на это. Вот и преследует тебя. Он может заморочить голову тебе, но не твоей бабушке, – говорит Лео. – Она была там. А с новым Джозефом Вебером не встречалась. Она знакома с животным, со зверем. В конце концов, если он не доберется до нее через тебя, то может пойти на убийство или с твоей помощью попытается убедить ее, что изменился и заслуживает прощения. В любом случае он выиграет.
Я таращусь на Лео, немного уязвленная тем, что он мог так обо мне подумать.
– Ты и правда веришь, что я пошла бы на это?
Лео сворачивает к моему дому, но на подъездной дорожке стоит машина. Из нее выходит Адам с букетом лилий.
– Люди нуждаются в прощении по разным причинам, – бесстрастно произносит Лео. – И я думаю, ты лучше других понимаешь это. И по-моему, Джозеф Вебер прекрасно тебя просчитал.
Лео кладет руки на руль и глядит прямо перед собой. Ева у меня на коленях начинает лаять на незнакомца, который поднимает руку с букетом и неловко машет ею.
– Я буду на связи, – говорит Лео и впервые за два дня не смотрит мне в глаза. – Береги себя, – добавляет он.
Я понимаю, что это предостережение относится не к Джозефу.
Лилии я оценила бы, если бы не знала, что местный флорист делает Адаму большую скидку на цветы – об этом сам Адам мимоходом обмолвился, когда мы готовились к похоронам мамы. Вообще-то, насколько я понимаю, этот букет остался от утренней похоронной церемонии.
– Мне что-то не хочется разговаривать с тобой, – говорю я, проходя мимо Адама, но он ловит меня за руку, притягивает к себе и целует.