Наконец микрофон и передатчик пристроены. Мы проверяем синхронизацию каналов с приемником, который будет у Лео в машине. Я сажусь за руль; Лео занимает пассажирское сиденье, приемник кладет на колени. Сперва мы подъезжаем к дому Джозефа, где высаживаем Еву и проверяем работу передатчика на расстоянии.
– Порядок, – говорит Лео, когда я возвращаюсь в машину, наполнив для Евы миску водой, разбросав ее игрушки по гостиной и пообещав ей, что Джозеф скоро приедет.
Следуя указаниям навигатора, я направляюсь на парковку, где Лео должен встретиться с кем-то из Министерства юстиции. Сам он притих, прокручивает в голове, что и как предстоит сделать. На парковке всего одна машина – небольшой фургон. Как же доберется до дома пригнавший его сюда человек? Фургон голубой, на борту надпись: «Ковры Дона». С места водителя вылезает мужчина и взмахивает своим бейджем.
– Лео Штайн?
– Ага, – кивает он в открытое окно. – Секундочку.
Нажав кнопку, Лео поднимает стекло, чтобы наш разговор не был слышен, и говорит:
– Не забудь про шумовые помехи. Их не должно быть.
– Я помню.
– Значит, если он захочет послушать Си-эн-эн или передачу по национальному радио, приглуши приемник. Отключи мобильный. Не включай кофемолку. Не используй ничего, что может повлиять на передатчик. – (Я киваю.) – Помни, что «почему» – это не наводящий вопрос.
– Лео, мне не упомнить все это. Я не профессионал…
Он на мгновение задумывается.
– Тебе нужно всего лишь немного вдохновения. Знаешь, что сделал бы сегодня Дж. Эдгар Гувер, будь он жив? – (Я мотаю головой.) – Визжал бы и царапал крышку своего гроба.
Ответ настолько неожиданный, настолько нелепый, что я прыскаю со смеху, не успев даже рот прикрыть.
– Поверить не могу, я с ума схожу от страха, а ты шутки шутишь.
– Разве это не самый подходящий момент? – спрашивает Лео, наклоняется и чмокает меня в щеку. – Инстинкт подсказал тебе засмеяться. Следуй своим инстинктам, Сейдж.
Пока врач дает нам инструкции, как вести себя после выписки, я размышляю, думает ли Джозеф о том же, о чем и я: что мертвецу – а он надеялся умереть – ни к чему беспокоиться о количестве потребляемой соли, отдыхе и обо всем прочем, что написано в распечатанном для нас листе с рекомендациями. Девушка-волонтер, везущая Джозефа в кресле на колесах к выходу, узнает его.
– Вы ведь мистер Вебер, да? – спрашивает она. – Мой старший брат учился у вас немецкому.
– Wie heißt er?
Девушка смущенно улыбается:
– Я учила французский.
– Как его зовут?
– Джексон, – отвечает девушка. – Джексон О’Рурк.
– О да, – говорит Джозеф. – Он был прекрасным учеником.
Когда мы оказываемся в вестибюле у входа, я беру кресло Джозефа на себя, выкатываю его на улицу и ставлю в тень под портиком.
– Вы и правда помните ее брата?
– Совсем не помню, – признается Джозеф. – Но ей этого знать не нужно.
Пока иду на парковку за машиной и подъезжаю к Джозефу, чтобы ему не пришлось идти далеко, я продолжаю размышлять о его разговоре с девушкой. Многие ученики помнят Джозефа, многие горожане считают его истинным гражданином, и все благодаря легкости, с какой он общается с людьми, скрывая свое истинное лицо.
Да, это был великолепный план.
Когда вы, глядя в глаза другому человеку, жмете ему руку, называете свое имя, разве у него есть причины не верить вам?
– Это новая машина, – говорит Джозеф, пока я помогаю ему усесться на пассажирское место.
– Арендованная. Моя в ремонте. Я ее угрохала.
– Авария? Ты не пострадала? – спрашивает старик.
– Я нет. А вот оленихе досталось.
– Машина, смерть родственницы… столько всего случилось за неделю, о чем я не знаю. – Он складывает руки на коленях. – Я сочувствую твоей утрате.
– Спасибо, – сухо отвечаю я.
Мне хочется сказать:
Умерла моя бабушка.
И ты ее знал.
Но вероятно, не помнишь.
Сукин ты сын.
Вместо этого я слежу за дорогой, крепко обхватив руками руль.
– Думаю, нам нужно поговорить, – произносит Джозеф.
Я кошусь на него:
– Хорошо.
– О том, как и когда ты сделаешь это.
По спине у меня течет струйка пота, хотя кондиционер включен на полную мощность. Я не могу обсуждать это сейчас. Лео с приемником недостаточно близко и не сможет записать разговор.
А потому я делаю ровно то, чего мне велено не делать, – поворачиваюсь к Джозефу со словами:
– Вы сказали, что знали мою мать.
– Да. Не нужно было делать из этого тайну.
– Я бы сказала, эта маленькая ложь – наименьшая из ваших проблем, Джозеф. – Я притормаживаю на желтый свет. – Вы знали, что моя бабушка пережила Холокост?
– Да, – отвечает он.
– Вы разыскивали ее?
Джозеф смотрит в окно:
– Я не знал никого из них по именам.
Загорается зеленый, но я не трогаюсь с места, думая, что Джозеф уклонился от ответа на мой вопрос, пока сзади не раздается сердитый гудок другой машины.
Мы подъезжаем к дому Джозефа. Фургон с «коврами» стоит ровно там, где и должен стоять, – на другой стороне улицы. Я не вижу Лео, он где-то в кузове со своим приемником, сидит и ждет.
Помогаю Джозефу подняться по ступенькам крыльца, подставив ему руку. Лео, не сомневаюсь, наблюдает за нами. Хотя он и описал в красках, как будет по-геройски спасать меня, я знаю, что он действительно готов прийти на помощь, если понадобится, и не считает безосновательным предположение, что едва передвигающий ноги старик способен причинить вред. Лео рассказывал, как однажды восьмидесятипятилетний старикан вышел из своего дома и устроил стрельбу, к счастью, у него была катаракта и руки тряслись, так что он ни в кого не попал. «У нас в отделе говорят, – сказал Лео, – когда убиты шесть миллионов человек, одним больше, одним меньше – роли не играет».
Как только ключ поворачивается в замке, Ева бросается встречать хозяина. Я подхватываю маленькую юркую собачонку и передаю Джозефу, чтобы она облизала ему лицо. Улыбка старика широка, как море.
– О, mein Schatz[71], я скучал по тебе, – говорит Джозеф.
Глядя на это любовное воссоединение, я понимаю, что для Джозефа лучших отношений быть не может. Собака любит его безусловно, не имеет понятия о том, каким чудовищем он был когда-то, и может слушать его слезные признания, не имея шансов предать оказанное ей доверие.
– Входи, – приглашает Джозеф. – Я сделаю нам чай.
Я иду вслед за ним на кухню, где он видит на столе свежие фрукты, открывает холодильник и находит там молоко, сок, яйца и хлеб.
– Ты не должна была это делать, – говорит Джозеф.
– Знаю. Но мне захотелось.
– Нет, – настаивает он, – ты не должна была.
То есть если собираюсь в скором времени убить его?
«Это ничего не меняет», – думаю я про себя.
– Джозеф, нам нужно поговорить. – Я выдвигаю стул и жестом предлагаю старику сесть.
– Ты не передумаешь, надеюсь?
Я сажусь напротив него:
– Как я могу не передумать?
Слышу дроновый рокот газонокосилки за окном. Форточка на кухне открыта.
Черт!
Изображаю неимоверный чих. Встаю, подхожу к окну и начинаю закрывать форточку.
– Надеюсь, вы не против. Пыльца убивает меня.
Джозеф хмурится, но он слишком вежлив, чтобы возражать.
– Я боюсь того, что случится потом, – признаюсь я.
– Никто ничего не заподозрит, если умрет девяностопятилетний старик. – Джозеф усмехается. – К тому же у меня не осталось родных, которые могли бы задавать вопросы.
– Я говорю не о юридическом аспекте, а о моральном. – Замечаю, что суечусь, и приказываю себе успокоиться, думая о шорохе ткани, который наверняка слышит Лео. – Довольно глупо спрашивать об этом, но вы единственный, кто способен меня понять, потому что вы были там. – Я смотрю на Джозефа. – Когда убиваешь кого-то… как можно это пережить?
– Я просил тебя помочь мне умереть, – уточняет он. – В этом разница.
– А есть она?
Джозеф тяжело вздыхает.
– Может, и нет, – признает он. – Ты будешь думать об этом каждый день. Но я надеюсь, расценишь свой поступок как акт милосердия.
– Вы так же думали? – спрашиваю я.
Это самая естественная реакция, но потом я задерживаю дыхание в ожидании ответа.
– Иногда, – говорит Джозеф. – Они были такие жалкие, некоторые из них. Они хотели освободиться, как я сейчас.
– Может, вы просто говорили себе так, чтобы спать по ночам. – Я подаюсь вперед, уперев локти о кухонный стол. – Если вы действительно хотите, чтобы я простила вас, то должны рассказать мне все.
Старик качает головой, глаза его увлажняются.
– Я уже рассказал. Ты знаешь, каким я был. И какой я есть.
– А ваше самое ужасное преступление, Джозеф?
Задавая вопрос, я вдруг понимаю, что мы играем в азартную игру. Убийство Дарьи попало в досье, но разве это означает, что ничего более страшного в отношении заключенных Райнер Хартманн не совершал? Нет, просто его поймали именно на этом.
– Там были две девушки, – говорит Джозеф. – Одна из них работала у… у моего брата, в его кабинете, где он держал сейф с деньгами, изъятыми у заключенных. – Он потирает виски. – Мы все так поступали, понимаешь. Брали вещи. Украшения или деньги, даже бриллианты. Некоторые офицеры разбогатели, работая в лагерях. Я слушал новости; я знал, что Рейху скоро конец. И я придумал план. Наберу денег, сколько смогу, и обменяю их на золото, пока они не обесценились. – Джозеф пожимает плечами и смотрит на меня. – Узнать шифр от сейфа было нетрудно. Все-таки я был шутцхафтлагерфюрер СС. Выше меня только комендант, и когда я просил о чем-то, вопрос состоял не в том, получу ли я желаемое, а в том, с какой скоростью это произойдет. Так вот однажды, зная, что брата не будет в кабинете, я залез в сейф, чтобы взять что смогу. Девушка, секретарша, увидела меня. Она, пока брата не было, привела с собой подругу, которая работала в другом месте, чтобы та погрелась, наверное. Я не мог допустить, чтобы эта девушка сказала брату, что она видела. И я застрелил ее.