— Взять живым! — крикнула я. — Предводителя взять!
— Моя работа! — откликнулась Хтония, прежде чем ее успели опередить другие.
Теперь можно было не беспокоиться — если она сказала, значит, сделает. Но как красиво! Стоило поглядеть.
Она сделала знак пращникам прекратить ломать щиты ограждения, и крикнула, вызывая человека в колеснице на бой.
Но он то ли не понял, то ли не снизошел, то ли у них вообще не было такого обычая.
Что ж, она и это принимала в расчет, и погнала коня вокруг живого кольца, все быстрее и быстрее.
Они швыряли свои тяжелые копья, каждое из которых могло пробить щит из семи кож, но каждый раз копье вонзалось в землю позади Хтонии.
Я с интересом наблюдала. Проведет ли Хтония свой коронный прием — прыжок о спины коня с копьем в качестве опоры? Но она, видимо, решила приберечь его для других случаев. Точно выбрав мгновение, когда внимание противника рассеялось, она направила коня прямо на строй. И прорвала его, смяв копытами одного из щитоносцев.
Миг спустя, когда щитоносцы начали разворачиваться, самофракийцы, не дожидаясь команды, ударили по ним из пращей и луков. Дальше можно было не смотреть.
Я бросила меч в ножны и вытащила топор. Вскинув коня на дыбы, высоко подняла топор над головой, так, чтобы косо падающие лучи солнца упали на его лезвие. На кораблях должны были увидеть мой сигнал.
Пришлось сразу же заняться делами. Собрать убитых. Подсчитать наши потери. Перетащить раненых в лагерь и приготовить еду. Хотя это можно было передоверить Мегакло. И, разумеется, допросить пленника.
Но прежде, чем я успела это сделать, корабли подгребли к берегу. Их действительно было два — «Змея» и «Крылатая». Зрение меня не обмануло.
Келей, съехав по веревке в прибой, бросился ко мне.
— Этот Диокл! — орал он. — Сын свиньи и прокаженного! Он испугался и удрал! Приказал поднимать паруса и уходить в море. Нужно было погнаться за ним, но мы не хотели бросать вас!
Нерет, тихо приплюхавший на берег вслед за ним, помалкивал. Среди самофракийцев поднялся возмущенный ропот. Они все еще были разгорячены боем и победой, и тем сильнее трусость оскорбляла их.
— В погоню! — крикнул чей-то молодой голос. — Вернуть предателя!
Остальные подхватили этот клич. И ведь погнались бы, несмотря на усталость и голод.
Я посмотрела на мрачное лицо Нерета. На солнце, уже касавшееся кромки воды. Я успела заметить, как быстро здесь наступает ночь. И сказала:
— Нет. Одумается — вернется. А не вернется — предатели нам ни к чему.
Считала ли я так на самом деле? Да, безусловно, но было кое-что еще. Самофракийцы были охвачены порывом, но надолго ли его хватит? А у кормчих порыва я не видела вовсе.
Я не ошиблась — страсти быстро улеглись. Все разбрелись заниматься насущными делами.
А кое-кто вернулся отчитываться — Анайя, Бронте, Мегакло и Геланор, еще один самофракиец.
Они сообщили, что все нападавшие, кроме предводителя, а с нашей стороны — двадцать самофракийцев — мужчин и женщин — убиты. Около семидесяти получили различные ранения. Потери могли быть меньше — при таком соотношении сил, но после самофракийской победы люди не имели боевого опыта и, вероятно, решили, что те стычки на островах и есть настоящие сражения.
Приходилось признать — Первое испытание боем мои самофракийцы прошли плохо. Очень плохо. Где-то я что-то просмотрела.
— Мирина, — сказал Геланор, — что будем делать с мертвыми? По-хорошему, их полагалось бы сжечь, а у нас дерева совсем нет, даже для кухонных надобностей, здесь кругом один кустарник…
— Для лагерных костров рубите все эти колесницы, только не забудьте ободрать с них бронзу, Она нам еще пригодится…
Геланор немного похлопал глазами. Он был родом из Аттики, из Пирея, сражаться верхом их там не учат, а к колесницам они относятся с каким-то благоговением, и его смущала необходимость так бесцеремонно обойтись с ними.
Потом он решил этот вопрос не обсуждать, и продолжил:
— Ладно. Дерево пойдет на кухню, наших похороним, а этих? Их слишком много. А оставлять так нельзя — при здешней жаре завтра же засмердят! Даже если мы завтра отсюда уйдем…
— Может, их утопить? — спросил Нерет. — Стащить в море и закидать камнями, благо берег здесь каменистый? Тоже похороны…
— Верно, — кивнула я. — Так и сделаем. Мегакло, займись ужином. И давайте сюда пленника.
Это было важно — предстоящая беседа (если мы, конечно, сумеем разобрать его язык). Ни гордости, ни радости из-за одержанной победы я не испытывала. Меня не оставляла тревожная мысль. Нас было гораздо больше, и при правильном раскладе мы могли бы не потерять вообще ни одного человека. Они напали на нас без предупреждения и без какого-либо повода, но, может быть, самим своим появлением мы нарушили какие-то важные запреты? Может, ступили на святую землю?
Я села на большой плоский камень. Вокруг меня разместились члены Боевого Совета, кроме Хтонии, расставлявшей часовых, Кирены и Никты, занимавшихся лошадьми. Также были здесь Митилена и Келей.
В лагере зажигали костры, их свет мешался с последними лучами солнца. Лаяли и рычали собаки, чуя сытный пир после долгого поста.
Подошли Хтония и двое самофракийцев, ведущих пленника. У него отобрали лишь оружие и доспехи (кроме шлема, который он, видно, потерял сам). Одежду и драгоценности, коих на нем оказалось предостаточно, оставили в неприкосновенности.
Это был первый человек чужого племени, которого я видела вблизи, поэтому я смотрела на него внимательно. Роста и сложения он был весьма среднего. Лет тридцати трех — тридцати пяти. Чисто выбрит, причем не только лицо, но и череп. Однако если судить по цвету бровей и ресниц, он родился таким же белобрысым, как я. Прямой нос, тонкие губы. Кожа красноватая, пористая и нечистая — такое случается с очень белокожими людьми, если им приходится много бывать на солнце.
Глаза светло-голубые. Страха в них не было никакого — одна надменность.
Я еще рта не успела раскрыть, как заговорил он сам. Причем не на каком-то непонятном языке, что я ожидала, а на критском. Впрочем, это не так уж невероятно — критский язык у морских и прибрежных народов, наряду с финикийским, наиболее употребителен. Говорил он с довольно странным акцентом, однако понять его было можно. Но что он сказал!
— Что это ты, парень, космы такие длинные отпустил, а? — издевательски спросил он.
Я чуть не вскочила. Всяко меня в жизни обзывали, но «парнем» — никогда! Я едва сдержалась, чтобы не ответить, как подобает.
Но тут он уставился в недоумении, и я поняла, что издевательством в его речи было не «парень», а «космы». Он поначалу принял меня за мужчину и только теперь сообразил, что ошибся. Впрочем, с растерянностью он быстро справился.
— Женщина! — он точно выплюнул это слово. — Значит, все-таки (тут он произнес что-то непонятное, вроде «гар-гар») призвали помощь, и помощь явилась!
Я понятия не имела, о чем он толкует. Зато заметила другое — он явно привык, что, когда говорит он, другие молчат.
— Имя, — сказала я.
— Что? — презрительно скривился он.
— Твое имя.
— Зачем тебе мое имя?
— Из учтивости, — сказала я. — В начале разговора положено называть имя. Меня, к примеру, зовут Мирина, я — Военный Вождь. Ты, я вижу, тоже был вождем. Поэтому, прежде чем спрашивать тебя о местоположении твоего города и численности его войск, я спрашиваю твое имя.
— С какой стати, женщина, ты решила, что я стану тебе отвечать?
— По праву победителя.
— Победитель — тот, за кем право!
— Не спорю.
Если он решил играть словами, имея за плечами триста убитых сотоварищей, крепкое же у него сердце.
— Вы победили благодаря случаю и численному перевесу! Но когда вы встретитесь с равным числом воинов, готовых к бою…
— По-моему, вы и сейчас были готовы к бою. Ведь это вы напали на нас.
— Вы высадились на нашу землю! Вы…
— Вот я и спрашиваю — чью землю? Чья это страна?
Он усмехнулся:
— Ты будешь притворяться, что не знаешь?
— Зачем бы я тогда стала тебя спрашивать?
Снова этот презрительный оскал.
— Скажем, из примитивного дикарского коварства. Из прирожденной лживости. Или из бабьей болтливости…
— И эта лысая тварь обвиняет в болтливости тебя?! — заметил Келей.
— Не суди его строго, Келей.
— Это почему же?
— Он иначе не может.
— С чего бы?
— Из животного страха перед нами. От стыда, что бездарно загубил свой отряд. Из мужской болтливости…
— Чтобы я испугался кучки грязных вопящих дикарей?!
— По-моему, единственный, кто здесь вопит, это ты! — снова встрял Келей.
Позади него несколько самофракийцев заржали.
— И чистотой тоже вроде бы не сияешь.
— С чего ты взяла, будто я вас боюсь?
На сей раз он адресовался непосредственно ко мне.
— Это заметно.
— Лжешь!
— Ты ведь считаешь себя благородно рожденным, верно?
— Я не считаю себя благородно рожденным! Я и есть благородно рожденный!
— Так вот. Благородно рожденный на вежливое обращение отвечает соответственно. Я тебе сразу представилась. Если не понял, или туг на ухо, могу повторить. Я — Мирина из Темискиры. Это — Келей с Коса. А ты либо не знаешь правил учтивости, либо так напуган, что не можешь выжать из себя — ни имени своего, ни страны.
Он ответил мне длинной фразой на неизвестном языке. Я приняла ее за ругательство, потому что в ней несколько раз повторялось слово, напоминавшее финикийское «атлот» — «мрак, тьма», правда, в его про изношении это больше походило на «атлат». Но, видимо, фраза содержала в себе еще какой-то смысл.
— Так я и думал, — сказал он. — Грязные дикари, даже не слыхавшие имени страны Солнца. Бродяги и мародеры, рабы женщин, достойные союзники… (снова непонятное слово).
— Ты, лысый, полегче! — Келей вытащил нож. — Нас рабами женщин ругает, а у самого морда, как у евнуха! Дай-ка я проверю, может, ты и в самом деле евнух?
Я не поняла, что Келей имеет в виду.