Но в целом потери атлантов были не так велики, и я могла ожидать возмущения в любой час.
Так вот — ни возмущений, ни покушений не последовало. А публика, являвшаяся во Дворец Справедливости, хотела именно того, о чем заявляла — присягнуть мне.
Меня это озадачивало чрезвычайно. Ладно — Ихи, я как-никак спасла ему жизнь, но остальные мне ничем не обязаны. Правда, мне повезло, что Хепри, совершенствуя, видимо, свои методы уничтожения, а может, из чистой подозрительности — это, сказали мне, с ним часто случалось — недавно отправил на жертвенный камень несколько высших офицеров, чем, кстати, сильно облегчил мне захват города.
А жречество? Ведь я, мягко говоря, первым делом, ворвавшись в город, помешала свершиться священному обряду. Я не собиралась глубоко влезать в их религиозные дела, но человеческие жертвоприношения запретила сразу. А это должно было крайне им не понравиться.
Вообще-то при ближайшем рассмотрении эти служители Солнца мало походили на любителей кровавых жертв — тихие приличные люди с бритыми головами и в голубых одеждах — цвет, почитавшийся у греческого сословия священным.
Верховный жрец Керне отдал концы во время затмения от удара — он был очень стар, а его помощник и налетел на мой меч у подножия пирамиды.
Удачное совпадение — я не хотела устраивать казней. Кстати, хотя на Керне Солнце считалось воплощением мужского начала, здесь имелась и коллегия жриц, в которую входила Ихет.
Она почти постоянно присутствовала во дворце, отчасти из благодарности, отчасти потому, что я вменила ей в обязанность вводить меня в курс местных дел. Как и ее брата. И она действительно очень мне помогла. На Ихи она не слишком походила — не лицом, а характером. Она была явно умнее. И гораздо сдержаннее. В ней было нечто общее с некоторыми женщинами царских домов, которых мне приходилось встречать — но значительно более выраженное. Холодность. Мне это нравилось.
Она и объяснила мне, что жречество Керне не едино.
Между различными коллегиями шла непрекращающаяся борьба, и от благосклонности нового правителя многое зависело.
Перед Ихет, считая ее особо приближенной, они, вероятно, крутились еще больше, чем передо мной. Тем и объяснялось почти постоянное презрительное выражение ее лица.
Что до ее личных соображений по поводу возможных изменений в религиозной жизни острова, то она сказала мне следующее:
— То, что мы привыкли слышать о вере в Богиню и о том, что ей сопутствует — кровавых оргиях, детоубийстве, людоедстве, скотоложестве, полном безвластии, дикости и безумии — естественно, не может не внушать ничего, кроме отвращения. И большинство людей этому верят. Но в храмовых архивах я нашла некоторые записи по Криту, относящиеся ко времени, когда отношения между островами еще не были прерваны. И, насколько я поняла, никакой дикости и безвластия там нет. А ведь там исконно чтили Богиню — не знаю, как сейчас…
В ответ я процитировала ей отрывок одного из канонов Богини:
«Я — владычица всякой земли.
Я изобрела письмо.
Я дала людям закон.
Я отделила землю от неба.
Я указала путь звездам.
Я установила движение Солнца и Луны.
Я изобрела морское дело.
Я утвердила силу справедливости.
Я положила конец людоедству.
Я прекратила власть тиранов.
Я распоряжаюсь молнией.
Я побеждаю судьбу».
Она молча кивнула.
Я, кажется, не упоминала, что делали мои приближенные и что они думали обо всем случившимся. Впрочем, я бы не сказала, что Кирена или Келей о чем-либо задумывались. Они принимали происходящее как данность и не рассуждали.
Те, кого интересовала добыча, получили ее. Мы взяли личную казну Хепри, и в разграблении города не нуждались.
У всех было много дел.
Келей занимался флотом, к которому прибавились атлантские корабли, отозванные с побережья, Кирена — арсеналом. В помощь ей я дала наиболее толковых самофракийцев.
Кстати, тот Талос, которого выпустили, оказался единственным к тому времени исправным. Остальные стояли в арсеналах и не работали. Возможно, атланты могли бы их починить. Но я этого не желала. Все эти «медные великаны» должны были пойти в переплавку.
Кернийских ремесленников это только обрадовало, — они поняли, что при нас без работы не останутся. При этом моих людей поразило количество железных деталей в «медных великанах».
Менипп, возглавлявший весь этот отряд, явился ко мне, сияя воодушевлением, и предложил вещь невиданную — отковать для меня железные доспехи, единственные в Ойкумене. Таких и под Троей ни у кого из десятков царей не было.
Пришлось его разочаровать. Я сказала, что отродясь не носила доспехов и не собираюсь впредь. Пусть из железа делают мечи, а не доспехи.
Разумеется, я видела каждого из своих людей, занятых важными поручениями, постоянно. Или я к ним наезжала, или они являлись во дворец. Некоторые и находились во дворце в качестве охраны, которой руководила Митилена.
Вот с ней было не все гладко. Ей не нравился остров, не нравился дворец, не нравилось, что я принимаю здесь атлантов. Никому из них она не доверяла и с особым подозрением относилась к Ихи и Ихет. Причем, с братом держалась даже несколько лучше, чем с сестрой.
Меня это удивляло, поскольку мне известна была глубина ее враждебности к мужчинам.
Общество некоторых самофракийцев, — Келея, например, она за минувший год научилась терпеть. Однако Ихи к таким не относился. И, однако, Митилена как-то прощала ему то, что он существует. А вот Ихет она просто ненавидела. И я никак не могла понять, за что. Ведь год назад я спасла ее от нелепой смерти точно так же, как Ихет. Может быть, из-за того, что у Ихет, несмотря на то, что она побывала на жертвенном камне, не было — как выражалась Митилена — «опыта унижения»? (Как и у меня, но ведь ко мне она не испытывала ненависти?) А может, просто не могла понять, что Ихет от меня и от тех нас надо. Как Хепри не мог понять, что нам всем нужно от него. (Странно. С чего бы по мне вспомнился Хепри?)
Я уже говорила, что Ихет напоминала некоторых знатных троянок — Поликсену, например. Но это не значит, что те женщины, па которых она была похожа, водили со мной компанию. Водили как раз те, на которых она похожа не была. Ну, там все казалось ясным. Они — особы царского дома, а я — чужеземная наемница. Здесь же роли переменились.
И все же я — и Митилена — чувствовали, что Ихет ходит сюда не только из-за благодарности за свое и брата спасение.
Здесь прятался какой-то личный интерес. Я не пыталась узнать, какой.
В остальном все катилось, как Талос по прибрежной площади, хоть мне и не нравилось такое сравнение.
После того, как я с помощью Ихет и некоторых местных чиновников, владевших критским, вникла в свод кернийских законов, то не сочла нужным коренным образом его менять. Слегка поправить — это да, но не ломать. Собственно говоря, все неудачи последних лет правления Хепри происходили именно из-за того, что законы не соблюдались. Нужно было их выполнять — и все.
Постепенно обнаружилось, что у меня остается много свободного времени, которое надо чем-то занять. Правда, оставались еще хроники и архивы — то, что меня всегда влекло. Но это вам не свод законов, здесь нужно знать язык. А я, хоть уже более-менее освоила местную разговорную речь, убедилась, что письменность у атлантов чрезвычайно трудна, и на ее изучение уйдут многие месяцы. Читать хроники в переводе я не хотела. Оставалось по-прежнему полагаться на Ихет и присягнувших мне жрецов. А они ведь не рукописи, не всегда будут под рукой.
Так что я скучала. Даже хуже. Было мне до крайности тошно. И я только смутно догадывалась, почему.
Потом начали появляться посетители.
Пришел Келей с комендантом порта, Сокар его звали. Деловой мужик, хоть и часто кланялся, и не бритый, как местные аристократы, а лысый. Именно эта лысая башка удумала, как при помощи условных морских сообщений, посланных с курьерским корабликом, отозвать суда, мыкающиеся под стенами прибрежной крепости.
Когда они вернулись, им приказано было — устами присягнувших высокородных атлантов — сдаваться, и они сдались без лишнего шума.
За ними подоспели Ихи с Ихет. Явилась и молча уселась в углу Митилена. Причем видно было, что дело есть только у Келея с Сокаром. Брат и сестра пришли просто поговорить, а Митилена — потому что здесь были атланты, за которыми нужен глаз да глаз.
Поэтому я начала с тех, для кого разговор был важнее. Речь шла О захиревшей в последние десятилетия торговле с Критом. Хепри, как известно, в свое время ознаменовал восшествие на престол резней критских купцов и разграблением их подворья. После чего ни один критский корабль в гавань Керне уже не заходил.
Теперь обстоятельства изменились с обеих сторон. Я понимала, что независимо от исхода Большой Осады и того, вернется ли на свой престол Идоменей, Крит будет истощен и заинтересован в торговле не меньше Керне. Поэтому мы можем начать с выгодных позиций и выдвигать свои условия.
Я высказала свои соображения на этот счет, Сокар — свои. При этом я заметила, что из всех присутствующих, кроме Келея, внимательно слушает нас одна Ихет. Ихи не перебивал из вежливости, но скучал. Ему подобные материи были чужды.
Митилену, сидящую за колонной, было не видно и не слышно. Сокар же говорил дельно, хотя и вставлял «Дочь Света» после каждого третьего слова.
Так что мы разобрались довольно быстро. Сокар вновь поклонился, сверкнув лысиной, заявил, что все распоряжения Дочери Света будут незамедлительно выполнены, и они с Келеем удалились. Прочие остались. Это хорошо, что они остались. Нужно было проверить, верны ли мои соображения.
Но вместо этого я спросила:
— И что это за выражение такое — «Дочь Света»? Что вы так к нему привязались?
Ответила Ихет:
— Это вопрос, относящийся в равной мере как к титулованию, так и к религии. Как тебе хорошо известно, наши верования основаны на почитании Солнца. Все наши храмы, наши обряды, наши пирамиды (она произнесла это, не запнувшись) — посвящены Солнцу. Но вот приходишь ты. Приходишь с победой. А ты носишь двойной знак Луны, на шее и вот на этом — она указала на царский топор с его серповидным лезвием, стоявший за креслом. — Объяснить народу, что Луна оказалась сильнее Солнца? Это было бы полным ниспровержением всех святынь. Сделать вид, что ничего подобного не было —